Успеть изменить до рассвета - Литвиновы Анна и Сергей. Страница 3

Варя поднялась и, проклиная и злясь (впрочем, все-таки несерьезно, вполнакала ругала она саму себя и Данилова), набросила халатик и отправилась на кухню варить кофе.

Алеша спал в гостиной, на любимом отцовском диване, уткнувшись в спинку головой и завернувшись в одеяло. Не кричал, не стонал, даже как будто бы не дышал – словно выполнил свое предназначение, разбудил ее, и теперь, удовлетворенный, успокоился. Варя почувствовала, как изнутри поднимается гнев. Вот и жалко его, и раздражает он ее, даже против воли. Да, непростой она оказалось штукой – совместная жизнь.

На кухне Варя зажгла свет, посмотрела на себя в зеркало – и себе не понравилась. Лицо большое и какое-то опухшее, глазки заплыли. У нее прибавка, увы, сразу на физиономии отражается. От природы круглое, превращается оно в настоящее мурло. Да и талия наверняка разбухла, попа и бедра налились жирком. Фу! Пора садиться на строгую диету, возобновлять походы в зал – ох, а не хочется!

В наказание Кононова ограничилась на завтрак обезжиренным йогуртом и кофе сделала себе без сахара.

Варя любила свое тело, любила себя. Крепкая, мускулистая – кандидат в матера по академической гребле, шутка ли! Прекрасные плечи, руки, грудь. Но постоянно, чуть ли не с двадцати лет, приходилось держаться и с собой бороться. Чуть дашь слабину – начинаешь заплывать. Вот и теперь: пора (как говорится), мой друг, пора! Пора снова идти тренироваться и держать себя в узде.

Но под струями душа Варя вернулась мыслями к тому, что волновало ее гораздо больше. Да, Данилов. Когда они вернулись из яранской тундры в Москву – слава богу, живые и невредимые, – он сказал ей: будет расследование – вали все на меня. Я, сказал, человек партикулярный. Что они мне могут предъявить? Да ничего. А вот она, служивая, дело другое.

В итоге все равно выписали ей по первое число: во-первых, за то, что просто связалась с Даниловым – объектом, который числился у комиссии в разработке. Во-вторых, за то, что вовремя не доложила, что связалась. В-третьих, за то, что нарушила приказ, оставила место службы… Было и четвертое, пятое, шестое…

Защищаясь, она (по предварительному уговору с Алешенькой и с его согласия) рассказала про их борьбу с чужими во глубине яранской тундры. Последовал вопрос: откуда он, Данилов, взял саму необходимость сражаться? Пришлось рассказать про визит в Москву бывшего русского графа, американца Эндрю Макнелли, и про его исповедь, в которой тот поведал Данилову, как в шестидесятых устранял академика Королева и первого космонавта Гагарина. Попросили также рассказать и о снах Данилова, которыми он с нею поделился.

Дальше особисты из отдела собственной безопасности, расследовавшие ее дело, еще долго расспрашивали про все детали даниловских реалистичных грез. А потом, когда состоялось позорное собрание, на котором объявили о ее понижении в должности и звании, и она думала, что все кончилось – через неделю примерно Кононову вызвал наконец новый начальник комиссии полковник Марголин. Был суров и холоден, но вежлив. Скупо молвил, что надеется, урок пойдет ей впрок и она встанет на путь исправления (именно так и сформулировал, будто она зэчка какая-то). Воистину, Козел Винторогий! А еще новый начальник заметил, что связь Вари с Даниловым признана перспективной. Подумать только, перспективной! Для кого и для чего? Во имя интересов службы, конечно! И она обязана, продолжил полковник, докладывать, причем лично и непосредственно ему, Марголину, обо всем необычном, чем занимается ее сожитель. В том числе – о его снах.

Ей хотелось расхохотаться: «О снах Алеши? Обо всех? И эротических тоже?» Но она понимала, насколько шатко ее нынешнее положение (брякнешь – и никакой Петренко уже не отмажет), поэтому промолчала в тряпочку. А полковник, как бы отвечая на ее невысказанное, добавил:

– Разумеется, речь идет только о тех видениях, которые представляют общественно-политический и (или) оперативный интерес.

И именно после этого разговора – а может быть, как раз вследствие него – Варя приняла очередное предложение Данилова пожить вместе.

Но ни о каких грезах-видениях своего возлюбленного не выспрашивала.

Мерзко ей было оттого, что она в своей фактически семье кем-то вроде сексота становится. Мерзко и стыдно. Павлик, блин, Морозов.

А Данилов – может, он об этом поручении, которое она получила, в ее сознании прочитал?

Во всяком случае, он молчал и снов ей сам, по собственной инициативе, никаких не рассказывал.

А Варя мучилась, что в любой момент может подойти срок, что Марголин вызовет ее и потребует отчета.

Так это и лежало, ворочалось подспудным тяжелым комом у нее на душе. Мешало спать. Мешало жить.

Алексей Данилов

Алешу квартира Варвары не радовала.

Хотя – казалось бы! Лет тридцать назад, когда Варин отец, генерал, ее получал, она, наверное, выглядела и являлась высшей точкой, вершиной, на которую только и мог взойти советский человек. После ордера на подобное жилье оставалось лишь лечь, удовлетворенно скрестить ручки и блаженно помереть. Пять комнат. Вы только подумайте: пять! Два туалета. Нет, вы представьте себе: два! Огромная кухня. Кирпичные стены. Тихий (как пишут в объявлениях) центр – десять минут ходу от метро «Новослободская».

Короче, если бы Варька не была такой бессребреницей, бесконечно увлеченной своей работой, могла бы на этом жилье состояние сделать. Продать его, к примеру. Или сдавать какому-нибудь богачу или дипломату. А самой поселиться в экономичной брежневской «однушке» где-нибудь в Вешняках, от места службы поблизости. Или к Данилову переехать.

Но сначала, сразу после смерти родителей, Варе мешала сентиментальность – как она отсюда сбежит, где вся жизнь прошла и столько с мамочкой-папочкой связано? Потом прижилась – а теперь вот Данилова привела. Квартира между тем потихоньку ветшала. Совсем не Варина то была стезя – ремонты затевать и организовывать, магазины объезжать в поисках подходящих обоев или паркета. Вот и серели потихоньку от уличной копоти потолки, вылетали паркетины в коридоре, принялась обваливаться плитка на кухне. В сервантах-секретерах пылились книги – некогда советски-дефицитные Пикуль да Дрюон. В углу угрюмо дремал советского образца сейф – Варин отец хранил в нем трофейный пистолет и партийный билет; теперь там валялись документы на квартиру и машину. Несгораемый ящик гляделся символом этого жилья – громоздкий, пыльный и, по большому счету, никому не нужный.

Но решительно не из-за неухоженности не нравилось Алексею это жилье. Как-то жала ему эта квартира, как-то натирала, словно ботинок не по ноге или колючий шарф. И дело было – он боялся себе в этом признаться, но факт оставался фактом – не только в непривычной среде обитания. И не только в том, что ему эту среду приходилось с кем-то делить. Даже с такой бесконечно любимой и желанной девушкой, как Варя, которую он столько добивался.

Он привык быть самим собой – по крайней мере, дома, когда оказывался один. А тут все время приходилось надевать на себя что-то вроде защитной маски. Или забираться в тот самый стакан – просто хотя бы для того, чтобы соблюсти пресловутое, как любят говорить американцы, прайвеси. И не влезть ненароком в мысли и чувства подруги. И это было тяжело и требовало напряжения – не расслабишься. Даже наоборот, ему порой прилетало за то, что он слишком уж сильно закрывается, – не может с пол-оборота считывать мысли и желания любимой.

Девчонки – они ведь такие смешные и глупые, даже несмотря на то, что бывают столь высокообразованными умницами, как товарищ Кононова. Иной раз после обеда скажет призывно: «Леш, а Леш!» – и молчит. Он переспрашивает: «Что?» Молчит. Он начинает злиться: «Да что же?» А она, уже с раздражением – большие, корпулентные люди, как она, они ведь быстрее заводятся:

– Как ты не понимаешь? А еще экстрасенс называешься!

И не объяснишь ведь ей, что он специально, как не раз клятвенно обещал, будучи рядом с ней, ставит себе защиту и в ее мысли и чувства – ни-ни. Барьер этот, правда, постоянных усилий требует, как если в компьютере всегда программа незакрытая работает. Но привыкнешь – и сложно по мановению Вариного прекрасного пальчика вдруг в момент перестроиться и начать понимать.