В тихом омуте (фрагмент) - Хокинс Пола. Страница 1

Пола Хокинс

В тихом омуте

Часть первая

Джулс Эбботт

Ты хотела мне что-то рассказать, верно? Что именно? У меня такое чувство, будто я давно перестала слушать, отвлеклась и, задумавшись о чем-то другом, постороннем, совершенно утратила нить разговора. Но теперь я вся внимание. Хотя никак не могу избавиться от мысли, что пропустила что-то очень важное.

Когда ко мне пришли, я разозлилась, но сначала почувствовала облегчение… Если вы заняты поиском билета на поезд, торопясь успеть на работу, а на пороге вашего дома появляются два сотрудника полиции, вы думаете, что произошло нечто ужасное. Я испугалась за людей, которые мне дороги: за своих друзей, за бывшего мужа, за сослуживцев. Но полицейские объяснили, что речь не о них, а о тебе. Вот почему в первый момент я испытала облегчение, а потом узнала, что случилось и что ты сделала. Они сообщили, что тебя нашли в воде, и меня охватила злость. Злость и страх.

Я подумала о том, что скажу тебе, когда доберусь до места. Что знаю, почему ты так поступила – чтобы расстроить и напугать меня, отравить мне жизнь. Чтобы привлечь мое внимание и заставить вернуться туда, куда нужно тебе. Что ж, Нел, у тебя получилось. Я приехала в город, возвращаться в который не собиралась, и мне предстоит позаботиться о твоей дочери и разобраться в оставленном тобою бардаке.

Понедельник, 10 августа

Джош Уиттакер

Что-то меня разбудило. Я слез с кровати, чтобы сходить в туалет, и, заметив, что дверь в спальню родителей открыта, заглянул и увидел, что мамы в кровати нет. Папа, как обычно, храпел. Часы показывали 4.08. Я решил, что она, наверное, внизу. Мама страдала бессонницей. Вообще-то проблемы со сном были у обоих родителей, но папа принимает такие сильные таблетки, что можно стоять у кровати и кричать ему в ухо, а он все равно не проснется.

Я тихо спустился, потому что мама часто включает телевизор и смотрит скучные рекламные ролики о разных устройствах, которые помогают похудеть, вымыть пол, нарезать овощи или еще что-нибудь, и снова засыпает. Но телевизор не работал, на диване ее тоже не оказалось, поэтому я понял: она куда-то ушла.

Такое бывало и раньше, о нескольких случаях я знал точно. Не могу же я всегда быть в курсе, где кто находится. В первый раз она объяснила, что просто вышла подышать свежим воздухом, но в другой день, когда я проснулся, а ее не было дома, я выглянул в окно и увидел, что ее машины нет на обычном месте.

Я думаю, что она, наверное, ездит к реке или на могилу Кэти. Я тоже иногда так делаю, хотя и не среди ночи.

Я бы побоялся бродить в темноте, к тому же мне точно было бы не по себе, ведь именно так и поступила Кэти: она встала ночью, пошла на реку и больше не вернулась. Но я понимаю, почему мама это делает: у реки она чувствует себя ближе к Кэти, если не считать ее комнаты – я знаю, что иногда мама заходит в нее. Комната Кэти находится рядом с моей, и я слышу, как мама там плачет.

Я сел на диван, собираясь подождать ее, и, наверное, заснул, потому что, когда меня разбудил звук открывающейся входной двери, было уже светло, а часы на камине показывали четверть восьмого. Я слышал, как мама, закрыв за собой дверь, быстро поднялась по лестнице.

Я направился за ней. Остановившись у спальни родителей, я посмотрел в щелку. Мама стояла на коленях возле кровати со стороны папы, вся красная, будто долго бежала, расталкивала его и с надрывом говорила:

– Алек, проснись. Проснись! Нел Эбботт мертва! Ее нашли в воде. Она прыгнула с обрыва.

Мне кажется, я молчал, но, видимо, издал какой-то звук, потому что мама посмотрела в мою сторону и, заметив меня, вскочила.

– Господи, Джош! – воскликнула она, подходя ко мне. – О, Джош!

По ее лицу текли слезы. Она крепко обняла меня. Когда я выбрался из объятий, она все еще плакала, но на ее лице была улыбка.

– Дорогой ты мой, – сказала она.

Папа сел в кровати, потирая глаза. Чтобы окончательно проснуться, ему надо много времени.

– Я не понимаю. Когда… ты хочешь сказать прошлой ночью? Откуда ты знаешь?

– Я вышла купить молока, – объяснила она. – И все об этом говорили… в магазине. Ее нашли сегодня утром.

Она села на кровать и снова начала плакать. Папа обнял ее и посмотрел на меня – взгляд у него был странный.

– А куда ты ходила? – спросил я.

– В магазин, Джош. Я же сказала.

Мне хотелось возразить. Ее не было несколько часов, и выходила она точно не за молоком. Но я промолчал, потому что родители сидели на кровати, смотрели друг на друга и казались счастливыми.

Вторник, 11 августа

Джулс

Я все помню. Гора подушек на заднем сиденье фургона – граница, разделяющая наши территории. Мы едем на лето в Бекфорд: ты оживлена и возбуждена, не в силах дождаться, когда мы окажемся на месте, а на мне лица нет. Меня укачало, и я изо всех сил сдерживаю тошноту.

Это не просто воспоминание, это то, что я снова почувствовала. Началось это после обеда, и я, сгорбившись над рулем как старуха, ехала быстро и неумело, забираясь на поворотах на середину дороги, тормозя слишком резко и шарахаясь в сторону при виде встречных машин. Мне это свойственно: каждый раз, когда я вижу, как навстречу по узкой дороге движется белый фургон, и собираюсь взять немного в сторону, меня так и подмывает сделать наоборот и поехать прямо на него, и не потому, что мне так хочется, а потому, что я не могу иначе. Как будто в последний момент я все равно не удержусь. Словно человек, который, стоя на краю утеса или железнодорожной платформы, чувствует, как сзади его подталкивает невидимая рука. А что если? Что если просто шагнуть вперед? Если просто крутануть руль?

(В конце концов, мы с тобой не так сильно отличаемся друг от друга.)

Меня поразило, как хорошо я это помнила. Слишком хорошо. Почему же так получается, что я отлично помню происходившее со мной в восемь лет и никак не могу вспомнить, попросила ли коллег перенести оценку клиента на следующую неделю? Я не могу запомнить то, что хочу, а то, что стараюсь забыть, продолжает всплывать в памяти. Чем ближе я подъезжала к Бекфорду, тем больше убеждалась: прошлое накатывало на меня так же явственно и неотвратимо, как слышалось чириканье воробьев, прятавшихся в живой изгороди.