Всевышнее вторжение - Дик Филип Киндред. Страница 29

Но скоро будет иначе.

– Ты хочешь пепси? – спросила Зина.

– Не хочу, она холодная. Я просто хочу посидеть.

– Да не тоскуй ты так. – Её маленькая, в яркой перчатке, рука легла ему на локоть. – Будь повеселее.

– Я просто устал, – сказал Эммануил. – Не бойся, со мною всё будет в порядке. Мне нужно много что сделать. Так что ты меня прости. Это всё время на меня давит.

– Но ты ведь не боишься, нет?

– Теперь уже больше не боюсь.

– И всё равно ты печальный. Он молча кивнул.

– Увидев мистера Ашера, ты почувствуешь себя лучше, – сказала Зина.

– Я и сейчас его вижу, – сказал Эммануил.

– Здорово, – обрадовалась она. – И ведь даже без дощечки.

– Я обращаюсь к ней всё меньше и меньше, – сказал он, – потому что моё знание всё прирастает и прирастает. Ты и сама это знаешь. И ты знаешь – почему.

Зина промолчала.

– Мы очень близки, ты и я, – сказал Эммануил. – Я всегда любил тебя больше всех. И всегда буду. Ты ведь останешься со мной и будешь помогать мне советами, правда?

Он мог бы не спрашивать, он знал, что так и будет. Она была с ним от самого начала – была, по её собственным словам, его художницею и радостью всякий день. А её радость, как сказано в Писании, была с сынами человеческими. Поэтому через неё он и сам любил человечество, оно было и его радостью.

– Можно достать чего-нибудь горячего и попить, – предложила Зина.

– Не нужно, – отмахнулся он, – я просто хочу посидеть.

Я буду сидеть здесь, сказал он себе, пока не приспеет время встретиться с Хербом Ашером. Он сможет рассказать мне про Райбис, его воспоминания наполнят меня радостью, радостью, которой нет у меня сейчас.

Я люблю его, думал он. Я люблю мужа моей мамы, моего формального отца. Подобно другим людям, он человек хороший. Он человек весьма достойный, перед таким человеком можно преклоняться.

К тому же, в отличие от прочих людей, Херб Ашер знает, кто я такой. Я смогу говорить с ним откровенно, точно так же, как с Элиасом. И с Зиной. Это мне очень поможет, думал он. Я не буду таким измотанным, как сейчас, меня будут меньше тяготить мои заботы. Моё бремя станет легче. Потому что я смогу его разделить.

И есть очень многое, чего я ещё не помню. Я не такой, каким был. Подобно им, людям. Я пал. Тот павший, сияющая денница, пал не один, он увлёк за собой и всё остальное, включая меня. С ним пала часть моего существа, и теперь я – павшее существо.

Но затем, сидя рядом с Зиной на парковой скамейке в морозный день накануне весеннего равноденствия, он подумал, а ведь Херберт Ашер валялся на кровати и мечтал, мечтал о призрачной жизни с Линдой Фокс, в то время как мать моя страдала и боролась за жизнь. Он ни разу не попробовал ей помочь, ни разу не попробовал вникнуть в её беду и поискать средства для исцеления. Ни разу, пока я не заставил его прийти к ней, ни разу до того он ничего не сделал. Я не люблю этого человека, сказал он себе. Я знаю его, он пренебрёг своим правом на мою любовь – он утратил мою любовь, потому что ему было всё равно. И теперь я не должен тревожиться о нём, в отместку.

Почему я должен помогать кому бы то ни было из них? – спросил он себя. Они делают то, что нужно, только по принуждению, когда не остается другого выхода. Они отпадают по собственной воле и отпали сейчас по собственной воле через то, что они с готовностью сделали. Из-за них умерла моя мать, они её убили. Они убили бы и меня, узнай они, где я. Лишь потому, что я замутил им сознание, они оставили меня в покое. Они всюду рыщут, разыскивая меня, как в далёком прошлом Ахав искал Илию. Они никчемное племя, и мне безразлично, падут они или нет. Мне нет до них дела. Чтобы спасти их, я должен сражаться с тем, что они есть. С тем, чем они были всегда.

– Ты словно в воду опущенный, – сказала Зина.

– Зачем всё это? – спросил Эммануил. – Они то, что они есть. Мною всё больше овладевает усталость. Чем больше я вспоминаю, тем меньше мне до них дела. Я прожил в этом мире десять лет, и все эти десять лет они на меня охотились. Пускай они погибнут. Не я ли преподал им закон возмездия: «Око за око, зуб за зуб»? Разве это не из Торы? Две тысячи лет назад они изгнали меня из этого мира, я вернулся, и они желают моей смерти. По закону возмездия я должен желать их смерти. Это священный закон Израиля. Это мой закон, моё слово.

Зина молчала.

– Посоветуй мне, – попросил Эммануил. – Я всегда слушал твои советы.

Зина сказала:

– Однажды пророк Илия явился рабби Баруке на лапетском рынке. Рабби Барука спросил его:

«Есть ли среди людей на этом рынке хоть один, кому суждено войти в мир грядущий?» Мимо проходили два человека, и Илия сказал: «Эти двое войдут в мир грядущий». Рабби Барука подошёл к ним и спросил: «Каков ваш род занятий?» – «Мы забавники, – сказали они ему. – Увидев грустного человека, мы его веселим. Увидев двух ссорящихся, мы стараемся их помирить».

– Ты сделала меня не таким печальным, – сказал Эммануил. – И не таким усталым. Ты всегда это делала. Как сказано о тебе в Писании:

«Тогда я была при Нём художницею, и была Его радостью всякий день, веселясь пред лицем Его во всё время, веселясь на земном круге Его, и радость моя была с сынами человеческими».

А ещё в Писании сказано:

«Я полюбил Премудрость и взыскал от юности моей, и пожелал взять её в невесту себе, и стал любителем красоты её».

Но это сказал Соломон, не я.

«Посему я рассудил принять её в сожитие с собою, зная, что она будет мне советчицею на доброе утешение в заботах и печали».

Соломон был очень мудр, что так тебя любил.

Сидевшая рядом девочка молча улыбнулась, тёмно-карие глаза её сияли.

– Почему ты улыбаешься? – спросил Эммануил.

– Потому что ты показал истинность сказанного в Писании:

«Я обручу тебя Мне навек, и обручу тебя Мне в правде и суде, в благости и милосердии. И обручу тебя Мне в верности, и ты познаешь Господа».

Вспомни, что ты заключил договор с человеком. И что ты создал человека по своему образу и подобию. Ты не можешь нарушить этот договор. Ты обещал человеку, что никогда его не нарушишь.

– Это верно, – сказал Эммануил. – Ты хорошо мне советуешь. – И ты, думал он, снимаешь печаль с моего сердца. Ты превыше всего, ты – пришедшая прежде творения. Подобно этим двум забавникам, которые, по слову Илии, заслужили спасение. Твои пляски, твоё пение, звон колокольчиков. – Я знаю, – сказал он, – что значит твоё имя.

– Зина? – спросила Зина. – Да это просто имя.

– Это румынское слово, которое значит… – Он замолк; девочка дрожала, её глаза стали огромными.

– Как давно ты это знаешь? – спросила она.

– Многие годы. Слушай:

А теперь слушай конец:

И я знал это, – заключил он, – всё время.

– Да, – сказала Зина, глядя на него. – Зина значит фея.

– Ты не Божественная Премудрость, – сказал он. – Ты Диана, царица фей.

Холодный ветер шелестел деревьями, гнал по затянутому льдом ручью сухие листья.

– Понятно, – сказала Зина.

Ветер шелестел деревьями, словно шептал. Он слышал в этом шёпоте слова. Ветер шептал: БЕРЕГИСЬ! Он не мог понять, слышит ли это Зина.

Однако они продолжали дружить. Зина рассказала Эммануилу об одной из своих давних личин. Тысячи лет назад, говорила она, она была Маат, египетской богиней вселенского порядка и справедливости. Когда кто-либо умирал, его сердце взвешивалось по сравнению со страусовым пером Маат. Таким образом определялось бремя грехов этого человека. В первую очередь греховность человека определялась по его правдивости. Насколько человек был правдив, настолько он мог рассчитывать на благоприятное решение. На судейском троне восседал Осирис, но так как Маат была богиней справедливости, фактически решение принимала она.