Клятва Тояна. Книга 1
(Царская грамота) - Заплавный Сергей Алексеевич. Страница 32

Казак ушел.

И снова потянулось время.

Тырков все не приходил и не присылал своих доверенных. Зато приходили умаки и киргизы, калмыки и чаты, орчаки с правого берега Умара и кучугуты с верховьев Тоома. Каждый брал то, что оставалось у эушты от килмешек, приходивших до них.

Люди Бинея, смеясь, говорили:

— Барсук от ударов только жиреет!

Басандай злорадствовал:

— Я же тебя предупреждал, Тоян-ака: дружить с неверными все равно что есть вонючий песок. Хаданга [111] велика с виду, но пуста внутри. В ней все воюют со всеми. Поэтому помощи от нее не жди.

Посланцы Обака и Чегея вторили ему:

— Не прислоняйся к юрте, которая готова упасть! — и рассказывали о великом московском голоде, о кабарах [112], которые жгут и разбойничают против царя, о кознях чужестранцев и о многом другом, что приносят в Степь торговцы, странники и послы.

Тоян верил и не верил рассказам.

Оставшись один, он доставал из потайного места ярлык с красной подвесной печатью русийского царя и подолгу вглядывался в лесенки красиво вычерченных, но непонятных ему знаков. И тогда за его спиной незримо появлялся Тырков.

— Смело прикладывайся к Москве, князь, — советовал он. — Се не город, а храм, у которого на одних плечах помногу глав. Коли, не дай Бог, большую собьют, малые останутся. Коли малых не станет, звонница цела. А храмов и звонниц на Русии не счесть. Чтобы до московских добраться, надо остальные свалить. А в Москве еще Кремль есть, а в Кремле — Иван Великий. Я это тебе на всякий случай говорю. Мало ли какая передряга приключится…

Значит, предчувствовал посланник, что может пошатнуться Москва, что начнут падать главы с ее храмов. Не до Тояна ему стало, не до убитых черными калмыками казаков, не до обещанной дружбы. Тогда лучше не приходил бы, не расписывал Кремль и Ивана Великого, голос которого звучит будто из Поднебесной, за десять верст слыхать. Восточные люди называют его Алтын Кораз — Золотой Петух…

Как странно все переплелось в этом мире. Для одних Москва — храм, для других — главный город враждебного народа. Для одних Тоом — это Мать Любящая, для других — место поживы. Для одних смерть — это величайшее горе для всех живущих, для других — обыденность, недостойная, чтобы о ней говорили. У каждого свой язык, свои представления, свой бог.

Но исцелитель Одтегин убежден, что у всех людей на земле один Бог. Единственный! А пророков несколько. И различаются они молитвами. Одни призывают на помощь солнце и небо, Воздух и Землю, другие пророка Моисея или пророка Христа, пророка Мухаммеда или пророка Будду, третьи говорят со своей судьбой через судьбы предков. Нет среди них неверных, нет кяфиров и бусурман, есть лишь заблуждения и ошибки. Но как исправить их, никто не знает…

Долго ждал вестей от Тыркова Тоян. Наконец пришел к нему гонец от уштяцкого князьца Могули.

— Русы сняли свой урук [113] с одного места на нашей большой реке Кеть и поставили его на другом месте, ближе к началу, — донес он, — Спрашивают, почему не идешь к царю? Он ждет тебя.

— Кто спрашивает?

— Иди. Узнаешь.

— Значит, у них всё по-старому?

— Да. Но людей стало меньше. Совсем мало людей. Потому и послали меня к тебе. Что им ответить?

Обида захлестнула сердце Тояна:

— Тот, кто ждет, когда-нибудь дождется…

Не знал, да и не мог знать князь Тоян, что противники царя Бориса, учинив на Москве боярскую смуту, дотянутся и до Сибири, что Тырков угодит в опалу, а казак, чудом уцелевший на Тоом-кыре, будет отослан в Кетский острог. Так распорядился новый сибирский воевода Голицын. Не в его интересах ссориться с черными калмыками тайши Бинея. Ведь за владениями тайши начинаются земли Алтын-хана монгольского. Чтобы найти путь к Алтын-хану, надо подружиться с Бинеем, а не взыскивать с него. Легче упрятать единственного свидетеля в самый глухой и недостроенный острог. Пусть служит там. С глаз долой, чтоб не мешал большим делам…

Когда обида немного улеглась, Тоян устыдился внезапной неприязни к Тыркову. Он почувствовал, что не всё знает. А если человек что-то не знает, как он может судить других?

И тогда Тоян отправился к табибу Одтегину.

— Посоветуй, хранитель, что мне делать? Эушта попала меж двух огней. Который из них выбирать?

— Лист, который упал с дерева, не вернется на ветку, — ответил табиб. — Но засохшая в листопад трава весной зазеленеет, потому что у нее есть корни. Ищи корни, почтенный Тоян. Не только сыном своего отца будь, но и сыном эушты.

Всё это вспомнилось Тояну сейчас, после встречи с царевичем Федором. Если судить по сыну, царь Борис наделен многими достоинствами, которые одухотворяют безграничную власть. Если судить по Сибирскому дьяку Нечаю Федорову, он окружен достойными помощниками. Если судить по царскому посланнику Василию Тыркову, будет у Москвы с Эуштой честный союз.

Лежа на ковре царского гостеприимства, греясь огнем нахлынувших воспоминаний, вкушая непритязательную пищу пастуха, изготовленную им самим, Тоян пытался заглянуть в завтрашний день. Каким он будет?

— О великий город! — шептали его губы. — Путь к тебе далек, но не дальше дороги. Я здесь. Прошу тебя во имя Аллаха: не обмани меня!

Челобитие

У каждого свое умение в жизни: один горазд прямое дело делать, другой перехватит его из чужих рук в нужное время да и подаст от себя. Вот как Власьев. Три года назад пробовал Нечай сказывать ему о тобольском посольстве в Томскую эушту, о тамошнем князе Тояне, но Власьев тогда его и слушать не захотел.

— Всему свое время, Нечай Федорович. Приберешь сибирца к рукам, тогда и скажешься. А пока гляди сам, как лучше его на ум поставить.

Не понравился такой разговор Нечаю, да разве запретишь думному дьяку?

Два месяца тому, получив долгожданную весть от Тобольского воеводы, де налажен Тоян ехать с поклоном к Москве, Нечай вновь отправился к Власьеву. С легким сердцем возвестил:

— Хорошая новость, Афанасий Иванович. Тоян-эушта на Москву едет. Сам! Решил, наконец к нам приложиться.

И снова отмахнулся Власьев:

— Не приставай с мелочами, Нечай Федорович! Не об том у меня голова нынче болит. Како явится, тако и рассудим.

— Тогда поздно будет.

— Это почему поздно? — подчерненные брови Власьева соединились в одну толстую гусеницу.

— Тебе лучше знать, какая посольская очередь у государя.

— Так ты его к государю вести намерился?! — по-птичьи склонил голову набок Власьев. — Побойся Бога, Нечай Федорович. По чину ли будет?

— По чину! — глядя ему прямо в глаза, подтвердил Нечай.

— А по-моему, его чин дальше Казанского приказа не идет.

— Не по малости суди, а по важности, Афанасий Иванович. Многие ли сибирцы своих начальных людей к Москве с поклоном посылали?

— Тебе лучше знать. Ты у нас на это поставлен.

— Ну так скажу тебе: после князя Ичигея Алачева, властителя кодских остяков, второй такой заметный, многоплеменный. Но Алачев в светлое для Руси время к Москве приложился, а Тоян в смутное едет. Поверь, Афанасий Иванович, у государя нынче не много радостей. А тут челобитец от коренной Сибири да по своему почину. Грех обойти его выкликанство лишь на Казанском дворе. Ведомо мне, что царь Борис любит Сибирь, понеже важность ее для силы своего трона понимает. Можем ли мы обойти его?

— Пока я первый дьяк на приказе, мне и судить, можем или не можем, — захолодел лицом Власьев. — Тебе б только об азиятцах печься, а я во все стороны зрю. И вижу: нынче у государя тучно с Европы. Оттуда на Русию беды текут, но оттуда же и спасения ждать надобно.

— Это от кого? — не сдержался Нечай. — От лукавых? Они так спасут, что и не подымешься.

— Не знаю, о каких лукавых ты говоришь, Нечай Федорович, а я, — тут Власьев помолчал многозначительно, — …о послах родственных государств, их церковниках и торговых людях думаю.