Заставь меня ошибиться (СИ) - Гейл Александра. Страница 18

Иногда на занятия по архитектуре светловолосый куратор возил меня сам. Не очень часто, примерно дважды в месяц, но я ждала их, как дети — новогодние подарки. Ждала момента, когда сяду в кожаное кресло, укутаюсь в запах Гастона, атмосферу абсолютного блаженства, почувствую в животе сладкий трепет и от удовольствия сожму ладошки, а когда мы доедем до Арчи, несколько минут буду слушать уютные мужские разговоры обо всем и ни о чем.

Если уж совсем честно, я была больше влюблена в свои ощущения, чем в реального мужчину… До поры.

Как я уже говорила, впервые восторг померк, когда я узнала, что мне придется спать с объектами заданий. Это вышло случайно. Одна из солисток, вернувшись с проекта, так орала, что весь дом слышал. И если более опытные девушки хотя бы догадывались, то я — нет. Не смейтесь, мне было семнадцать, и, не обладая изобилием знакомых сверстников, я не слушала разговоры о сексе на заднем сидении и не грезила ни о чем большем, нежели поцелуй. Девочки-солистки меня не очень жаловали из-за возраста (они были старше лет на пять, в среднем), не посвящали в свои дела. Секс существовал в параллельной реальности, где меня не было. Я не мечтала о нем ни с Риком, ни, тем более, с Гастоном, который казался кем-то вроде недосягаемого божества.

Сейчас я понимаю, что мое бегство было лишь попыткой привлечь внимание — не больше. Наверное, я просто хотела услышать, что со мной этого не случится. И не услышала. Когда меня вернули, я минут пятнадцать вся в слезах, сидела напротив Гастона, пока он обрабатывал мои разбитые в кровь колени и ждала, но он не сказал ни слова утешения. И я больше не чувствовала рядом с ним привычного трепета. Не сказать, чтобы после этого смирилась со своей участью, но вспомнила о тюрьме, об убитой женщине и, в очередной раз, уверила себя, что все заслуженно.

Методы обучения изменились сразу после моего восемнадцатилетия — даты, которой, как оказалось, ждали. Одна из моих любимых наставниц попросила меня зайти к ней для серьезного разговора. А уже на следующий день повезла в клинику, чтобы меня хирургическим путем лишили девственности. Сказано было, что так нужно. Я не спрашивала, для чего нужно… После слов солистки мои вторые розовые очки уже пошли трещинками, и знать больше необходимого не хотелось. Было противно, но уж не хуже осознания, что придется спать с преступниками.

Я даже думала, что на этом меня оставят в покое, что обучение почти завершено, но никогда не заблуждалась сильнее… Мне подправили кругозор, вложили в голову языковые знания, нашли подходящую специальность, но это было общее развитие. Совсем не то, о чем говорила комиссия.

Спустя неделю после дня рождения куратор в очередной раз забрал меня от Арчи, но повез не в штаб. Я должна была заподозрить неладное сразу, но по своей феерической дурости, как всегда ничего не поняла. Гастон сказал, что из-за операции не мог присутствовать на празднике и хочет исправиться. Не знаю, как меня угораздило ему поверить, но я без задней мысли согласилась поужинать. Меня ничуть не смутило, что в ресторане при отеле нас всего двое, что шампанское мне было не положено по возрасту [в США до 21 года — совершеннолетия — распитие алкоголя запрещено] и что его было много… Одно хорошо: когда я услышала, в чем состоит финальная стадия обучения, к своей чести, вскочила из-за стола, опрокинув стул.

История человечества не раз доказала, что управлять мужчиной лучше всего через постель. Хочешь узнать расписание его встреч — копайся в мобильном, пока он принимает душ после секса. Хочешь попасть в его кабинет, чтобы осмотреться — разденься, сядь в кресло и «жди» владельца. Можно даже накинуть что-нибудь на камеру, чтобы никто не стал свидетелем жаркой встречи. Главное уметь делать мужчину счастливым — тогда позволено практически все.

И в том весь подвох. Что может вчерашняя девственница, кроме как стыдливо прятать глазки и краснеть? Такая по нраву единицам, да и тех, при достаточном старании, можно обратить в иную веру… В наш век повсеместной распущенности быть красивой и начитанной мало. Именно это сказал мне Гастон, уверяя в необходимости финальной стадии обучения.

Выбор мне, разумеется, никто не предоставлял, но я все равно согласилась. Потому что, как дурочка, понадеялась на взаимность. И, врать не буду, долгое время Гастон меня не разуверял и не разочаровывал. Если задуматься, ему тоже было несладко: он не из бессердечных ублюдков, и вдруг в ладонях совсем несмышленая, наивная девочка, которую нельзя сломать.

Он пригласил меня потанцевать. Сначала это было просто весело и… нервно, а потом все ближе и ближе, пока я не оказалась прижата к его телу (помню, я еще поблагодарила небеса за то, что успела сбросить вес… стыдно вспомнить). Тогда же он впервые меня поцеловал. Без лишних осторожностей. Совсем как в доме мэра. Сладко, долго, тягуче. С чувством. И, если даже вчера такой поцелуй произвел на меня впечатление, только представьте, что он сотворил с несмышленой девчонкой, впервые в жизни напившейся шампанского.

Не знаю, было ли задумано именно так сразу, но карусель завертелась мгновенно, и мы поднялись в номер отеля, где Гастон целовал меня достаточно долго, что я захотела большего сама. Он был нежен, но не осторожен, не позволял себе перестраховываться. В отличие от меня, не терял головы. Возможно, ни единого раза за все время обучения. Но тогда я этого не понимала, а теперь не скажу, поскольку память закономерно отретушировала реальность.

Утром было неловко, но радостно. Настроение портили только косые взгляды обителей штаба.

«К черту, — рассудила я тогда, — зато у меня есть Гастон».

Но все было не так, как я думала. Он спал со мной не всегда, даже больше внимания уделял науке манипуляций (то, о чем просил Лео): технике повтора жестов собеседника, силе прикосновений, вторжения в личное пространство, умению поддерживать беседу, в том числе на испанском (необходимость из-за большого числа контрабандистов из Мексики). Один раз он заставил меня просидеть десять минут, глядя ему в глаза (это было одним из самых сложных заданий в моей жизни), рассказать о себе честно, не хвастаясь и не жалуясь… он заставлял меня отзываться на чужие имена и не дергаться, когда кто-то зовет Бет или Лиз — как меня звали в штабе, он учил меня безошибочно врать и отвечать за каждое фальшивое слово, помнить его, он учил меня вплетать в ложь правду, чтобы было легче ориентироваться…

Иногда эти занятия заканчивались сексом, иногда — нет. Я не выявила закономерностей, но всегда ждала. Потому что это было совершенно изумительно. Как и ко всему вообще, к физической любви Гастон относился, точно к искусству. Брать и отдавать, фантазировать, отказываться от запретов. На заданиях мне не понадобилась и половина того, чему он меня учил. Если рейтинг аналитиков основывается на искусности в постели, я могу понять, почему солистки Гастона в лидерах… Нельзя было не потерять голову после такого.

Но, как несложно догадаться, счастье оказалось недолгим, а возвращение на твердую землю — болезненным. И марафон удовольствия закончился нажатием кнопки экстренного катапультирования. Поскольку одно дело, когда мне велели ради всеобщего блага спать с мужчиной, который мне симпатичен, и совсем другое — когда я вошла в двери кабинета Гастона и увидела, что там стоит еще одна девушка. На мое счастье, комиссия не может оспорить в нашей жизни только одно — секс-ориентацию, этим я и воспользовалась. Где-то через год после моего восемнадцатилетия, в течение которого я успешно отмахивалась от реальности, утопая в своей идеализированной любви.

Так закончилось мое обучение. Все было столь же логично, сколь невыносимо. По итогам курса начинающей куртизанки мне без утайки рассказали о том, что такое реальное задание — с примерами, а потом предложили квартиру в одном из крупных городов, на выбор. Личную квартиру, где не было ни Гастона, ни других членов команды. Я решила в пользу дождей и паромов Сиэтла. Еще дальше от Нового Орлеана уехать было невозможно. Я не пожалела о своем выборе ни единого раза.