Свободное радио Альбемута - Дик Филип Киндред. Страница 8

— Не обязательно, — возразил я. — С таким же успехом это может значить, что им просто известно наше будущее.

Николас замер, ошеломленно глядя на меня, беззвучно открывая и закрывая рот.

— Видишь ли, — продолжал я, — существам высшего порядка доступно…

— Это все на самом деле, — тихо произнес Николас.

— Ты о чем?

— Это не выдумка, не рассказ. Фиксируя свои впечатления, я исписал многие страницы: что видел, что слышал, что знаю. Ты знаешь, что я знаю? Все это куда-то движется, вот только куда — пока понять не могу. Они не хотят, чтобы я понял. Собственно, мне сообщают очень мало; такое впечатление, что они умышленно раскрывают как можно меньше. Так что отвали-ка ты со своими научно-фантастическими байками подобру-поздорову. Ясно, Фил?

Наступила тишина. Мы молча смотрели друг на друга.

— А что же мне говорить? — наконец спросил я.

— Просто отнесись к этому серьезно, так, как оно есть: очень серьезное, может быть, очень мрачное дело. Хотел бы я знать… Я чувствую, что они предельно откровенны, идет какая-то смертельная игра, вне нашего понимания. С целью… — Николас замолчал. — Боже, все это чертовски действует на нервы. Если б я с кем-нибудь мог поделиться!..

— Ты выглядишь более зрелым, словно возмужавшим, — заметил я.

Он пожал плечами.

— Уехал из Беркли.

— Теперь ты чувствуешь настоящую ответственность…

— Я и раньше чувствовал ответственность. Нет, просто я начал понимать, что это не шутка.

— Твоя работа…

— При чем тут работа? Не шутка то, что мне сообщают. Хотя, проснувшись, я ничего не помню, все это запоминается где-то в глубине мозга. Попадает в подсознание и там хранится. — Николас поднял глаза и пристально на меня посмотрел. — Знаешь, Фил, я думаю, меня программируют. Рано или поздно по какому-то сигналу или при условленных обстоятельствах программа начнет работать. А я и догадываться ни о чем не буду.

— Даже когда попадешь в условленные обстоятельства?

— Я читал об этом. Все покажется мне совершенно естественным. Каковы бы ни были мои поступки и слова, я буду думать, что веду себя так по собственной воле. Будто постгипнотическое внушение: сам себе объяснишь самые странные, самые гибельные…

Он замолчал, и на этот раз надолго.

— Ты изменился, — повторил я. — Не просто возмужал, а как-то еще…

— Меня изменил переезд. Переезд и та исследовательская работа, которую я веду. Наконец-то у меня появились на нее средства. Герб Джекмэн платил мне жалкие гроши.

— Дело не только в исследовательской работе, — возразил я. — В Беркли полно людей, занимающихся исследовательской работой. У тебя появились новые друзья? Ты с кем-то общаешься?

— В основном с сотрудниками фирмы, — ответил Николас. — С профессионалами музыкального бизнеса.

— Рассказывал им о ВАЛИСе?

— Нет.

— А к психиатру не обращался?

— О черт, Фил, — устало произнес Николас. — Мы оба с тобой знаем, что психиатр тут ни при чем. Когда-то я еще мог об этом подумать — давным-давно, за шестьсот миль отсюда, в сумасшедшем городе. В округе Орандж глупостей не любят; здесь живут здравомыслящие и стабильные люди. Все чокнутые остались к северу, в районе Лос-Анджелеса. Я перемахнул лишние шестьдесят пять миль. Да нет, черт побери, меня специально послали сюда, подальше от всяких параноиков — чтобы я мог размышлять, обрести понимание. Или уверенность. Если я и приобрел что-то, то, наверное, уверенность.

— Пожалуй.

— Там, в Беркли, — тихо продолжал Николас, словно обращаясь сам к себе, — все это казалось… игрой. Лежишь себе тихо ночью и контактируешь с иным разумом… Мы все дети в Беркли, в Беркли не взрослеют. Наверное, поэтому его так ненавидит Феррис Фримонт.

— Перебравшись сюда, ты о нем не забываешь? — спросил я.

— Нет. Перебравшись сюда, я о Феррисе Фримонте не забываю, — загадочно ответил Николас.

Благодаря воображаемому голосу, Николас наконец стал цельным человеком. Останься он в Беркли, он бы жил и умер частичкой человека, так и не познав полноты. Что это за воображаемый голос, спрашивал я себя. Предположим, Колумб услышал воображаемый голос, велевший ему плыть на запад. Колумб поверил — и открыл Новый Свет, изменив ход человеческой истории… В таком случае нам пришлось бы очень трудно, определяя термин «воображаемый», ибо этот голос опосредованным образом затронул всех. Что создает более мощную реальность: «воображаемый» голос, советующий Колумбу плыть на запад, или «реальный» голос, подсказывающий, что затея безнадежна?

Если бы не являющийся по ночам ВАЛИС — манящий, настойчивый, зовущий к счастливому будущему, — Николас посетил бы Диснейленд и вернулся в Беркли. Я это знал, и знал это Николас. Как истолкуют побудительный мотив окружающие — не имеет значения. Важно, что самостоятельно, без посторонней помощи Николас остался бы навечно гнить в своей дыре. Что-то вторглось в его жизнь и уничтожило оковы дурной кармы. Что-то разбило стальные цепи.

Именно так, подумал я, человек перерождается: совершив поступок, который он никогда не мог бы совершить — в случае Николаса, абсолютно немыслимый акт переезда из Беркли в Северную Калифорнию. Все его приятели остались на месте; я остался на месте. Невероятно! Вот он, выросший в Беркли, сидит передо мной в своей современной квартире в Пласенсии (в Беркли нет современных квартир) в цветастой калифорнийской рубашке и слаксах! Он уже вписался в местную жизнь. Эпоха джинсов осталась позади.

Глава 7

Воображаемое присутствие ВАЛИСа — которого Николас выдумал, стремясь заполнить пустоту, — заставило моего друга переродиться. Даже приди он к психиатру, ничего бы не изменилось. Психиатр обратил бы внимание на источник голоса, а не на его мотивы или результаты воздействия. Да что говорить, тот психиатр наверняка до сих пор живет в Беркли. Никакие неосязаемые контакты, никакие призрачные голоса, обещающие счастливую жизнь, его не тревожат. Блажен сон глупца!

— Хорошо, Ник, — промолвил я, — ты победил.

— Что? — Он растерянно взглянул на меня. — А, понимаю. Да, похоже. Фил, как я мог так долго торчать в Беркли? Почему понадобился голос — чужой голос, не мой, — чтобы вести меня по жизни?

— М-мм… — пробормотал я.

— Самое невероятное не то, что я услышал голос ВАЛИСа, послушался его и переехал сюда, а то, что без него, или без них, я никогда и не подумал бы о подобном шаге! Знаешь, Фил, мысль покинуть Беркли, бросить работу у Герба Джекмэна мне даже в голову не приходила!

— Да, это невероятно, — согласился я.

Он был прав. Вот вам Homo обыкновенный: крутится себе по орбите, как мертвый камень вокруг мертвого солнца, без цели и без смысла, глухой, слепой и холодный. Нечто безжизненное, навеки отрезанное от новых мыслей.

— Кто бы они ни были, — продолжал Николас, — я должен доверять им. У меня нет иного выбора. Я все равно сделаю все, что они захотят.

— Думаю, ты поймешь, когда включится программа, — сказал я. Если — отрезвляющая мысль — он вообще запрограммирован.

— Думаешь, пойму? Я буду слишком занят.

Это меня напугало: вот он молнией приходит в движение, будто взрывается, и ничто не в силах его остановить.

— Они… — начал было Николас.

— Пожалуйста, не называй их «они», — попросил я. — Это действует мне на нервы. Было бы гораздо лучше, если бы ты говорил «он».

— Я говорю «они», — объяснил Николас, — потому что видел их несколько. Женщину, мужчину. По меньшей мере двух.

— Как они выглядели?

Николас помолчал.

— Ты понимаешь, разумеется, что это было во сне. Там все искажено. Наше сознание возводит барьеры.

— Для самозащиты, — кивнул я.

— У них по три глаза: два обычных, а третий не со зрачком, а с линзой. Прямо посреди лба. Этот третий глаз видит все. Его можно включать и выключать, и когда он выключен, то совершенно пропадает. Становится невидим. Тогда, — Николас судорожно вздохнул, — они ничем от нас не отличаются. Ничем.