Любить, чтобы ненавидеть - Осипова Нелли. Страница 44

Васенька сидел за столом спокойно, не крутился, не ерзал, как многие его ровесники обычно делают. Чувствовалась детсадовская дрессура. Клава подкладывала ему на тарелку то одно, то другое, и мальчик послушно все съедал. Сам ничего не просил, но ничего и не оставлял.

После обеда озадаченный Гоша ушел в мастерскую работать, а Клава объявила детям:

— Вы тут без меня поиграйте, а я зайду к папе, нам поговорить надо. Справишься с Васенькой, Сашунь?

— Конечно, баба Клава.

— Если он попросится, своди его в туалет, — и подумала, может, он и проситься-то не умеет, лучше самой сводить, чем довести мальца до конфуза.

Покончив с этим ответственным делом, Клава захватила с собой документы, фотографии, альбом с рисунками и поднялась лифтом на последний этаж дома, где располагались мастерские художников. У нее был свой ключ — она раз в неделю прибирала там, но сейчас предпочла позвонить в дверь.

Гоша впустил ее и сразу же забросал вопросами.

— Погоди, Гоша, не части. Скажи мне прежде, чего ты так разволновался? Или сердце что подсказало?

— А чего мне волноваться? Просто спросил. Непонятно, откуда-то взялся ребенок, ни ты, ни Даша ничего не говорили… При чем здесь сердце, не пойму…

— Сердце всегда при том, — рассудительно заявила Клава. — Вот, погляди, узнаешь? — И она выложила перед ним фотографии маленького Васи.

На одной из них он был снят вместе с Верой.

Гоша небрежно перебрал фотографии, чуть помедлил, вглядываясь в лицо молоденькой женщины, затем вернул снимки Клаве.

Все то время, что он рассматривал их, она внимательно следила за ним, потом взяла из стопки ту самую, где Васенька запечатлен с матерью, и вновь подала Гоше со словами:

— Это Верка, неужто забыл, не узнал?

— Почему я должен ее узнать? — бросил он в бой последний оборонительный резерв.

— Гоша, сейчас уже не время в игры-то играть. Ты хорошо ее знаешь, можно сказать, знал, она тебе тут гольем позировала.

— Клава, ты представляешь, сколько тут натурщиц перебывало, я что, каждую должен помнить?

— Это ты жене своей зубы-то заговаривай, а мне зачем? Знаю, знаю, можешь не объяснять, — пресекла она его попытку возразить ей. — Ведь я всегда знала, чем ты здесь, кроме рисования, занимался, только ни разу не выдала тебя, не встряла в ваши с Дашей отношения. А теперь — все. Так что садись, генацвале, и слушай.

— Да я тебя битый час слушаю и все понять не могу, — опять из последних сил уцепился за оборонительный рубеж Гоша.

— Значит, такие вот дела: Вера умерла и оставила этого Васеньку круглым сиротой. А мальчик-то — твой сын…

— Что-о-о?! — взвился Гоша.

— Да не кричи ты… Давай лучше думать, как нам быть. Она только с тобой и спала, не предохранившись, вот и забеременела.

— Если бы это было так, сразу бы прибежала ко мне, — заявил Гоша.

— Совесть ей не позволила, да и знала она, что с тебя как с козла молока, не дура была, поняла, что настоящий бордель здесь…

— Ты говори да не заговаривайся! — возмутился Гоша.

— Опять ты свое… Скажи спасибо, что не Даша к телефону подошла, когда соседка Веркина позвонила. У нее и телефон твой есть, и как звать тебя, знает. Она Вере помогала, как могла, а теперь, когда та померла, не может на себя мальчишку взять. Да ты посмотри, вглядись, он же копия твоя. И вот еще, — Клава раскрыла альбом, — полюбуйся, как рисует.

Гоша взял альбом, нехотя пролистал пару страниц, вернул Клаве.

— И ты предлагаешь мне взять чужого парня, признать его своим сыном и предложить Даше заменить ему мать?

— Вай мэ! Как же долго ты соображаешь!

— Хочешь окончательно разрушить нашу семью, да? — Гоша орал, представляя себе, как только что налаженные отношения с Дашей теперь разлетятся в клочья и ничто уже не спасет его вторично.

— Нет, не дай бог! Что ты говоришь! Никогда такое мне и в голову не придет. Зачем напрасно хочешь обидеть меня?

— А где доказательства, что это мой сын? Мало ли что тебе соседка наговорила! Я не могу так вот просто взять и усыновить ребенка, должна быть уверенность.

— А ты возьми свои детские фотографии и сравни с этими, а потом встань вместе с ним перед зеркалом и полюбуйся, ты же художник, разве не видишь — вы одно лицо!

— Клава, среди людей есть не только похожие друг на друга, но и двойники. Вон, по телику то Сталина, то Ленина показывают живых, а это всего лишь их двойники.

— А ты мне про Сталина и Ленина не рассказывай! Давай-ка решать с Васенькой. Что будем делать?

— Ну не могу я так, ни с того ни с сего, в одну минуту решить такой вопрос. Я должен подумать… Может, соседка все нафантазировала… Откуда мне знать?

— Вот что, Гоша, я тебе скажу. Если даже мир перевернется, я этого ребенка не дам забрать в детдом, на все пойду: увезу в свою деревню, уеду в Грузию, хоть там не сладко живется, найду уголок в России… Так ты уж думай, думай, только побыстрее. Завтра я ответа от тебя жду — как решишь, так и сделаем. А соседка здесь совсем ни при чем, какая ей выгода зря наговаривать? Для нее самое простое — отдать его в детский дом. Ладно, я пойду, а то дети там одни. А ты думай, Гоша.

Клава ушла…

Дети так самозабвенно играли в детской, словно всегда были вместе и не существовало между ними возрастной разницы. Стоило Клаве войти в комнату, как Сашенька сразу же бросилась к ней с сияющими глазами:

— Баба Клава! Он такой хороший, такой хороший! Можно, он останется у нас до вечера? Попроси его родителей, чтобы они разрешили, ну, пожалуйста.

Клава отвела Сашеньку чуть в сторону, к окну, и шепотом объяснила:

— У Васеньки нет родителей, он сиротинушка, понимаешь?

— Совсем нет? — Лицо девочки, только что такое радостное, исказилось гримасой печали, она готова была заплакать.

— Совсем. Он жил с мамой, а теперь она умерла. Вот такие дела, генацвале.

— С кем же он теперь жить будет?

— Его хотят отдать в детский дом, — грустно поведала Клава.

— Я знаю, в детском доме очень плохо, я видела по телевизору, как они там спят все в одной комнате… — Сашенька шмыгнула носом.

— Да, не сладко ему придется, — вздохнула Клава. — Я тебе рассказала это для того, чтобы ты не спрашивала у него ничего про родителей, поняла?

— Поняла, — совсем сникла Сашенька.

В это время к ним подбежал мальчик с какой-то игрушкой в руках, протянул и сказал:

— Давай поиграем с ней.

— Тебе нравится это лото?

— Это не лото, а такая игрушка, чтобы учить буквы. У нас в садике тоже есть.

— Так ты и читать умеешь? — спросила Клава.

— Я могу написать на бумаге «Вася».

Сашенька выдвинула ящик своего письменного стола, вытащила лист бумаги и усадила Васеньку. Мальчик немедленно взял из стопки карандашей один и, высунув язык, медленно и очень тщательно вывел на бумаге свое имя.

— А сколько тебе лет? — спросила Сашенька.

Вася показал на руке четыре пальца.

— Баба Клава, а я в четыре годика умела писать?

— В четыре — нет, ты только к шести годам научилась.

— Значит, он очень умненький мальчик, — заключила девочка.

— Да уж, — грустно вздохнула Клава, — при такой жизни не захочешь, а поумнеешь…

— А разве нельзя ему остаться у нас навсегда? — не унималась Сашенька.

— Это могут решить только мама с папой.

— Когда мама придет, я попрошу ее, ладно?

— Посмотрим… — неопределенно произнесла Клава и, оставив детей, ушла на кухню. Через минуту она заглянула в детскую, спросила Сашеньку: — А тебе, егоза, не пора за уроки садиться?

— Ты что, баба Клава, завтра же суббота! Ничего не задали, — сообщила радостно Сашенька.

Клава вышла, бормоча себе под нос: «Совсем голову потеряла с этим мальцом…»

Даша вернулась с работы в отличном настроении: бутик процветал, пользовался популярностью, набирал постоянных покупателей. В основном сюда приходила молодежь, много начинающих актеров, уже успевших завоевать популярность в российских сериалах. Правда, Даша прекрасно понимала, что в большинстве этих свежеиспеченных русских санта-барбарах актерским мастерством и не пахнет, но к ее бизнесу сие не имело отношения.