Клятва Тояна. Книга 1
(Царская грамота) - Заплавный Сергей Алексеевич. Страница 63

Голос крепнет, разворачивается, и вот уже две песни летят над Бабиновой дорогой.

Саломатовы выводят:

Баженка ведет свою линию:

А Тоян Эрмашетов, затосковав о родимой Эуште, о семье, о детях, разразился долгим гортанным звуком, напоминавшим песню без слов.

И вот уже весь обоз движется, внимая раздольному напеву дороги. Заслушались, опустили поводья возчики. Расправили плечи верховые казаки. А Кирилка Федоров, не удержавшись, выпрыгнул из саней на обочину и пошел рядом с главными запевщиками. Откуда знать парню, что Омелька Саломатов чуть не родня ему? Это его сестру, Палашку, отец до сих пор в сердце держит. Стало быть, и Кирилке она не чужая…

Третий и главный таможенный караул устроен был на Верхотурье. К нему обоз подошел пополудни на Дарью-Засори Проруби, или Грязную Прорубницу. Так прозвали в народе святую мученицу Дарью, на день которой по многим русийским местам учиняются оттепели. Радуясь теплу, бабы спешат стирать белье. Топчется возле полыней водопойный скот, приходят утолить жажду дикие звери. Вот и грязнится снег, осыпается серой кашей подтаявший лед, поднимаются в берегах водоемы.

А на реках, вдоль которых пролегла Бабинова дорога, под мостами через горные потоки, буераки, грязные места (их Кирилка от Соли Камской насчитал в свой дорожник семь на тридесять) нет ни грязных, ни чистых прорубей. Здесь святая мученица Дарья отмечена серебряным журчанием вешних вод, близким солнцем и холодным дыханием бесконечных гор.

Верхотурье показалось издалека. Возведенное на скалистом утесе, оно приковывало взгляд оголовком срубной соборной церквы Живоначальной Троицы и острожным частоколом, за которым смутно угадывались три задние сторожевые башни и строения воеводского и служилого дворов. Сразу видно, в остроге тесно, повернуться негде. Зато привольно раскинулся на овражистых спусках к Туре посад с гостиным и татарским двором, жилецкая и ямщицкая слободы, вольно поставленные избы и амбары. Чем ближе придвигался город, тем явственнее становился Кремль на Троицком камне, его подгородная часть, прорезанная руслами Калачика, Свияги и Дернейки, а дальше недостроенный монастырь во имя святого Николы Чудотворца, самого почитаемого северными русиянами святого.

Верхотурский воевода Неудача Плещеев встретил начальных людей обоза неприветливо. С порога объявил Поступинскому: сменных коней нет, кормов мало, Троицкая церква в холоде стоит, так что службы поп Леонтий отведет в съезжей избе. И казаков на ставление Томского города верстать не из кого. Были гулящие людишки, много было, да сейчас все разобраны. Которые в Тюмень и на Тару по московским грамотам посланы, а которых Артемий Бабинов под себя забрал.

— Бабинов? — заинтересованно переспросил Кирилка. — Он тут?

— А где ему еще быть? — удивился Неудача Плещеев. — Ему дьяком Федоровым писано верхотурскую дорогу чистить да починивать… — тут воевода досадливо всхрапнул. — Куда починиватъ-то? Грязная Дарья шутить не любит. Нешто нельзя было прочного тепла дождаться? Ну чистая глупота, ей-Богу.

— Это ты про чью глупоту речёшь? — хищно оскалился Кирилка.

— Отсядь, чернильная душа! Не с тобой глаголю…

— Погоди, воевода, не горячись, — не дал ему договорить Поступинский. — От Казанского приказа до Верхотурья не ближний свет. Вот и писано Бабинову с упреждением на доставку. Так я говорю, Кирила Нечаевич?

Тот самолюбиво поджал губы.

Плещеев озадаченно вперил в обозного дьяка придвинутые к широкой переносице темно-вишневые изрядно выкаченные глаза. Мысли в голове у него ворочались тяжело, неповоротливо. Он в толк не мог взять, с чего это Поступинский так навеличивает своего буквоеда. Не по чинам тому в отчестве быть. Всяк сверчок знай свой шесток!

Но Поступинский вкрадчиво продолжал:

— На месте оно, понятно, видней. Кто же спорит? Однако были на Артемия Софроновича челобитные, будто он до времени дорожных починщиков у себя в вотчине держит. А ты о глупоте говоришь… Да Нечай Федорович при мне сыну наказывал, чтобы он ко всему попутному присматривался, а коли что не так, поправлял.

Лишь теперь Неудача Плещеев сообразил, что за обозный дьяк у Поступинского. Мясистые щеки его обвисли, глаза спрятались за полуопущенными веками.

— Коли так, с Бабиновым и говорите, — хрипло отрубил он. — Я тут при чем?

Плещеев был упрям, слов своих назад не брал, но к концу разговора заметно переменился: обещал подумать и о сменных конях, и о кормах, более того, предложил Поступинскому и Федорову-сыну остановиться у него на остроге.

— Благодарствую, — самолюбиво отказался Кирилка. — Не пристало обозным людям в воеводских хоромах почивать. С нас и постоялого двора хватит. Лучше ты меня с Бабиновым сведи. Много я о нем наслышан. Сделаешь?

— Сделаю! — заверил его Неудача Плещеев.

Обещание свое он выполнил, но как? Подстроил встречу Кирилке с Бабиновым в бане гостиного двора. Бабинов на полке веником хлестался, когда Кирилка с Баженкою на соседний лежак взлезли. А там такой крутой жар повис, что ноздри обжигает. Кирилка сглупа холодной водой оплеснулся, его еще больше печь учало. Поначалу крепился он, бил себя веником с пяток до макушки, потом не сдюжил, выскочил передохнуть в предбанник, выдул жбан холодного кваса. А когда к нему присоединился Кирилка, принялся ругать баню, и воеводу Плещеева, и намозолившего уши Артюшку Бабинова, который гулящих верхотурских людей под себя взял. И невдомек ему, что Бабинов рядом сидит, слушает его поносные речи, ухмыляется себе в лопатистую бороду.

Лицо у него угольником: скулы в стороны торчат, а лоб с висков ужат и под спутанною шапкою ржаных волос абы как засунут. Тело невидное, зато ручищи огромные и ноги мосластые, как у изработанного коня.

Заметив ухмылку на роже неутомимого парщика, Кирилка вскипел:

— Ну чего скалишься? Отвел душу и ступай с Богом. Не мешай людям меж собой беседовать.

— Да как мне не скалиться, ежели ты меня беззазорно выбрехиваешь? — ласково сощурился тот. — Бабинов я, Артемий Софронович… А ты, как я понимаю, тот самый справедливец, что в Соли Вычегодской Никиту Григорьевича на место поставил. Теперь за меня решил взяться. Похвально… А впрочем, я тебе и сам помогу, — и не давая Кирилке опомниться, начал отчитываться: — Людишек у меня семь десятков. Два на Салде мостовой лес готовят. Один в Благовещенской слободе. Там земля подсохла, можно спуски делать. Два на воеводском дворе амбары прирубливают и другими изделиями до поры заняты. Один на Павдинском камне. Ну а последний я еще толком и не собрал. Уговор был, а дела никакого. Так что ты на мою вотчину не греши. Для себя выгоды у меня никакой, токмо убытки. Не всякая челобитная для пользы пишется, бывают и с умыслом. Больше я тебе ничего не скажу, а ты проверь…

Умно повернул разговор Бабинов, без обид и неприязней. Сразу видно, уступчивый человек, свойский, добротворный. С таким легко поладить.

После бани выпили новые знакомые крепкого меду и совсем подружились. А на другой день сунулся Кирилка к Бабинову со своим дорожником — де почитай на досуге, не спутал ли я чего-нито по своему неполному знанию. И оказалось, что Бабинов совсем грамоты не ведает. Не привел Господь учиться письменному слову и числу. Да и зачем, коли у него для этого грамотей есть? Хотел позвать грамотея, но Федоров-сын сам взялся ему дорожник читать.

Много неточных мест оказалось в записях у Кирилки, но Бабинов хитромудр: прежде чем указать на ошибку, непременно похвалит за наблюдательность и живой интерес к дороге.