Лавка древностей - Диккенс Чарльз. Страница 61

Когда Нелл приблизилась к этой страшной калитке, она медленно, со скрипом повернулась на петлях, и из скрывающейся за нею тенистой аллеи появились пара за парой молодые девицы с открытыми книжками, а кто и с зонтиком в руках. Эту внушительную процессию замыкала сама мисс Монфлэтерс с сиреневым шелковым зонтиком и с двумя улыбающимися учительницами по бокам, которые смертельно ненавидели друг друга и были душой и телом преданы мисс Монфлэтерс.

Сконфуженная взглядами и перешептыванием девиц, Нелл потупилась, пропуская их мимо себя, а когда с ней поравнялась мисс Монфлэтерс, учтиво присела и подала этой леди маленькую пачку афиш. Та приняла ее и скомандовала, чтобы процессия остановилась.

— Ты как будто из паноптикума? — спросила мисс Монфлэтерс.

— Да, сударыня, — ответила Нелл, густо краснея, потому что девицы столпились вокруг нее и она стала центром всеобщего внимания.

— А тебе не кажется, — сказала мисс Монфлэтерс, которая легко выходила из себя и пользовалась каждым удобным случаем, чтобы запечатлеть ту или иную мораль в нежных умах своих воспитанниц, — Тебе не кажется, что ни одна порядочная девочка не согласилась бы служить в паноптикуме?

Бедняжке Нелл никогда не приходилось рассматривать свое положение в таком свете, и она растерянно молчала, все гуще и гуще заливаясь краской.

— Разве ты не понимаешь, — продолжала мисс Монфлэтерс, — что это неприлично, невежественно и противно мудрым предначертаниям природы, которая вложила в нас добрые задатки затем, чтобы мы развивали их в себе путем неустанного совершенствования.

Обе учительницы почтительным шепотом подтвердили эту истину и с торжеством уставились на Нелли, видимо, полагая, что такой удар сразит ее. Потом они улыбнулись и посмотрели на мисс Монфлэтерс, потом, встретившись друг с другом глазами, обменялись злобным взглядом, говорившим яснее слов, что каждая из них считала себя присяжной угодницей при особе мисс Монфлэтерс и, отказывая своей сопернице в праве угождать, расценивала такие поползновения с ее стороны как крайнюю самонадеянность и даже наглость.

— Неужели тебе не совестно служить в паноптикуме, — снова заговорила мисс Монфлэтерс, — когда ты могла бы испытывать горделивое сознание, что помогаешь по мере своих детских сил расцвету нашей промышленности, шлифуешь свой ум ежедневным созерцанием паровой машины и обеспечиваешь себя приличным заработком от двух шиллингов девяти пенсов до трех шиллингов в неделю? Разве тебе неизвестно, что чем больше человек трудится, тем лучше ему живется на свете?

— «Наша пчелка-хлопотунья…» — вполголоса процитировала доктора Уоттса [50] одна из учительниц.

— Что такое? — вопросила мисс Монфлэтерс, круто поворачиваясь к ней. — Кто это сказал?

Разумеется, вторая учительница, которая никого не цитировала, указала на ту, которая была в этом повинна, и мисс Монфлэтерс, нахмурившись, посоветовала первой помолчать, чем привела доносчицу в неописуемый восторг.

— «Пчелка-хлопотунья», — заявила мисс Монфлэтерс, выпрямляясь во весь рост, — относится только к детям благородных родителей. «Трудись, играй и веселись!» совет совершенно правильный, поскольку речь идет о них, а «труд» означает рисование по бархату, вышиванье и вообще всякое изящное рукоделье. Что же касается этой девочки, — она показала на Нелли зонтиком, — и прочих детей, у которых родители бедные, то «Пчелку-хлопотунью» следует читать так:

Восторженный шепот сорвался с уст не только обеих учительниц, но и всех молодых девиз, потому что они были немало поражены, услышав блестящую импровизацию мисс Монфлэтерс, которая до сих пор славилась как мудрый политик, но никогда еще не выступала в роли поэтессы. Впрочем, в эту минуту кто-то обнаружил, что Нелл плачет, и взоры всех снова обратились к ней.

Действительно, глаза у девочки были полны слез; она хотела утереть их, но уронила платок и не успела поднять его, так как ее опередила девушка лет пятнадцати шестнадцати, державшаяся поодаль от своих товарок, словно ей не полагалось стоять вместе со всеми. Подав Нелли оброненный платок, она скромно отступила назад, но директриса заставила ее вернуться.

— Я знаю, кто это сделал! Это сделала мисс Эдвардс! — тоном оракула возвестила мисс Монфлэтерс. — Разумеется, мисс Эдвардс!

Да, это сделала мисс Эдвардс, и все подтвердили, что не кто иная, как мисс Эдвардс, и сама мисс Эдвардс не стала отрицать, что это сделала именно она.

— Ваше пристрастие к низшим классам просто поразительно, мисс Эдвардс! — сказала директриса, опуская зонтик и окидывая преступницу строгим взглядом. — Вы так и тянетесь к ним! Но еще более удивительно, что все мои попытки искоренить в вас эти вульгарные склонности, которыми вы обязаны своему происхождению, ни к чему не приводят!

— Я не хотела сделать ничего дурного, сударыня, — послышался чистый нежный голос. — Это был мгновенный порыв.

— Порыв! — насмешливо повторила мисс Монфлэтерс. — Не понимаю, как вы смеете говорить в моем присутствии о каких-то порывах! (Обе учительницы тоже не понимали.) Меня это просто изумляет! (Обе учительницы тоже изумились.) Я полагаю, что, повинуясь именно таким порывам, вы берете под свою защиту любое жалкое и презренное существо, которое попадается вам на глаза! (Обе учительницы полагали то же самое.) — Но знайте, мисс Эдвардс! — еще более строго заключила директриса свою речь. — Вам никто не позволит — хотя бы потому, что дурные примеры в нашем пансионе недопустимы и мы всячески заботимся о соблюдении в нем хорошего тона, — вам никто никогда не позволит оскорблять своим недостойным поведением людей, стоящих выше вас. Если вы не испытываете законного чувства гордости, сравнивая себя со всякими девчонками из паноптикума, то вот этим молодым леди оно присуще в полной мере, и вам придется посчитаться с ними, а в противном случае будьте любезны покинуть мой пансион.

Эта молодая девушка, бедная сирота, ничего не платила за обучение, ничего не платила за стол, ничего не платила за жилье, ничего не получала за репетирование младших школьниц и в глазах всех обитательниц пансиона ровным счетом ничего не стоила. Служанки чувствовали свое превосходство перед ней, потому что с ними обращались гораздо лучше, их в какой-то мере уважали и они были вольны в любой день взять расчет и уйти. Учительницы держались с ней заносчиво, потому что в свое время они платили мисс Монфлэтерс, а теперь мисс Монфлэтерс платила им. Воспитанницы пренебрегали такой товаркой — ведь она не могла щегольнуть ни увлекательными рассказами о доме, ни знакомыми, которые приезжали бы к ней в собственном экипаже и вкушали вино с печеньем в апартаментах подобострастной директрисы, не могла похвалиться почтительной горничной, которая возила бы ее на каникулы домой, — словом, ничем таким, чем любят похвастаться, о чем любят поболтать молодые девицы. Но почему же эта бедная воспитанница так раздражала и выводила из себя мисс Монфлэтерс? Чем это объяснить?

Да тем, что главным козырем мисс Монфлэтерс и украшением пансиона мисс Монфлэтерс служила дочка баронета — настоящая живая дочка настоящего живого баронета, — которая, противно всем законам природы, была не только дурнушкой, но и тупицей, тогда как эта жалкая репетиторша блистала острым умом, красотой н стройной фигурой. Просто невероятно! Какое-то убожество, внесшее в пансион при поступлении буквально гроши (от них, кстати сказать, уже давно ничего не осталось), опережает в науках и совершенно затмевает собой дочь титулованного джентльмена, которая проходит все дополнительные предметы (успешно или безуспешно — это особая статья) и счета которой за полугодие в два раза превышают счета любой другой пансионерки. А какая честь для учебного заведения, как вырастает его репутация, когда в нем воспитывается такая благородная девица! Вот почему мисс Монфлэтерс терпеть не могла мисс Эдвардс, находившуюся в полной от нее зависимости, вечно ее попрекала и шпыняла, и вот отчего она накинулась на эту девушку, когда та, как мы уже видели, сжалилась над Нелли.