Теряя себя (СИ) - "Eve Aurton". Страница 27

Этот дом — место, где Господин отдыхает и, возвращаясь в уютные стены, скидывает с себя заботы, оставляя их за порогом. За две недели, что мы здесь находимся, я успеваю привыкнуть к его тихой мягкости, безмятежности, спокойствию, может, поэтому до ужаса боюсь предстоящего приема, где будет совсем другой Рэми — жесткий и бескомпромиссный, холодно равнодушный, снисходительно высокомерный. И пусть по отношению ко мне ничего не изменилось, но я вижу, вижу, что здесь он словно сгладился, позволил себе расслабиться и стать более откровенным со мной.

Митрополь творит чудеса.

— Если ты готова, можешь спускаться, — Хелен входит без стука, раздражая меня все больше, потому что после того разговора на кухне я не могу себя заставить вернуть былое уважение к ней, будто ее пессимистическое настроение есть предательство по отношению к вере, которая так упорно восстает во мне. Я засыпаю с мыслями о сопротивлении и долго ворочаюсь, думая о том, что если оно существовало, значит, люди все-таки не смирились с несправедливостью. И это не может не радовать, ведь именно борьба отличает рабов от свободных людей.

— Сейчас, — последний раз окидываю себя придирчивым взглядом и не могу не отметить, что цвет выбранного Хозяином платья действительно идет к мои глазам. Насыщенно-синее, с более темной кружевной вставкой на спине, прикрывающей глубокий вырез, вплоть до поясницы, оно чуть ниже колен и полностью следует изгибам фигуры, вполне женственной: тонкая талия и округлые бедра, которые, по моему мнению, стали такими именно здесь.

Пора ограничить себя в сладком и мучном, но я так полюбила шарлотку Хелен, что теперь с трудом могу отказаться от нее.

Высокие каблуки замедляют шаг, узкая юбка платья-футляр, облегающего бедра, не дает сделать его шире, поэтому я задерживаюсь, к недовольству Рэми появляясь в холле позднее его. Оно написано на его лице, когда он поворачивается в мою сторону и медленно, тягуче медленно, оглядывает меня с ног до головы, задерживаясь именно на бедрах. Прищуривает глаза, всего на секунду, а потом раздраженно поводит плечом, будто смахивая с себя чью-то руку.

— Неудачный выбор. Впрочем, у нас нет времени, чтобы все исправить, — он говорит это уже открывая дверь и, слава богу, не видит, как я густо краснею, мысленно проклиная Хелен и ее вкусняшки. Следую за ним, выходя на морозный воздух и вдыхая его полной грудью, и обнимаю себя за плечи, удивляясь тому, что Хозяина вовсе не заботит отсутствие на мне не только нижнего белья, но и верхней одежды, которая защитила бы меня уже от зимнего холода. Может, это лишняя подстраховка — вряд ли я решусь сбежать в одном из легких платьиц, коими пестрит мой гардероб.

Сажусь в машину после него, устраиваясь на широком сидении и стыдливо сводя колени. Мои руки дрожат от волнения, и, чтобы хоть как-то успокоиться, я отворачиваюсь к окну, разглядывая противоположную сторону улицы и припаркованные там машины. Они отличаются от нашей, длинной и вытянутой, напоминая мне два черных волкодава, готовых наброситься на проезжающие мимо автомобили. Одна из них трогается вместе с нами и, обгоняя, пристраивается спереди. Вторая же следует сзади, великодушно сохраняя дистанцию и прикрывая наш тыл. Я хмурюсь, ерзая на месте и разглядывая ее, а Рэми, сидящий напротив, на столь же широком сидении, отрывается от бумаг и бросает на меня усталый взгляд.

— Джил.

— Что им надо? — не понимаю, зачем они ведут нас, впервые сталкиваясь с таким кортежем, ведь в Митрополь мы ехали одни.

— Им? Ничего. Банальная мера предосторожности, принятая Советом в связи с убийством двоих из нас, — Рэми произносит это безэмоциональным голосом, как бы между делом, после чего вновь утыкается в бумаги, а я ошарашенно застываю, разглядывая его и чувствуя едкий страх, от которого становится дико холодно. “Убийством двоих из нас”… Убийством… То есть… То есть Господина тоже могут убить? И, если честно, после двух недель, проведенных здесь, я уже не знаю, хочу ли этого.

— Разве это возможно? Убить ВАС?

— Посмотрим, — он безразлично пожимает плечами, словно не боясь смерти; пустоты, что она принесет; забвения, которое покроет его имя пылью; тишины, что заменит яркость звуков. Неужели столетия жизни могут привести к такому равнодушию? Я задумчиво замолкаю, украдкой рассматривая Хозяина и действительно не понимая его отношения к смерти. В то время как сама мысль о ней приводит меня в ужас, он говорит о ней небрежно, словно рассуждая о погоде, а не о собственной гибели, которая, как выяснилось, вполне возможна.

Все еще обдумывая его слова, я вновь возвращаюсь к окну, с нарастающим интересом начиная вглядываться в мелькающие за ним здания, людей, что проходят мимо, являясь частью огромного организма под названием Митрополь. Как только мы выезжаем из старых кварталов, попадаем в совершенно иной ритм, где нет привычного покоя и тишины. Даже сидя а салоне, я чувствую его энергию в плотном потоке машин, идущих по тротуару прохожих, закутанных в шарфы и теплые куртки и напоминающих мне нахохлившихся птиц. Многие из них идут с опущенными взглядами, и я догадываюсь почему — потому что это люди, такие, как я, чужие в мире вампиров. Изолированная от общества, я с волнением провожаю каждую такую фигуру и даже касаюсь стекла кончиками пальцев, словно желая удержать проходящего мимо человека.

Бог мой, они свободны?

— Не совсем, — говорит Рэми, и я понимаю, что произнесла это вслух. Перевожу на него настороженный взгляд, опасаясь, что моя реплика может вызвать недовольство, но Господин напротив, спокоен и совершенно бесстрастен. — Их так называемая свобода относительна, ведь все они работают на нас и во имя нашего комфорта. В основном различный обслуживающий персонал, доноры, низшие служащие, называемые люмпенами. И прекрати так на меня смотреть, рабство придумал не я. Если ты изучала историю, Джил, то должна знать, что люди тоже не гнушались пользоваться своим преимуществом над другими, используя их труд для своих благ. Что ты подразумеваешь под словом “свобода”, ma petite?

— Свобода — это право выбора, — я произношу это, едва сдерживая злость, но Хозяин настолько проницателен, что не может не заметить этого. Он снисходительно ухмыляется, наверняка забавляясь моими эмоциями и чувствуя свое превосходство надо мной, глупой девчонкой, решившей, что она сможет достойно вести полемику с человеком, на глазах которого менялись эпохи.

— Право… выбора… Хм, любопытное заявление, учитывая то, что это право довольно относительное явление, ведь так или иначе оно ограничивается установленными законами, моральными нормами, правилами поведения, в конце концов. На самом деле свобода — это самая сильная иллюзия, Джиллиан, в которую мы продолжаем упорно верить.

— Все, что вы перечислили, Господин, это вынужденные ограничения, чтобы люди не деградировали, превратившись в асоциальные элементы.

— Похвально, Джиллиан, твоя любовь к чтению дает плоды. Как ты думаешь, может поэтому люди не должны иметь права выбора? Чтобы не превратить мир в хаос? Только подумай, сколько цивилизаций погибло по их вине, сколько людей убито в междоусобицах и войнах: из-за зависти, алчности, властолюбия, кровной обиды, тщеславия.

— Это не лучшая сторона человечества, согласна. А как насчет сострадания, милосердия, самопожертвования, любви, — последнее слово я произношу намного глуше, будто стыдясь его перед Хозяином и опуская голову низко-низко. Мои щеки алеют от смущения, когда я чувствую на себе его пронзительный взгляд, затем сменившийся на ироничную ухмылку.

— Интересно, мы начали со свободы, а закончили наивными человеческими чувствами, как бы иронично это не звучало, тоже лишающими вас выбора. Вы становитесь заложниками их и забываете о собственной гордости, оправдывая свою слабость святостью добродетели. Твое простодушие, ma petite, раздражает, ты можешь ненавидеть нас за то, что мы лишаем вас так называемой “свободы”, используя в своих целях и для собственных благ, но сама не сможешь распорядиться этой самой “свободой”, если она у тебя появится.