Казаки. Между Гитлером и Сталиным
(Крестовый поход против большевизма ) - Крикунов Петр. Страница 64

И, наконец, последняя категория — боевые добровольческие формирования из числа бывших советских граждан в вермахте (и впоследствии СС), которые, по оценкам разных историков, насчитывали к концу войны около 400–450 тысяч человек. Точнее определить эту цифру не представляется возможным, так как разделение всех изменнических формирований на категории по их функциональному назначению не было чем-то установленным раз и навсегда. Зачастую на практике многие формирования меняли предназначение, полицейские формирования оказывались на фронте, а боевые части, наоборот, принимали под охрану важные коммуникации в глубоком тылу (вследствие чего и личный состав таких частей в немецких нормативных документах учитывался дважды).

Надо признать, что учет изменнических формирований был чрезвычайно запутан. Помимо постоянных перемещений, перебросок и переформирований «восточных частей», немецкие командные инстанции вермахта на местах нередко скрывали от Берлина истинное число лиц, привлеченных к военному сотрудничеству, так как высшее политическое руководство Германии не особенно поощряло подобные начинания. К тому же среди всех этих батальонов, сотен, дивизионов, полков и соединений нередко возникала такая путаница, что немецкие учетные органы просто не могли разграничить отдельные категории добровольцев. Поэтому так трудно определить, когда речь идет о численности всех военных и полицейских формирований, а когда — только о какой-то определенной категории. По мнению наиболее авторитетных западных исследователей в самом вермахте, войсках СС и полиции, созданной оккупационными немецкими властями на территории СССР, служило от 800 тысяч до 1,5 миллиона советских граждан [338]. Данные, опубликованные в последнее время российскими авторами, существенно расходятся не только с западными, но и между собой: они колеблются в пределах от 200 тысяч до тех же 1–1,5 миллиона человек [339].

Привлечение советских граждан, в том числе и казаков, в создаваемые немцами формирования носило как добровольный, так и принудительный характер. Первыми и самыми идейными коллаборационистами, изъявившими желание вступить в ряды германской армии, стали добровольцы, имеющие личные счеты с советской властью. Как правило, это были люди, потерявшие во времена коллективизации и чисток 30-х годов своих родных и близких. Были среди них и те, кто воевал с Советами еще во времена Гражданской войны, а потом сумел каким-то образом избежать тюрьмы, затаиться и дождаться прихода немцев. Большинство таких добровольцев-казаков влилось в состав вермахта на территории Донской области и Краснодарского края, которые особенно сильно пострадали во времена расказачивания. Здесь бывали случаи, когда навстречу «немцам-освободителям» выходили целыми станицами, а в казачьих сотнях служили семьями. Вот один из примеров уникального семейного коллаборационизма: «А взвод действительно, как одна большая семья. В нем отец с сыном Краснокутные и свояком отца — Кириенко, два родных брата Горбачевы и с ними двоюродный — Терехов; два Ермоленко и два Афанасьевичи, по столько же Тереховых, Устименко, Авиловых и других. А самому командиру взвода — Михаилу Ивановичу, каждый из его казаков приходится той или иной родней» [340].

Были идейные противники советской власти, причем самых разных национальностей, и среди военнопленных. Именно они в первую очередь поддавались на уговоры агитаторов и записывались во всевозможные изменнические формирования, где составляли активное инициативное ядро и служили надежной опорой немецкого командования. Из их числа готовили младших командиров для формировавшихся частей, а признанных особо надежными направляли в формируемые части специального назначения: в распоряжение спецслужб (Абвера и СД) для подготовки к разведывательно-диверсионным акциям в советском тылу. Вот несколько характерных для того времени жизненных историй о казаках, которые в годы войны по тем или иным причинам абсолютно осознанно пошли служить к немцам, надеясь поквитаться с советской властью за нанесенные им обиды: «Казак Иван Егоров, — вспоминает Н. Васильев, который в годы войны был подростком, но тем не менее успел принять участие в борьбе против Советов, — спокойный, открытый, не умеющий лгать. Ему за сорок. По нашим меркам — старик. В Гражданскую войну был мобилизован в Красную Армию. Его полк добровольно перешел на сторону белых, которые красноармейцев разоружили, построили и расстреляли из пулеметов… Иван остался невредим. Упал первым и притворился мертвым в куче трупов. Затем до конца войны воевал на стороне красных. Но в коллективизацию ему вспомнили добровольную сдачу белым, да и хозяйство было крепким. Угодил на Беломорканал, а семья погибла в ссылке. Было за что не любить Советскую власть. В советско-германскую при первой возможности сдался в плен и вступил для борьбы с большевиками в полк Кононова»… «Капитан Бессмертный был донским казачьим Офицерам и эмигрировал во Францию после Гражданской войны. В середине 20-х годов, поверив обещаниям Советской власти о прощении, вернулся на Дон, где пришел в ужас от увиденного. Долгое время его не трогали, но с началом коллективизации в конце 20-х годов таких, как он, стали арестовывать, сажать в тюрьму и даже расстреливать. Пришлось бежать из родных мест. На одной из железнодорожных станций Донбасса его задержали. За побег ему грозил расстрел. Но ему повезло! В списках комендатуры значился беглец Бессмертнов без инициалов… Его отпустили! Затем… поддельные документы, новое имя, биография и работа на угольных шахтах вплоть до начала войны. Призыв в армию, добровольная сдача в плен, вооруженная борьба с большевиками в восточных формированиях Вермахта»… «Петр Мельников до войны учился в техникуме. Организовал из студентов воровскую группу, которая работала только на железнодорожных вокзалах. Проводили операции просто: рекогносцировка, затем подход к отдельно стоящему чемодану с отвлечением внимания хозяина, накрытие чемодана своим пустым с прорезанной нижней частью, включение зажимов и спокойный уход. Ни разу не попались. Были всегда при деньгах и жили припеваючи. Но началась война, и их призвали в армию. Окружение. Плен. Чтобы выжить, пошел служить в одну из русских воинских частей, воевавших против партизан. И провоевал на стороне немцев около трех лет. Участвовал в подавлении варшавского восстания» [341].

Вполне естественно, что германское командование в первую очередь стремилось заполучить в свое распоряжение именно такой благонадежный и действительно преданный контингент и не скупилось на щедрые обещания. Во всех оккупированных областях появились объявления о наборе в специальные антипартизанские формирования, в которых обещали всех добровольцев обеспечить новым обмундированием, денежным довольствием и питанием по немецким стандартам, а наиболее отличившимся сулили земельные наделы и высокие административные посты. Однако, несмотря на все уговоры и обещания, количество тех, кто по-настоящему идейно ненавидел советскую власть и был готов добровольно бороться против большевиков, было вовсе не так велико, как это иногда пытаются представить некоторые современные исследователи. Значительную часть «добровольцев» в полицейских командах и «восточных» войсках составляли обыкновенные проходимцы, а иногда и откровенные уголовники, стремящиеся в тяжелое и смутное время заполучить в свои руки власть, доверие «сильных» и кое-какие материальные блага.

К концу лета 1942 года, по мере роста потребности в охранных войсках, германское командование, наряду с набором добровольцев, фактически приступило к мобилизации годных к военной службе и по каким-то причинам не призванных в Красную армию мужчин в возрасте от 18 до 50 лет под вывеской «добровольности». Суть такой мобилизации состояла в следующем: жителей оккупированной области ставили перед выбором — быть завербованными на службу в какое- либо «добровольческое формирование» или угнанными на принудительные работы в Германию. К осени 1942 года на смену такой «демократии» пришло открытое принуждение с применением санкций против уклоняющихся — вплоть до привлечения к суду по законам военного времени, взятия членов семьи в заложники, выселения из дома и прочих репрессий [342].