Демоны прошлой жизни - Островская Екатерина. Страница 8

– Я думаю, что просто заведение принадлежит некоему Романову, отсюда и название. Вроде местного ресторана «Мама Рома».

– Ой, а я и не подумала даже. На рынке тоже есть кафе, которое называется «Ромовая баба». Там хорошие пышки делают.

Они вошли внутрь кафе и направились к стойке.

– Выбирайте столик, – крикнула им буфетчица. – Официант к вам подойдет.

Буфетчица насухо протирала принесенные ей бокалы и стаканы и при это задумчиво смотрела на экран телевизора, где шла передача о пользе правильного питания.

Зал был пуст. Вика выбрала столик у окна.

– На чем мы остановились? – спросил Кудеяров.

– На романсеро, – прошептала девушка и смутилась.

Павел решил не напоминать о деле. Вика нравилась ему все больше и больше.

Подошла официантка, наверняка знакомая Гореловой, потому что подошедшая девушка вежливо поздоровалась с посетителем, а Вике кивнула:

– Привет!

– Мне капучино, – попросила Вика.

– А мне эспрессо, – заказал Кудеяров.

– А еще что? Есть пироги, пирожные.

Вика промолчала, но посмотрела на Павла.

– Есть очень свежие фисташковые пирожные, – предложила официантка.

Вика покачала головой, и Павел озвучил:

– Ничего больше.

Официантка отошла, а молодая учительница зажмурилась и прошептала:

– На самом деле так хочется.

– Девушка! – крикнул Павел официантке. – Два фисташковых, а потом еще четыре в пакетике с собой.

– Ужас какой! – испугалась Вика. – Четыре пирожных – это же смертельная доза сладкого.

– Ничего страшного. Мой прадедушка по материнской линии во времена нэпа учился в Ленинграде в морском военном училище. По его воспоминаниям, в одном кафе висело объявление, что каждый, кто съест двадцать пять пирожных, получит еще двадцать пять бесплатно и за съеденные может не платить. Мой предок решил накормить весь курс. Долго готовился. Пришел, но его хватило только на двенадцать….

– Какая прелесть! А мой прапрадедушка был историком. Должен был стать автором школьного учебника. Уже все написал и обратился в Академию наук, что пора вернуться к ломоносовскому пониманию истории, то есть отказаться от норманнской теории. Академики заклеймили его позором, лишили звания профессора. Его учебник вышел под редакцией другого человека. А дедушка поехал в холодные края…

– Печально, – вздохнул Кудеяров.

– Еще бы, – согласилась Вика. – Дедушка так и не вернулся из Сибири. Квартиру у нашей семьи отобрали. Книги и рукописи, которые он собирал долгие годы, отправили в Библиотеку имени Ленина, а все остальное – это уже небольшие неприятности.

– Вы одна живете?

Вика кивнула.

– С тех пор, как окончила школу. Поступила в педагогический институт, жила в общежитии. А мама оставалась здесь. Она вышла замуж и стеснялась того, что муж моложе ее на десять лет. А он сидел дома, не желал работать, то есть работал от случая к случаю… И потом еще…

Она замолчала.

– Я понимаю, – шепнул Паша. – Она боялась, что молодой муж обратит внимание на ее симпатичную дочь.

– Это действительно ужасно, но именно так она и думала. – Вика покраснела. – А он даже ко мне в общагу приезжал, пытался пригласить в ресторан или куда-нибудь еще… Даже рассказывать не хочется. Я из общежития съехала, чтобы он меня не нашел. Но потом он маму бросил, и она встретила достойного человека пенсионного возраста, небедного и верного. Они живут в Крыму, где у ее мужа и домик, и яхта.

– Хеппи-энд, – подытожил Кудеяров.

– И теперь у меня своя однокомнатная квартира и любимая работа….

– Но ведь этого…

Павел не успел договорить, потому что принесли кофе и пирожные.

Павел проводил Вику Горелову до ее дома, донес пакетик с пирожными, простился, потом, возвращаясь в опорный пункт, какое-то время думал о девушке. Вспоминал, как она застенчиво опускает глаза, как появляется румянец на ее щеках под его взглядом… И вдруг понял, что Вика на самом деле очень ловко перевела разговор, увернулась от ответа, когда он спрашивал о том, с кем из обитателей тихой улочки она знакома. Мысль эта сверлила мозг, и отделаться от нее никак не получалось.

«Она – скромна, застенчива, открыта и не умеет ничего скрывать», – убеждал себя Павел, удивляясь тому, что вспоминает об этом снова и снова, словно пытается заставить себя полюбить незнакомую ему еще сутки назад девушку.

В опорном пункте Францев беседовал с мужчиной в светлом льняном костюме. Когда вошел Кудеяров, показал на посетителя и произнес:

– А вот как раз тот самый Леонид Владимирович Уманский. Сам пришел, поговорить с нами.

– Оставь нас одних, – попросил Павел.

Францев вышел из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь, потом слышно было, как щелк-нул замок входной двери. За окном промелькнула фуражка участкового.

– У вас есть что сообщить по факту убийства?

– По факту ничего сообщить не могу, – ответил Уманский, – но бывает так, что разрозненные и не связанные между собой события и факты помогают создать достаточно ясную картину. Дело в том, что врагов у несчастной Карины было больше, чем она сама могла представить. Я не говорю про завистливых женщин, которые считали, что она… Которые считали, что ей все достается слишком легко всем известным способом, которым сами они не могут добиться никаких благ… Я говорю о мужчинах – о тех, у кого есть убеждение, что даже за небольшое противодействие их воле надо жестко наказывать… Жестко или жестоко…

Он говорил, Кудеяров его внимательно разглядывал. Действительно, этому человеку не только на первый взгляд нельзя было дать больше сорока лет: темно-русые волосы, седины не заметно, не худ и не толст – крепкий мужчина среднего или слегка выше среднего роста. Грамотно излагает, уверен в себе.

– В этом городе лишь несколько человек могут позволить себе жестоко наказывать несчастных и слабых, зная, что в ответ ничего не прилетит, – произнес Уманский…

– Эти люди живут с вами на одной улице.

– Не только, есть и другие. Но те менее одиозные. Еще до моего знакомства с Кариной, вернее, перед самым нашим знакомством, у нее были проблемы с Кульком. Простите, с Василием Васильевичем Кульковым. Тот обвинил ее в краже волыны. Пистолета то есть. Незарегистрированное оружие пропало из его автомобиля. А в тот день, кроме Карины, в его «БМВ» никто не садился. Пистолета она не брала – мне она врать бы не стала, но предъява была, а потому надо было отвечать. Защитить ее было некому: вы, Павел Сергеевич, уже перевелись отсюда, а Коля Францев вряд ли бы стал бодаться с Кульком.

– Вы используете некоторые специфические слова… С криминалом сталкивались?

– Сталкивался, разумеется, как и многие, кто пережил девяностые. Но терок у меня с ними не было. Я никому не мешал, да и мне в тот мир глубоко влезать не хотелось. Но я продолжу. И тогда Карина обратилась за помощью к Ашимову. Тот разрулил ситуацию.

– Что-то попросил за услугу?

– Разумеется. Но не сексуальные услуги. Просто она поучаствовала в какой-то финансовой афере. Подробности она мне не рассказала, но там была сложная схема по отъятию средств у какого-то лоха.

– Может, ее убили именно за это?

– Наверняка нет. Да и лет прошло с того времени… Кроме того, претензий от пострадавшего, насколько мне известно, не поступало.

– Что-то еще за ней числится?

– По большому счету, ничего, за что так жестоко наказывают. Она не воровка, не аферистка, в пьяном состоянии ни на кого не бросалась с оскорблениями.

– Но кто из ваших соседей мог иметь на нее зуб, помимо Кулькова или Ашимова?

– Романов обвинял ее в каком-то мелком хищении. Не думаю, что она могла украсть из подсобки его ресторана или из кассы столько средств, чтобы он так взъелся.

– А он взъелся?

– Вроде того. Но это было такое мультипликационное кино, что можно было бы посмеяться, однако Карина и в тот раз очень испугалась. Но я этот вопрос решил. Поговорил с Дмитрием Даниловичем, и вопрос закрыли.