Нечистая, или сестры Медузы (СИ) - "Мидари Гром". Страница 1

Нечистая, или сестры Медузы

Вступление

Я — демон, сотканный из хрупких нитей уязвимости, невинности, физической слабости и наивности. Растение, объявленное сорняком, только потому что его больше нельзя использовать.

Сегодня я — символ демонизации жертвы, символ торжества закона над справедливостью, символ отчаяния и ненависти, взращённых чужими руками на почве, которая изначально была для них непригодной.

Ульриху это не нравилось. Ой как не нравилось.

На половике с жестким ворсом, у самого входа в квартиру, лежала маленькая плоская фигурка. Настолько маленькая, что она занимала кончик указательного пальца.

У него было неважное зрение, и по привычке опустив взгляд, он увидел лишь еле заметное платиновое пятнышко на букве «п» в слове «пожаловать». Ульрих знал, что найдет его именно в этот день, именно в этом месте, но вот буква «п»…Раньше он не обращал на это внимание. Чтобы это ни значило? Предатель, поддонок или даже пугало, — любой вариант верен. Он просто ничтожество.

Или же…Она наконец простила его и «п» значит «правильно», «правда», «прости». А может быть, он просто сошёл с ума? Исключено. Все остальные 364 дня в году он проживает, как обычный мужчина 29 лет. Все остальные 364 дня Ульрих не видит и не слышит странных вещей, которые каждый раз происходят с ним 28 мая. Ни днем раньше, ни днем позже. Не может же он сходить с ума ровно на одни сутки, а на следующий день продолжать жить, как ни в чем не бывало. Или может?

Фигурка, зажатая между большим и указательным пальцем, отливала золотом. Искусно сделанная, ибо делалась на заказ. Он сам заказал её для своей сестры. Ульрих подумал так: ворон — существо красивое, величественное, умное не только на вид, но и по своей сути, хотя и очень противоречивое, как символика.

Например, в греческой мифологии Афина, она же Паллада, она же Минерва, взяла его себе в качестве спутника, но после заменила на сову, обвинив его в излишней болтливости.

Аполлон же решил отблагодарить птицу за верную службу, отняв у нее дар человеческой речи и окрасив серебряные перья в черный цвет, а позже, и того хуже, — закинул её маленьким, симпатичным созвездием на небо. Вот тебе и благодарность за долгие годы полетов от Корониды к Аполлону и обратно, за правду об её измене.

Он же занимает третью ступень в модели нравственного совершенства в культе митраизма. Он же — прорицатель, тот, кому не страшны горячие языки солнечного пламени. Кельтские богини войны, — Бадб, Морриган и Немайн — да и сам верховный бог викингов, Один, оказались умнее греческих, и по достоинству оценили положительные качества этих птиц, взяв воронов себе в вечные сопровожатые и сделав их своими советчиками.

Бывало, почитывал Ульрих греческие мифы, и прям обида брала за бедную птицу. Не красоваться ей больше блестящими серебряными крыльями, не молвить на человеческом (хотя бы одном из них), не быть символом мудрости. Паришь себе в небе пугающим, черным пятном и выкрикиваешь:

— Кор…Кор…Коронида…Кур…кур…курва…

Поэтому-то он и выбрал этот образ для фигурок, которые мастер по его просьбе нацепил на браслет.

Каждый платиновый ворон с золотым рисунком не был похож на остальных. Ульрих сам зарисовал их в разных позах. Один стоял боком, отчего походила на букву из египетского алфавита. Другой — в анфас, сложив крылья за спиной. Третий вскинул их, собираясь взлететь. Четвертый — застыл в полете. Пятый был запечатлен, как бы снизу, как если бы он пролетал прямо над головой. Шестой — нагнул голову к земле, то ли рассматривая что-то, то ли собираясь утащить пару зерен. Седьмой стоял спиной к зрителю и каркал, повернув голову влево и широко раскрыв клюв. Восьмой…Так вот он восьмой, лежит у него на пальце. Спящий ворон, присевший на ветку и распушивший перья, видимо, чтобы не замерзнуть. Были ещё два — один чистил свои перья, другой гордо зажимал в клюве монету.

Все это было его задумкой, которую мастер искусно воплотил в жизнь. А ещё рядом с фигурками воронов висели два золотистых глаза. Сестра сама их добавила. Он не хотел вспоминать эту историю, но сознание само вытаскивало на поверхность эти болезненные воспоминания.

Этот день, 28 мая, каждый раз напоминает ему о прошлом. Хотя не было ни дня, чтобы он не думал об ЭТОМ.

Вечная дилемма мучает его снова и снова — правильно ли он поступил? За эти долгие 8 лет он окончательно запутался, и остался уверен лишь в том, что все ЭТО прекратится только с его смертью.

Все это…Все это не ограничивалось подарочной фигуркой с браслета той, образ которой будет преследовать его до скончания времен. Она издевалась над ним, посмеивалась, создавая страшные образы, всякий раз, когда он осмеливался посмотреть в зеркало; пробегалась по его позвоночнику ледяным дыханием, когда он облегченно вздыхал, наивно полагая, что все закончилось; громко дышала, когда он выключал свет перед сном.

За эти восемь лет ему стоило бы привыкнуть, но этого не происходило. Такое случалось с ним всего один раз в год, поэтому до следующего раза он успевал позабыть пережитый ужас и снова начинал выключать светильник по ночам.

Глупый… Каким же глупым он был, раз решился на это. Но ведь Ульрих должен был так поступить. Правительство говорило — таков долг каждого уважающего себя гражданина. Неважно, кем тебе приходится ведьма или ведьмак, ты должен сдать ее/его в отдел по исследованию людей с паранормальными способностями. Сам президент в своем выступлении говорил, эти люди нагло присвоили то, что должно принадлежать каждому. Кажется, он назвал их капиталистами нового порядка, мешающими строить интеллектуальный коммунизм.

Да, звучит бредово, но если вдуматься, все так и есть. Ведьмаки и ведьмы родились такими. Им не пришлось полжизни горбатиться, чтобы одной силой мысли сдвинуть спичечный коробок на сантиметр. Они получили силы задаром, а раз так — должны делиться.

Хотя в последнее время Ульрих все чаще задумывался: а что если «паранормальные капиталисты» просто не способны поделиться своей силой? Что если, что их сила не настолько всеобъемлюща, как утверждают представители власти, и даже если бы они хотели пожертвовать хоть толику своих ведьминских способностей «малоимущим», у них ничего бы не вышло? У него была возможность это проверить, но он ею не воспользовался.

Ульрих отбросил эту антикоммунистическую догадку. Все-таки если бы люди со способностями или первенцы новой эпохи, как их еще называют, могли бы поделиться своей силой с ними, они бы точно предпочли это опытам, которые нередко заканчивались летальным исходом, которому всегда предшествовала агония.

Или…Они согласны поделиться своими способностями с остальной частью человечества, но правительство предпочло брать их силой, что тоже разумно. Ты отпустишь ведьмака, и окажется, что он блефовал, обещая сотрудничать. Тогда в лучшем случае он сбежит, и впредь больше не будет брать выпивку из чужих рук, или… убьёт обманщиков, устроивших ловушку.

«Ведьмы…Ведьмаки…Почему их до сих пор так называют? Неужели в конце 21 века кто-то до сих пор считает, что они получают силу с помощью трав, крысиных хвостов и крыльев летучей мыши? Слово осталось, а смысл отчасти изменился. Нет уже того образа женщины, энергично помешивающей отвар в котле. Нет уже черта или дьявола за её спиной. Кажется, мы приблизились к пониманию того, кто она, при этом практически не изменив к ней отношения».

Раздумывая, Ульрих медленным шагом направлялся в ванную, чтобы положить фигурку спящего ворона к остальным семи. Год за годом он складывал их в одно и то же место — в шкафчик над умывальником. Когда он наконец выбрался из дебрей своего сознания, то нашёл себя стоящим перед зеркалом с рукой, сжимающей ручку шкафчика.

— О, нет-нет. Только не это. — он зажмурился, для верности прикрыв глаза ладонью. Так он точно не увидит ничего лишнего в зеркале. И как он не додумался снять его за день до годовщины. С другой стороны, в его квартире и так полно предметов с глянцевой поверхностью.