Вторая молодость любви - Осипова Нелли. Страница 22

— Знаешь, что я сказала ей в ответ? — с задором спросила Лиля. — Сколько бы ни было академических театров, а императорских было, есть и навсегда останется только четыре: Большой и Малый в Москве, Александринка и Мариинский — в Петербурге. Так она мигом перестала хвалиться.

Совершенно неожиданно, несмотря на обилие новостей и тем для захватывающей беседы, «гвоздем программы» оказался тяжелый больной каскадер Миша.

И хотя Танька рассказывала о нем, думая, что излагает событие чисто медицинское, в котором она по ходу дежурства приняла участие, Лилька перестала насмешливо улыбаться, внимательно посмотрела на подругу и вдруг сказала, словно вынесла вердикт:

— А ты влюбилась!

Танька оторопела:

— Не выдумывай.

— Да, влюбилась, и это здорово!

— С чего это ты взяла? — Таня замотала головой, но в лице появилась растерянность.

— Не с чего, а из чего. Из твоих слов.

— Не выдумывай, — повторила она, на этот раз неуверенно: растерянность на лице сменилась сосредоточенным выражением, будто она прислушивается к себе.

— Ты бы посмотрела на себя сейчас.

Танька промолчала. Глаза ее были устремлены куда-то в сторону, поверх голов снующих покупателей, ничего не замечая и не различая.

— Нет… — произнесла она наконец. — Понимаешь, это не любовь, это что-то совсем другое. Вот представь себе: лежит он, такой большой, красивый, сильный, прикованный к постели, скованный болезнью… Я и вообразить не могла, что так болеть может здоровый мужик.

— Не пойму тебя, Тань, так он здоровый или больной? — вернулась к ироническому тону Лиля.

— А что тут понимать! Сейчас он больной, а вообще-то здоровый…

— Откуда ты знаешь? — не унималась Лиля. — Может, у него цирроз печени, порок сердца и нет одной почки.

— Лилька, мне не до шуток. Я хотела сказать, что смотреть на него — просто удовольствие: загорелый, мускулистый, ноги аж в спинку кровати упираются — такой высокий. И в то же время — совершенно беспомощный. Я всю ночь за ним ухаживала, мне казалось, что я вытаскиваю его из какой-то темной ямы, а он вдруг пришел в себя на секунду и говорит мне: «Мэрилин Монро». Представляешь?

— Больной, больной, а разглядел, — заключила Лиля.

— Смеешься… Что же мне теперь делать? — в растерянности спросила Танька.

— Продолжать ухаживать за ним, пока он не начнет ухаживать за тобой, — полуигриво, полувсерьез заметила Лилька.

— В клиниках романов не бывает, — сухо сказала Танька.

— Много ты знаешь! Романы бывают везде и всегда, просто одни — на виду, другие — хорошо законспирированы. Уж поверь мне, я в училище такого нагляделась! — тоном специалиста произнесла Лилька.

— А с чего ты решила, что он станет за мной ухаживать?

— Актерская интуиция. Давай поспорим!

— Да ну тебя, Лилька. Только не вздумай Лехе рассказывать, ладно?

— Это еще почему? — удивилась Лиля. — Думаешь, он по старой памяти ревновать станет?

— Лилечка, дорогая моя, родная, мы же с тобой все уже поняли и закрыли эту тему. Леха был привязан ко мне просто по-дружески, с какой стати ему ревновать! Мне просто не хочется, чтобы история с каскадером вообще обсуждалась, да и что обсуждать — одну ночь дежурства у больного? Пожалуйста, попридержи язычок, подружка, сделай милость. — И Танька поцеловала Лилю.

Лилька шутливо зажала себе губы большим и указательным пальцами левой руки, а правой притянула к себе Таньку, и они расцеловались, словно предстояло расставание на долгий срок.

— Звони!

— Заходи, мои будут рады тебе.

И девчонки разбежались.

По пути домой Таня все думала о словах Лильки — «ты влюблена». Пожалуй, сейчас, после разговора с подругой, она уже не так категорично отвергала эту возможность, во всяком случае, наедине сама с собой не сопротивлялась и не удивлялась неожиданно возникшему чувству. Но как могла Лиля об этом догадаться — по глазам? по рассказу? Значит, и родители обязательно просекут, стоит ей открыть рот или взглянуть им в глаза?

Она еще не была к этому готова.

Домой Танька вернулась совершенно разбитая, без сил и, не поужинав, пошла спать, благо, родителей еще не было и не пришлось ничего ни объяснять, ни рассказывать. Она наглухо зашторила свое окно, чтобы уснуть поскорей, — полагала, что после такой сумятицы в событиях и в чувствах не так-то легко оказаться в объятиях Морфея.

Вопреки всем волнениям и смутным опасениям, что ее ждет бессонница, едва успев погасить свет, она заснула как убитая. Среди ночи вдруг проснулась, села, ошалело вглядываясь в кромешную тьму — обычно она не зашторивала так плотно окно, — и явственно услышала щелчок вызова в палату. Быстро спустила ноги на пол и только тут поняла, что сидит в своей постели. Таня с облегчением откинулась на подушку, подумала, что теперь уже не заснет до утра, — и тут же уснула.

Под утро, в полусне она вдруг отчетливо ощутила, что поворачивает Михаила на бок и прижимается к нему грудью. Открыла глаза и подумала, что надо срочно ехать в клинику, к нему, узнать, как прошла ночь, какая температура, взяли ли его на рентген, да мало ли что… Просто проведать, увидеть его…

«Стоп, стоп!» — пронеслось в сознании. В качестве кого она могла явиться сегодня на пропедевтику? Дежурства у нее нет, занятие нынче на кафедре общей хирургии, а это и вовсе другой конец Москвы — недалеко от Таганки, и пропускать его она не собирается. Потом — лекция по органической химии… Да, но она куратор Михаила, так назначил ее преподаватель. Ну и что? Она и будет курировать его в часы занятий по пропедевтике, а не каждую свою свободную минуту. Она же не лечащий врач, а всего лишь студентка, посещающая занятия по расписанию.

Татьяна не знала, что появление в клинике каскадера Михаила было не случайным. Его госпитализировали по ходатайству очень крупного кинодеятеля, обеспокоенного не только здоровьем каскадера, но и чрезвычайным событием, случившимся во время киносъемок на севере страны. Сейчас уже трудно точно установить, по чьей именно вине Миша оказался в ледяной воде больше, чем этого требовал трюк. В результате переохлаждения он заболел, но, не желая, так сказать, выносить сор из избы — начнется официальное расследование, канитель, оргвыводы, — начальство решило к ближайшим к месту происшествия врачам не обращаться, чтобы не вызывать толков, а сразу везти его в Москву, где через знакомого профессора, который, в свою очередь, дружил с бывшим однокурсником, ныне работающим в академии имени Сеченова, каскадер попал прямо с корабля — воздушного, разумеется, — в клинику. Родным, живущим в загородном доме, просил пока не сообщать, чтобы не волновать их, что вполне устраивало всю киногруппу — пойдут жаловаться, гнать волну и все такое прочее.

Вот так Михаил и попал на Танькино дежурство.

Конечно же, руководство Михаила позаботилось, чтобы у него было все необходимое: какие-то зарубежные препараты, которых клиника не имела да и при нашем здравоохранении не могла иметь. Господи, до чего обидно, когда, располагая великолепными врачами, зачастую на голову выше уровнем западных, мы пасуем, если требуется современный инструментарий, современные, новейшие лекарства, а по радио только и слышишь рекламу, рекламу всяких препаратов отечественного производства, которые излечивают буквально от всего на свете — от алкоголизма и импотенции до остеохондроза и насморка. Сколько раз Дмитрий, сидя на кухне, где работал старенький аппаратик Московского радио, возмущенно говорил: «Спид и срам нашему здравоохранению! Только и остается, что лечиться по радио, а еще не стесняются и через каждую минуту приговаривают, что они — настоящее радио… Ну да, ну да, понимаю, — соглашался с возражениями Сашеньки, — они за рекламу не отвечают, так пусть и не вешают нам лапшу на уши, что они настоящие. Посмотрел бы я, как и куда они пойдут лечиться при необходимости — к тем ворожеям или будут искать пути к знакомому врачу! Черт, черт! Не могу я это спокойно слушать — хоть лопни!»