Эксгумация - Литт Тоби. Страница 39

В вагоне метро негр стоял напротив меня — на расстоянии примерно десяти футов, около дверей.

Когда я вышел на станции Хаммерсмит, он последовал за мной.

Такси мне удалось поймать только через десять минут. Я чуть было не предложил негру подвезти его.

Пуля № 5

Пятая пуля пролетела мимо, даже не задев меня.

Когда такси подъехало к дому, я заметил, что входная дверь как-то странно блестит, как будто ее облили водой. «Мондео» уже стоял на своем обычном месте, немного дальше на дороге.

Расплатившись с водителем и выбравшись из машины, я понял, в чем дело: дверь была густо вымазана ярко-красной краской.

Медленно приблизившись к двери, я внимательно осмотрел ее: я старался понять замысел «художника», сотворившего этот псевдокровавый образ. Носовым платком я протер участок замочной скважины. Краска была липкая и совсем свежая. Я недоуменно обернулся на «мондео».

Закрыв за собой дверь, я проверил, не подбросили ли мне через почтовый ящик еще какой-нибудь сюрприз. На полу лежал длинный и узкий белый конверт из плотной бумаги. Немного краски просочилось под дверь, и она испачкала край коврика в прихожей. Я снял ботинки, чтобы не разнести краску по квартире. Затем я отнес письмо на кухню и ножом аккуратно вскрыл конверт. В нем был листок стандартного формата — бумага того же качества, что и конверт. Послание было напечатано на лазерном принтере фонтом Times Roman. Смысл его был прост:

Брось это дело.

Я лег спать в странном возбуждении: было очевидно, что я подобрался к чему-то стоящему и вызвал у кого-то раздражение. Этот кто-то считал «это дело» настолько важным и секретным, что хотел, чтобы я его бросил. Ну уж нет.

Своей тактикой запугивания эти люди хотели меня сдержать, но только еще больше подхлестнули. Чем ближе я был к опасности, тем ближе я подступался к истине. Если эти сведения были настолько важны, что из-за них меня хотели убить, то те же самые сведения скорее всего стоили жизни Лили.

Несколько часов я пролежал без сна. Было слышно, как снаружи ездят машины, заходят на посадку в Хитроу самолеты и вопят кошки.

Лежа с открытыми глазами, я наблюдал, как шторы постепенно светлеют, особенно если не отрывать от них взгляд. (Дело не в том, что наступало утро, — до утра было еще далеко, просто глаза постепенно привыкали к темноте.) Когда же я наконец закрыл глаза, их сетчатка была окрашена в кровавый, пронзительно-красный цвет.

Субботнее утро.

Ни один таблоид (а я купил их все) не обошелся без материала об Азифе. В большинстве газет были помещены фотографии со вчерашней торопливой пресс-конференции, которую я видел по телевизору в квартире Алана и Дороти. Многие фоторедакторы выбрали отпечатки, на которых Азиф был снят под ярким светом ламп с точки гораздо ниже колен, что придавало ему изможденный и зловещий вид. Однако более светлые головы из «Миррор» не пожалели времени и раскопали фотографию Азифа, сделанную четыре года назад на студенческом спектакле в мединституте. На ней он был изображен в костюме гробовщика викторианской эпохи: цилиндр, черный фрак, пластиковые зубы вампира и безумные выпученные глаза. Авторы заголовков и подписей к фотографиям не поскупились на каламбуры: Азифа величали Доктором Смерть, Кровавым Мясником и Потрошителем Трупов. Сами статьи журналистов довершали дело: профессия Азифа именовалась грязным занятием, про него писали, что он не сказал, а отрезал, что расследование окружала мертвая тишина. В результате со страниц газет на меня смотрел не тот человек, с которым я разговаривал в больнице, а жутковатое порождение прессы, жертва пиара, этакий стереотипный врач (хотя он и врачом-то, по сути, не был) — иными словами, монстр, способный на любое, самое ужасное злодеяние. Журналисты использовали на Азифе все свои демонизирующие приемы, превратив его почти в карикатуру.

«Миррор» также поместила фотографию матери Азифа. Она была во многом такой, какой я ее себе представлял: маленькая милая женщина, одетая в свое лучшее сари, пытающаяся закрыть входную дверь перед сворой журналистов, ощетинившихся микрофонами и камерами.

Мне было жаль Азифа и его маму, но еще больше меня волновало, что Азиф будет думать, будто это я заварил эту кашу. Конечно, мое имя, как автора, ни в одной из статей не фигурировало. Играя перед Азифом журналиста, я внимательно следил за тем, чтобы в разговоре с ним не упомянуть даже вымышленного имени, которое он мог бы проверить.

Я уже было собрался позвонить его матери, чтобы выразить сочувствие, но его семья вряд ли сейчас отвечала на какие-либо звонки. Даже если бы я стал отрицать свою причастность к этой вакханалии, они бы восприняли мои оправдания как лишнее подтверждение моей вины. Едва ли Азиф когда-нибудь снова доверится журналистам.

С моей точки зрения, вся эта шумиха в прессе должна была привести к одному важному результату: полиция будет вынуждена выступить с комментариями относительно того, как идет расследование и почему в нем не видно никакого прогресса. Я и пресса преследовали разные цели: мне нужен был человек, заказавший убийство, — человек, который хотел смерти Лили; прессу же больше всего интересовал скорый суд над киллером и, если возможно, новые пикантные подробности о жизни Виты. Установка полиции «подождем — там видно будет» подсказала журналистам, что «там» будет, что увидеть. Однако все это были сенсации завтрашнего дня. Главной же темой субботы были недостатки системы здравоохранения, сокращение расходов на медицину, жесткий контроль за персоналом больниц и телефонные опросы: заслужил ли Азиф увольнения?

Вскоре я сам оказался перед выбором. Несколько журналистов позвонили мне домой. Понятия не имею, где они раздобыли мой номер телефона. Когда я задавал им этот вопрос, они его игнорировали. Ответив еще на два-три звонка, я решил не скромничать. Мне не хотелось отягощать положение Азифа, но я хотел привлечь максимум внимания к действиям полиции. Я побеседовал не менее чем с двумя десятками журналистов, причем некоторые из них звонили даже из Австралии и Техаса.

Большинство интервью выглядели примерно так:

— Мистер Редман, как вы отреагировали на новость о том, что Азиф Пракаш использовал телефон вашей погибшей подруги?

— Меня это глубоко расстроило, — говорил я, мысленно беря в кавычки «глубоко расстроило» еще раньше интервьюера. Впрочем, мои слова были почти правдой.

— Как по-вашему, должна ли администрация больницы уволить Азифа?

— Конечно, нет. Уверен, что его работа сопряжена с огромным стрессом. Азиф допустил ошибку — неверно оценил ситуацию. Он уже расплачивается за свой поступок тем, что оказался в центре публичного скандала. Жизнь его и без того, наверное, разбита. Оставьте его в покое.

— Но вы, безусловно, не призываете закрывать глаза на подобное поведение?

— Азиф поступил плохо, но я уверен, что он сожалеет об этом, по крайней мере не меньше, чем я.

— Как вы считаете, можно ли считать случившееся результатом сокращения расходов на здравоохранение?

— Да.

— Как вы думаете, должна ли подать в отставку министр здравохранения?

— Несомненно. Ее положение крайне шаткое.

— Как бы Лили, по-вашему, отнеслась к тому, что Азиф воспользовался ее телефоном в такой ситуации?

— Не думаю, чтобы она возражала. Но я уверен, что она потребовала бы отставки министра здравоохранения.

— Вы хотите еще что-нибудь добавить?

— Да. Я думаю, что с самого начала расследование этого убийства проводится крайне непрофессионально во всех аспектах. Похоже, полиция отправила его в долгий ящик. Мои собственные соображения относительно этого преступления полностью игнорируются. Пожалуйста, не забудьте, что человек, сидящий сейчас в тюрьме, — не единственный виновный в этом преступлении. Кто-то хотел, чтобы Лили умерла. Кто-то нанял киллера, чтобы ее убить. Полиция должна активнее искать этого «кого-то». Пусть Лили была для меня всего лишь бывшей подругой, но я все равно очень сильно любил ее. Я не оставлю это дело, пока не будет достигнут результат, который меня удовлетворит.