Люди как птицы (СИ) - Гребенкин Александр. Страница 5

Отгремел оркестр, и серая осенняя земля засыпала гроб, и застыл над могилой деревянный крест. Максим как мог утешал меня, но ощущение несправедливости происшедшего не оставляло.

Заказав памятник, я шла одна по улице, и на душе у меня было тяжко.

Трагедия с близким человеком совпала с официальным и непонятным для меня закрытием балетной студии, где я работала. Так что в считанные дни я оказалась одинокой и безработной.

***

У Максима сегодня была лекция в институте, поэтому я шагала в одиночестве и плакала вместе с осенью, которая багряно-жёлтой листвой осыпала мне путь. Я стала под деревом и жестом руки вызвала целый цветной дождь.

Я смотрела на эти кружащие и опадающие листья, потом подошла к скамейке и тяжело села. Мне сегодня не леталось, хотя и хотелось бы взвиться в холодный и прелый осенний воздух и полететь вслед улетающим журавлям.

Рядом со мною сел какой-то высокий мужчина в чёрном старом плаще и серой шляпе.

Он сидел на противоположном конце скамьи, но я всё же чувствовала сильную энергетику его большого тела, сдержанность его огромной силы. Хотелось встать и уйти, но я почему-то не могла подняться. Собравшись с силами, я встала, бросила взгляд на соседа и встретилась с его сумрачными и суровыми глазами. Он встал, взял меня за руку и вынул из кармана бутылку.

— Пейте, — строго сказал он.

Я покачала головой.

— Нет.

— Отпейте глоток, и вам станет легче, — промолвил человек всё так же сурово. Вглядевшись, я поразилась. Вся судьба была написана на его землистом, худом, длинноносом лице, изрезанном морщинами. Под жёсткими усами, сивыми от табака, таились плотные, крепко сжатые губы.

Я повиновалась и нутро обожгла какая-то жидкость. Сначала мне было неприятно и горько, потом легче, как будто по жилам растеклась живая вода.

Я присела на краешек скамьи, и он сел рядом.

— Послушайте, я не знаю, что мне делать, — заговорила я. — Жизнь поворачивается ко мне своей тёмной стороной, я это ощущаю. Я потеряла самого дорогого мне человека, любимую работу и чувствую пустоту…

— Как трудно быть стрелой в полёте. Не сломаться, не упасть, а лететь, — загадочно сказал он, блеснув глазами. — Но вы же не одиноки, как одинока стрела в своём полёте?

— Нет, у меня есть любимый человек. Он и моя птица — это единственные существа, связывающие меня с миром. Но это — тонкая нить и я боюсь, чтобы она не прервалась!

— Вы напрасно так быстро капитулируете перед миром. Вас наделила судьба необычайными способностями, и, я чувствую — это и нужно дать людям. Будьте естественны, как весёлый плеск майского серебряного ручья… Вслушивайтесь в музыку скрытого на хорах оркестра, зовущего в замечательную страну.

— Вы говорите красиво и загадочно. Но, даже поперёк ручья может упасть камень…

— А вы будьте тем ручьём, который бурным потоком обходит камень и победоносно струится дальше! Вам нужны только мужество и решительность. Держитесь и возможно всё осуществится!

Я кивнула и встала, полная решимости — такую силу и уверенность вселил в меня этот чёрный человек.

Он встал и пошёл проводить меня. Мы шли до выхода из парка, свернули на набережную, и тут он, прощаясь, сказал лишь удивительное и нежно-крылатое слово «летите».

И я взвилась в воздух, полетела над городом, а затем, обернувшись, увидела, как одинокая фигура на вечерней набережной тает вдали.

***

Потом осень стала солнечной, лёгкой и пошли тёплые дни.

Как-то мы с Максимом стояли на холме, у кустов боярышника, посреди леса. Он пытался взлететь, расправлял руки, но потом звонко смеялся — у него ничего не выходило!

Я легко подымалась, висела над шапкой холма, украшенного красными ягодами. Войдя во вкус, развив скорость до свиста ветра в ушах, я стремительно летала над деревьями. А Максим сидел на холме сложив руки, и грустно глядел на меня…

***

Преодолевая все трудности с разрешением, Максим Ковалевич и его единомышленники готовили выставку в Музее живописной культуры. Большинство обязанностей на себя взял Август Штенберг, видный живописец и график. Бородатый и весёлый, он летал по залам, как бог с картин Микеланджело!

В этом Обществе художников царила творческая атмосфера, в нём господствовал жадный интерес к революционной новизне, к яркой и такой многообразной жизни и к новаторству в живописи.

Я, как могла, помогала мастерам, познакомилась со многими и была поражена выставленными работами. Одни художники тяготели к изображению городской жизни, новой техники, индустриального пейзажа, спорта, молодых, физически развитых людей. Их работы отличала динамичность, чёткость композиции, графичность в передаче форм. Другие демонстрировали лаконичный и экспрессивный художественный язык. Они смело вводили в свои работы элементы графики, плаката, фрески, конструктивистского монтажа, равно как и приёмы образного отстранения, свойственные сюрреализму.

Когда вспыхнул медно-жёлтый свет, упала перерезанная ножницами алая ленточка — грянули аплодисменты и зазвучала бодрая музыка оркестра. Посетители с улыбками на устах вошли в зал. Некоторых художников я уже знала. Поприветствовали меня и недавние мои знакомые — абсолютно безмятежный, быстро терявшийся в толпе и похожий на гнома писатель Алёшин, его друзья — развесёлый литератор Котов и тяжело дышащий, несколько угрюмый поэт Багрецов.

И тут холодок пробежал по телу — меня взял под руку Степан Верлада. Архитектор стоял в строгом костюме, лукаво и скептично поблёскивая очками. Рядом с ним стоять было ужасно неприятно, и меня выручил откуда-то появившийся Булатов — весёлый, сияющий синими глазами.

— Очень правильно, что вы пришли…. Максима нужно поддержать! — сказал Булатов и тут же мягко добавил: — Я вас украду ненадолго… О, я вас понимаю, тоже не переношу этого Верладу. Ужасно заносчив… Он хочет нас всех опутать, всех завоевать…

Мы отошли в сторону.

— И я очень рада вас видеть, Михаил. Но что означают ваши слова? — спросила я, улыбаясь приятному и аккуратному человеку.

Булатов зашептал:

— Опасный тип… Откуда взялся — никто не знает! Но ловок и талантлив, как чёрт! Именно — ловок и талантлив!

В это время началась торжественная речь Штенберга, и все стали слушать:

— Дорогие гости, уважаемые поклонники живописи, друзья и соратники по цеху! Я рад, что вы нашли время сделать настоящий революционный шаг вперёд и прийти к нам! Итак, что же вас ждёт в этих стенах? Здесь вы увидите работы разных стилей и направлений. Но главное, что их объединяет, это смелость поиска! Есть и традиции, но — долой традиции! Сюжет полотна не должен быть замкнутым, он становится органической частью бесконечного мира. Мы укрупняем и выдвигаем на первый план людей! Изображая их контрастно, цветом и размером по отношению ко всему остальному, наши художники подчеркивают их мощь, силу, динамику. Станковая живопись вбирает в себя элементы монументальной живописи! И это так созвучно нашей советской эпохе!

Слово взял Максим Ковалевич, и я оторвалась от Булатова, во все уши слушая своего любимого мастера. Максим говорил негромким голосом о том, что лучшие традиции прошлых эпох не стоит огульно отбрасывать, они с нами, они за нашей спиной, и мы должны творчески их преобразовывать!

Люди зашумели, раздались жидкие аплодисменты.

— Браво! — закричал, пробиваясь через толпу худой, плохо одетый человек с длинными волосами, в плаще. Он был явно нетрезв.

— Это ещё кто? — пренебрежительно спросил Котов.

— Это поэт Жора Аггелов… Как всегда, пьян, — промолвил Булатов.

— Какое безобразие! — громко возмутился Верлада, блестя гневными глазами на Аггелова. — Позвать милицию и выволочь этого типа отсюда!

— Не надо! — громко сказал Георгий Алёшин. — Жора Аггелов — наш талисман!

— Он всегда ведет себя прилично, никогда не перебирает меру. Да и без него скучно, — добавил Булатов.