Убить сову (ЛП) - Мейтленд Карен. Страница 5

Меня, по крайней мере, не выставляли на продажу. Хотя я всего на год младше близняшек, меня не предлагали никому. Мои милые сестрички никогда не упускали случая напомнить, что я родилась под звездой Демона, и затащить меня в постель не рискнёт даже старый попрошайка Том. Думаю, в этом мне повезло.

Кузен Филипп отбился от нашей процессии задолго до того, как мы подошли к Грину. Я понимала, что он уже заскучал и искал, с кем бы поразвлечься — он постоянно оглядывался вокруг, подмигивал и строил глазки всем хоть сколько-нибудь сносным женщинам, не обращая внимания на приветствия и поклоны всех остальных. Говорили, что Филипп выглядит в точности, как мой отец в молодости, но на этом сходство и заканчивалось, поскольку отец считал прелюбодеяние величайшим из грехов.

Слуги шептались — удивительно, что лорд Роберт вообще произвёл на свет детей, поскольку никто не видел, чтобы он с нежностью прикасался к моей матери. Отец даже смотрел на неё чаще всего так, словно она вызывает у него отвращение. Он постоянно требовал, чтобы бедный отец Ульфрид читал проповеди о том, как блудники и прелюбодеи будут жариться в самой горячей яме ада, хотя отец Ульфрид пытался возражать, что эта яма предназначена для худших грешников. Но если проповеди предназначались для обуздания аппетитов моего кузена Филиппа, то действия они не имели, поскольку в церкви он бывал слишком редко и поучений не слышал.

Из толпы доносились громкие крики — выпустили жертвенного барана, остриженного и смазанного жиром. Молодые парни, уже раздевшиеся по пояс, подталкивали друг друга, собираясь пуститься в погоню, девушки их подбадривали. Когда парни с гиканьем бросились за бараном, тот, как будто предчувствуя свою судьбу, сначала легко обыграл их, пробежав вокруг площади, через тщательно ухоженные огороды, уворачиваясь от визжащих и размахивающих палками и кастрюлями хозяек, чьи травы вытаптывал он и его преследователи. Но баран в конце концов устал, и хотя, будучи загнанным в угол, смело попытался броситься на своих мучителей, лидер стаи юнцов схватил его за рога и швырнул на землю.

Животное украсили венком и привели к церкви. Там ему перерезали горло одним быстрым взмахом, и в подставленный таз потекла дымящаяся кровь. Сияющее лицо и грудь победителя окрасились алым. Он взобрался на лестницу, установленную перед церковной дверью, и вымазал кровью барана зияющие гениталии голой старухи, Чёрной Ану, вырезанной над дверью.

— Ка! — вопили жители деревни, хлопали в ладоши и свистели. Вскоре баран уже поворачивался на вертеле над огнём, в воздух поднимался сладковатый дым.

Я повернулась, чтобы посмотреть на акробатов. Они балансировали с длинным шестом на плечах, а одетая в алое девочка с парой крошечных крыльев, прикреплённых за спиной, ступала по шесту изящно и уверенно, как кошка по стене. Она балансировала, раскинув тонкие руки. Акробаты начали подбрасывать шест на плечах. Девочка подпрыгнула, перекувыркнулась и снова приземлилась на шест, пошатнувшись, но вполне удачно. Деревенские от души захлопали, когда она спрыгнула вниз. Женщины гладили ее золотистые волосы, совали в руки лакомства. Мужчины добродушно щипали за щёку и бросали одну-две монетки. Дети смотрели на неё с благоговейным страхом, как на королеву Маб [7].

Под визг и взрывы смеха появились лицедеи во главе с шутом, который преувеличенно кувыркаясь, спотыкался о невидимые предметы, а потом притворно сердился на смеявшихся над ним и бил их свиным пузырём, отчего те веселились ещё больше.

Через толпу весело проскакал «всадник» на палке с деревянной лошадиной головой, уворачиваясь от детей, которые пытались схватить кусок пирога, насаженный на острие пики. Он дразнил, предлагая пирог, а потом поднимал повыше, где детям его не достать. Когда удачливому малышу удавалось схватить медовый пирог, шут задирал пикой юбки хихикающих женщин или тыкал в зад тех, кто неосторожно поворачивался к нему спиной.

Появилась «уличная девка», и толпа взревела — она всегда была всеобщей любимицей. На самом деле это был кузнец Джон, который привязал на грудь под платье два наполненных пузыря. Он жеманно улыбался, продвигаясь маленькими шажками сквозь толпу, и притворно возмущался, когда парни пытались ущипнуть гротескный накладной зад. У него в кузнице они бы такого не посмели. «Девка» протиснулась к кузену Филиппу, покачивая бёдрами и тряся перед его лицом массивной грудью.

— Вот тебе загадка, хозяин: я — самый лучший подарочек для женщин, снизу волосат, и раздуваюсь в своём ложе. Хорошенькая девушка тянет меня, трёт мою красную кожу, а я на неё брызгаю белым молоком. Хоть во мне и нет костей, я такой крепкий, что у неё аж слёзы на глаза наворачиваются. Скажи-ка, хозяин, кто я такой?

«Девка» подмигнула толпе и, не дожидаясь ответа моего кузена, выкрикнула:

— Лук, конечно! — Она указала пальцем на пах Филиппа. — Но девушка знает, что ты подумал, проказник.

Толпа завизжала от смеха, но Филипп совсем не казался весёлым. Даже в этот день, когда всё дозволено, ряженые понимали, что нельзя слишком уж искушать судьбу — взглянув на его лицо, они отступили и направились дразнить кого-нибудь другого.

Шум и хохот резко оборвались. Деревенские жители отпрянули, когда вывели святую Вальпургию — гигантскую женскую фигуру с массивным конусообразным телом и раскрашенной деревянной головой, увенчанной короной. Когда святая, раскачиваясь, продвигалась вперёд, голова болталась из стороны в сторону. Ивовый каркас тела плотно оплетала майская зелень, колосья прошлогодней пшеницы и ячменя, так что никто не мог разглядеть скрытого под каркасом человека. Малыши плакали, прячась за матерей, когда чудовищная фигура, покачиваясь, приближалась к ним.

Шестеро мужчин в плащах держали верёвки, связывавшие святую. Они тащили её вперёд и одёргивали назад, как будто это дикий медведь, который мог наброситься на толпу. Лица стражей в коричневых плащах скрывались за покрытыми перьями масками больших рогатых филинов. В гуще перьев мрачно и опасно поблёскивали глаза, устрашающие бронзовые клювы, острые, как косы, сверкали в бледных лучах солнца. Когда Мастера Совы проходили мимо, деревенские женщины прижимали к себе детей, укрывая их юбками.

Процессия продвигалась вперёд, пока не достигла подножия Майского дерева. Там святую привязали, скрутив верёвками. Шут пустился вокруг неё в пляс, но Мастера Совы отогнали его прочь. Подбадриваемый толпой, шут увернулся и легонько шлёпнул святую своим дурацким пузырём. Мастера Совы вытащили из-под плащей короткие мечи. Они угрожающе окружили шута, вертевшегося посередине, уклоняясь от клинков. Мечи поднимались и опускались, толпа ревела, подбадривая шута.

Внезапно мелькающие клинки замерли, сомкнулись, образуя шестиконечное солнце над его головой. Мастера Совы двигались по кругу, железное солнце вращалось над шутом, и он опустился на колени. Толпа притихла, затаив дыхание. Над площадью разносился только одинокий вой, жалобные мольбы шута. Но над ним не сжалились. Смертоносное солнце опустилось ниже, сомкнулось вокруг шеи, и шут упал замертво.

Шестеро Мастеров Совы, как один, безмолвно повернулись лицом к толпе, нацелив на мечи на сердца жителей деревни. Свирепые совиные лица вглядывались в них свысока, бросая вызов — кто ещё рискнёт приблизиться. Никто не сдвинулся с места. Никто не смел пошевелиться.

«Девка» протиснулась мимо Мастеров Совы. Они пропустили её. Она хлопотала над распростёртым на земле телом, суетилась, поднимая безжизненные руки и ноги, а потом снова бросая на землю. «Девка» похлопала шута по щекам, открыла ему рот и «вылила» в него содержимое пустой бутылки. Убедившись, что это не помогло, она запихнула ему в рот одну из своих массивных «грудей». Тут шут вскочил на ноги и сделал пару кульбитов, чтобы показать, что он вполне здоров.

Деревенские захохотали — взрыв нервного смеха, такой случается, когда спадает напряжение. Дети катались по земле, изображая поддельные предсмертные муки шута, убедившись, наконец, что всё это только игра. Ряженые скакали по Харроу-Грин [8], шут поцеловал «девку», а она влепила ему затрещину.