Ракетчики (СИ) - Рагорин Алексей Владимирович. Страница 22

— А поцеловать бабушку?

— Ну, ба, мне семьдесят лет. Иэх, ладно.

— Я тут тебе покушать собрала в дорогу.

— Ба, я сейчас на поезд, а завтра рано утром уже в Краснодаре, не надо.

— Возьми, говорю! Будешь по вокзальным буфетам травиться!

— Пока, дед.

— Давай, внучок.

Если б не моя отмороженность, то на слёзы бы пробило. Такая трогательная сцена.

На вокзале, в Краснодаре, чемодан с деньгами положил в камеру хранения, заплатил за две недели. Тётенька опломбировала, дала мне талончик, сдачу. Взял, чтоб не привлекать внимание. Нашёл телефон-автомат, набрал домашний номер однокашника Рубана. Трубку взяла женщина.

— Да, Алексей Степанович у нас гостит, сейчас позову.

— Алле.

— Это Корибут.

— Эт самое, ты где?

— На жд-вокзале Краснодара. Как обстановка, что мне делать?

— Обстановка нормальная, мы с Вениамином Валентиновичем, через время, подъедем на служебной, заберём тебя, будь у входа. Эт самое, мне подсказывают, через тридцать минут.

— Добро, жду.

Итак, что мы имеем? По предварительным планам, Рубан должен был прозондировать почву на предмет перевода, себя, перевода из Универа меня, узнать, нет ли у Черноусова связей в других училищах, как дела на самом верху. Нам ещё кучу офицеров из команды распределять нужно. Нужно продумать варианты разговора. Жаль, у Рубана — сын, а то бы легко замотивировали его протекцию. В поезде я переоделся в форму, гражданку сдал в камеру хранения, вместе с деньгами, поэтому стою по-военке и жду.

Подъехали, забрали. Меня поселили в казарме. Черноусов, позднее, уделил мне личное внимание. Я легко сдал стрельбу. Изображал прицеливание, но стрелял интуитивно, так себе физо, рассказал о своей университетской специальности.

— Ну, молодой человек, раз вы могли бы строить ракеты, то уж взорвать её и дурак сумеет. Ха-ха. Но, первый раз вижу, чтобы с такого ВУЗа к нам переводились. У нас много спецкурсов, мы не сможем перевести вас на второй курс. Вы не сможете досдать академразницу. Да и физо у вас, не очень. А у нас очень сильно преподают рукопашный бой.

— А он у нас, эт самое, очень хорошо дерётся.

— Да? Можем проверить. Не боитесь?

— Для того чтобы сразу на второй курс — не боюсь.

Нафига мне это было надо? Уложил третьекурсника первым же ударом. Надо бы меня проверять второкурсником, но по расписанию были занятия именно у третьего курса. Занятие вёл неизвестный мне человек. Я подумал: курсант-старшекурсник. Повалил следующего курсанта, потом ещё одного. Потом сразу двух, потом трёх, четырёх. Не то, чтоб я вошёл в азарт, просто, решил не ломать концепцию: пусть идёт, как идёт. После шестёрки преподаватель решил меня пощупать лично. Я его раздёргал и переиграл. На третьем разе тренер поднял руки вверх и спросил: «Парень, ты кто?» Тут до меня дошло, что я перестарался. Не нужно было преподавателя валять! Тьфу, блин! Попадос. Наврал о подпольной секции, старом китайце. Но сомнения у препода остались, чувствую задницей.

— Вам, молодой человек, нужно будет встретиться с нашими старшими тренерами. Возможно, вы сюда переведётесь не учиться, а учить. Ха-ха. Убедили, переводитесь. Думаю, что можно будет определить вас сразу на второй курс.

Фух, моя миссия, по программе минимум, тут закончена. Без приключений пробыли с Рубаном ещё одну ночь в Краснодаре, отметили командировочные, и — в поезд. Назад, в Стрый. По документам. А реально позвонили в часть, поговорили с Емцем, он узнал, как у нас дела, как дальше оформлять нам документы официально. А на самом деле у нас этих бланков с непроставленными датами и в/ч — как гуталина на гуталиновой фабрике. В поезде переоделись в гражданку оба.

— Алексей Степанович, если меня не будет — смотри за этим чемоданом. Тут наши взятки для ребят. Тебя и меня Черноусов берёт к себе, а, вот, остальных придётся раскидывать по другим местам, и не бесплатно. Я в туалет схожу. А потом — в вагон-ресторан, еды нам куплю.

— Ты-дых-ты-дых, ты-дых-ты-дых, — ответили мне рельсы, а Рубан только головой кивнул.

Мы сжились с ним за эти дни, понимали друг друга почти без слов, выучили вкусы. Впрочем, выбора в вагоне-ресторане особого не было. Мне — вообще без разницы, что есть, а Рубан — военный, тоже привык ко всякому. Так мы и колесили по просторам Украины. За эти полторы недели до Нового Года мы успели договориться о приёме: Емца в Киевское высшее военное инженерное дважды Краснознаменное училище связи имени М. И. Калинина; Касьяна — в Харьковское высшее военное командно-инженерное училище Ракетных войск имени Маршала Советских войск Н. И. Крылова; Кармышова — в Одесское высшее артиллерийское командное ордена Ленина училище имени М. В. Фрунзе; Юревича — в Ростовское высшее военное командно-инженерное училище Ракетных войск имени Главного маршала артиллерии М. И. Неделина. Только в Харькове обошлось почти без денег: бутылка коньяка и коробка конфет. Рубан на всякий случай всучил тысячу рублей, но начальник училища брал и так. А в остальных местах шёл нормальный циничный торг. Рубан упирал на то, что наши офицеры не хотят ехать с Украины за полярный круг. Все всё понимали и торговались. В Ростове и Одессе жёстко и умело, в Киеве чванливо, неумело, но твердо. Ещё предстояло согласовать переводы в Москве в главном управлении ракетных войск и управлении военными училищами в Министерстве Обороны. Но это уже потом, после Нового Года.

Но если вы подумали, что мы только то и делали, что слушали унылый перестук колес, сидели в очередной приёмной начальника училища — то вы ошибаетесь. Я всегда брал СВ, и мы говорили, говорили и говорили. Я тренировал волхование. Разок испугал Рубана. Сидим в вагоне друг напротив друга. И тут Степанович как вскинется, дыхание участилось, глаза на лбу.

— Эт самое, ты как здесь, ты когда, а?

— Спокойно, Степаныч, это я проверял на тебе одну штуку, мне волхв показал. Отвод глаз называется.

В Одессе, вообще, фокус ему показал. Раз пять туда-сюда сквозь проходную в училище проходил. Вахтёр не ведётся, будто муха летает, а не шпиён покушается на вверенный ему объект.

В Стрый вернулись аж 30-го декабря. Вот, такие мы молодцы. У меня ещё остались деньги. Их оставил у Емца. Не в часть же их тащить? Рассказали про наши похождения, достижения. Все были рады. И в шоке. И план осуществляется: по-любому на Юге останутся. Только, выпытывали у меня источник денег. Я же молчал, как партизан, и загадочно улыбался. Совершенно неохота испытывать судьбу, проверяя моральные границы допустимого у своей команды. Вдруг, кто-то будет слишком щепетилен. Потом, позднее, когда коготок увязнет, когда ещё в Москве денег «накрошим», когда они воспользуются переводами — тогда можно рискнуть. Всё равно их нужно будет проверять кровью. Иначе — никак. Им, может быть, придётся и лично стрелять в формально невинных людей, и приказы такие отдавать. Мало ли: кто станет на пути нашего будущего государственного переворота в 91-м.

У меня будет два Новых Года. Один — в части, с солдатами. Второй — с командой. Дал Рубану тысячу рублей, чтоб накупил всяких вкусностей для солдат. В той жизни я на новогоднем представлении был конферансье. А на этот раз всё предновогоднее время провёл в командировке. Кроме того, после общения с волхвом, после знакомства с некоторыми последствиями христианизации, сам этот праздник вызывает двоякие чувства.

С одной стороны: единственный реальный общий праздник в СССР. 7-е ноября и 1-е мая — принудительные. Хотя 1-е мая всё же оставлял приятный осадок — весна, всё цветёт, почки на деревьях лопаются… 9-го мая — больше для поколения моей бабушки, даже мать и отца эта война не задела, поэтому на личном уровне нет сопереживания. И так далее; а Новый Год праздновали и взрослые, и дети, причём, не из-под палки.

С другой стороны, этот праздник ненастоящий, в природе его нет, и ей он, не то, что не соответствует — противоречит! Древние славяне праздновали, например, масленицу весной, солнцевороты и солнцестояния. Это логично и понятно. А этот… С астрономической точки зрения — фикция, с логической: даже не середина зимы. Ближайший нормальный, правильный с астрономической точки зрения, древнеславянский: Коляда. Когда день начинает расти. Он приходится примерно на 22-е декабря. Дальше… Слово «год» означает на латыни «бог», а у древних славян слова такого не было. Было девять месяцев по 40-41-му дню. Девять — это три по три, три сезона по три месяца: весна, осень, зима. «Лето» — это нынешний «год». Потому и «летопись», а не «годопись». Христианизация все традиции поломала, а Романовы, когда пришли к власти, стёрли память о них. Внедрялась латинизация. Вот и слово «конферансье» — не наше. Чем плохо: «ведущий», а? Поэтому теперь на душе нет того праздника, что в детстве, у счастливого несведущего малыша.