Клятва Тояна. Книга 1
(Царская грамота) - Заплавный Сергей Алексеевич. Страница 26

— Да я не о том… Они говорили: тебя убил тот, кто пришел и хочет есть. А пришел я! Меня угощали! Я хотел есть. Ясно?

— Мы так не скажем.

— И на том благодарствую.

Новая досада дернула брови Тыркова, но посланник и теперь не дал ей воли. Он запихнул под локоть вывалившуюся оттуда подушку и вновь заговорил о милостях Москвы к владетельным сибирянам, среди которых замиренных не меньше, чем замирившихся по своей охоте. Особо вспомнил Маметкула, который приходил громить чусовские городки Строгановых, а после воевал против Ермака и много всякого урона нанес русийским людям и ясачной казне. Двоюродный брат разбойного Кучум-хана, он и сам был разбойником. Но Москва не злопамятна. Получив Маметкула в плен, она протянула ему руку дружбы, и когда Маметкул протянул в ответ свою, сделала его при себе воеводою. С тех пор ходил Маметкул против шведов (есть такой народ по ту сторону Русии), и против татар (есть много татар разного склада и языка, которые не только с Москвой, но и меж собой воюются). В тех походах и заслужил он себе честное имя Маметкула Алтауловича. Только знатных и почетных людей принято на Русии величать по отечеству. Стало быть, отца Маметкулова Алтаулом звали.

Мог бы и Кучум-хан, сын бухарского Муртазы, царю служить, да не захотел. Гордыня его обуяла. Думал, коли раньше были русийские города под ордой, то, неровен час, вернется старое. Скольких людей перебил и переграбил, воюя с Москвой, а все зря. Настигла его заслуженная кара.

Но Бог с ним, с Кучумом. Что с мертвого возьмешь? Простил его царь Борис Федорович. И все его плененное семейство простил. Когда в генваре позапрошлого года привезли кучумычей в Москву, велел государь в колокола ударить, и молебны служить и радоваться, что Сибирь опять заблестела в русийской короне.

Было на что поглядеть. Впереди шествия сурначи трубят, барабанщики в накры бьют. Следом — дети боярские в собольих шубах, по два в ряд. Кони под ними играют, толпа любуется. А уж потом резные сани с почетными пленниками бегут. В первых — пять младших сыновей Кучума, от юноши Асманака до младенца Кумуша. Потом восемь жен и восемь дочерей, а дальше невестки, племянники, мурзы и лучшие воины хана. Все в мехах драгоценных, ферязях багряных, либо в бархатах и кружевах. Ну прямо как птицы райские. А навстречу им — Абдул-хаир, тоже кучумов сын. Его пленили задолго до этого. И осенил он крестом братьев и сестер своих, поскольку перешел в христианскую веру и стал Андреем.

— Ай-яй, — снова закачали головами старцы. — Нет человека презренней кяфира [69]. Накажет его Аллах.

— Но спасет Христос!

— Продолжай, посланник, — вмешался Тоян. — Что ты еще видел тогда?

— А ничего особенного. Дали им на Москве достойное содержание, присоседили в лучших домах. Да не пожилось им там. Стали проситься куда привычней. Ну и отпустил их государь — кого в Бежецкий Верх, к ихнему Маметкулу, а кого в городок Касимов, к тамошнему Ураз-Магомету…

Много знает Тырков, много видел. Да и нельзя ему знать меньше, раз он посланник Московского царя. Одно плохо: всюду у него пленные сибиряне. Вдруг вспомнил, что лет за сто до Ермака приходили в Сибирь походные воеводы Федор Курбский и Салтык Травин. А было это при Иване Третьем, который знаменит тем, что басму [70] Большой Орды растоптал, Ахмата на Угре перестоял, власть его идольскую с себя сбросил, а Москву сделал Москвою, забрав к ней Новгород, Тверь, часть Рязани и земли, считавшиеся прежде за ними. А были за ними и Кама, и Югра, и Вишера, и Тавда с Пелымью, и много еще чего было. Вот и пошли воеводы проведать, что у Москвы в пермских землях и на Оби за Камнем делается. Пришли, а там безладица. Много трудов положили. Где миром сибирские волости прибирали, а где и повоевали. Они ж не от себя, а от самой Москвы. За ними не город, а земля народов. Запленили большого югорского князя Молдана и других всяких князей, кодских и пелымских, стали с ними говорить: зачем на наши городки нападаете? Зачем не даете русиянам в Сибирь за соболем ходить? Зверь человеку от Бога дан. Леса здесь безлюдные, места на всех хватит [71]. Почему не может придти промысловый человек на пустое место? Разойдемся по- доброму, чтоб сойтись без позора. И дал Молдан клятву, де не будет он больше мешаться и разные лиха Москве делать. Вместе с другими князьями пил он на том воду с золотой чаши — по их обычаю. Да не сдержали они слова. И тогда снова послал государь московский Иван Васильевич поход в югорские земли. И был тот поход велик и грозен… Не хотите жить в мимоходстве, живите в ясачестве! Сами ловите и давайте казне соболей да горностаев! А случилось это тоже лет за сто, но уже от сего дня.

Тырков задумчиво огладил бороду:

— Вот как оно было. Москва приходит или на свое, или на пустое место.

— Эушта не пустое место!

Это сказал Танай. В его ломком полудетском голосе прозвучал вызов.

Тоян предостерегающе щелкнул языком, но Тырков остановил его:

— Погоди-ка, князь! Дай договорить милому сыну.

— Эушта не пустое место, — упрямо повторил Танай.

— Эушта тоже откуда-то пришла, — проворно поворотился к нему Тырков. — Вода не в гору течет, а под гору. Не каждому дано подняться наверх, дабы посмотреть, откуда она начинается, где точит камень, а где песок, либо болотную кочку. В Святом писании сказано, де была устроена Богом земля и жизнь на ней, но впали люди в скверну и развращение. Тогда Бог навлек на них карающий потоп и велел праведному Ною, чтобы сделал он себе большую лодку названием Ковчег и взял в нее жену, сыновей с женами и всякой твари по паре. Вот и выхолит, что все мы из Ноева Ковчега…

Толмач едва поспевал за объяснениями Тыркова.

— Три сына было у Ноя. Москва числит себя от Иафета. Но слыхал я, что и у наших народов в седьмом колене от Иафета был князь Татар. Коли так, мы пришли с одной стороны и нам нечего делить. Пока русияне делились, они были слабы. Когда ордынцы стали делиться, они стали слабы. Сюда эушта пришла раньше. Кто спорит? Но Москва строит Сибирь не только для себя. Она ищет здесь дружбы.

— И соболя, — подсказал Танай.

— И соболя, — охотно подтвердил Тырков. — И общую землю. Я ведь вам не зря сказывал про других сибирских князей и про то, что с ними за Москвою сталось.

— Зачем нам знать о плохом плене? — прищурился Танай. — Чтобы напугались?

— Вот те на! — хлопнул себя по коленке Тырков. — Разве ж такого молодца испугаешь? — но на рассеченной ноздре его вздулся, заплясал белый рубец. — Значит, по-твоему, княжич, медведя убил не тот, кто убил, а кто пришел следом и хочет есть? Ловко!

— Мне не нужны чужие слова. У меня свои есть!

— Ну если так, поверь от сердца. Не пугать я пришел, а советовать. Чтобы наперед было когда подумать. Еще спасибо скажете…

Пока они мерялись словом, Тоян внимал им душой.

Дерзость сына сначала испугала его, потом наполнила гордостью. Так и надо держаться в разговоре с сильным — независимо. Но и терпеливая уверенность Тыркова ему понравилась. Она успокаивала.

Откуда пришла Эушта?

Откуда пришла Москва?

Тырков говорит: от Ноя.

Пророк Мухаммед говорит: от Аллаха!

Старики говорят: из вечности.

Иль алла!

Когда-то на том же почти месте, где теперь сидит Танай, стоял он, Емек-Эушта, такой же юный и такой же дерзкий, а на месте Тыркова возлежал Кучум-хан, властитель остатков Сибирского улуса, но в груди у него не было мудрости. Уходящий день слепил его местью.

Откуда пришел Кучум-хан?

Сколько врагов у Эушты?

Что ответить Москве?

Надо думать. В ушедшем дне живет день, который еще впереди. Иль алла!

И Тоян думал. Думал и вспоминал.

В стране Сиб-ийр

Было время, когда эушты не было, а был телеутский народ очу, и кочевал он в стране пестрых гор и высоких равнин по ту сторону Алтая и Саян между Черным Иртышом и чистоводной Селенгой. Не сосчитать туманы, висящие над Селенгой, так она длинна, но ее приток Орхон вдвое длинней, а его туманы вдвое гуще. У Орхона есть свой приток — Тола, а у Толы — свои притоки. Много быстрых и медленных рек течет на той стороне земли — все не сосчитать. Они похожи на деревья, которые растут вдоль Тенгри — Вечного Синего Неба. Их ветви и корни, переплетаясь, соединяют горы и озера в одно целое.