Новеллино - Средневековая литература. Страница 35

Тем временем купец вместе со всеми людьми, проехав немного по своей дороге, повернул назад и во весь опор пустился догонять мессера Дианезе. Свернул он на ту дорогу, по которой поехал мессер Дианезе, и вскоре догнал своего приунывшего товарища. Увидев купца, мессер Дианезе очень удивился и спросил: «Зачем вы вернулись?» «Остановите вашего коня, мессер Дианезе», — сказал купец и продолжал: «Мы с вами все поделили, и вы сдержали данное мне слово, как и подбает честному и великодушному рыцарю, теперь все эти люди — мои, и я могу поступать с ними по своему усмотрению, а посему я возвращаю их вам, вы — их хозяин и господин, ибо богу было угодно оказать великое благодеяние вам и вашей даме. А еще я хочу открыть вам, кто я, дабы вы, поступая до сей поры как человек честный и великодушный, оставались таким всегда, и тогда вы сумеете достигнуть многих благ… Я — тот самый рыцарь, которого вы столь достойно похоронили в церкви, Это ради меня вы истратили свои деньги, когда тело мое лежало перед церковью и от него исходила такая вонь, что все бежали прочь; услуга, которую вы оказали мне, столь понравилась господу богу, что он повелел мне наградить вас почетом и богатством». Тогда мессер Дианезе сказал: «Если мертвые вознаграждают за добрые дела, как же должны поступать живые?» И рыцарь ответил ему: «Знайте же, мессер Дианезе, и пусть запомнят все эти люди: добрые дела никогда не пропадают даром». С этими словами он исчез, ибо отправился в рай. А мессер Дианезе приехал домой вместе со своей дамой, и с той поры жил, окруженный почетом и славой, щедро одарив всех своих друзей, и счастье никогда его не покидало; пускай же не покинет оно и нас с вами. Аминь, аминь.

XVIII (CLV) [357]

Жил некогда один очень богатый человек, и была у него жена — красавица, любил он ее без памяти и ко всем ревновал. Но вот случилась с ним беда (уж видно богу так было угодно): заболели у него глаза, и поразила его полная слепота. Стал он по пятам ходить за своей женой и, опасаясь измены, ни на шаг не отпускал ее от себя. Между тем в нее влюбился один проезжий, но объясниться с ней никак не мог, ибо муж ни на минуту не оставлял ее одну; тогда он жестами дал понять ей, что сгорает от любви. Дама, поняв, что он питает к ней страсть, прониклась к нему сочувствием и отвечала тоже жестами: «Сам видишь, как меня стерегут». Этот добрый человек, не зная, как достигнуть цели, сделал вид, что решился умереть от любви, ибо никак иначе не мог добиться свидания с дамой. Глядя на его терзания, дама сжалилась над ним и решила ему уступить. Сделала она длинную трубку из тростника, приставила ее к уху того доброго человека и стала шептать ему на ухо, так что муж ничего не мог услышать; и вот что она ему сказала: «Мне жаль тебя, и я решила тебя утешить; ступай в наш сад и полезай на ту грушу, на которой растут самые спелые плоды, и жди меня там наверху, я к тебе приду». И вот приходит эта дама в сад и хочет ублажить того доброго человека, а муж идет за ней следом. Тогда она и говорит: «Мне хочется отведать груш вон с того дерева, уж больно они хороши на вид». И он ей отвечает: «Прикажи, и тебе их сорвут». — «Нет, — говорит она, — я хочу сорвать их сама, иначе они мне покажутся невкусными». Пошла она к дереву, а муж за ней, ни на шаг не отстает; полезла она на дерево, а он обхватил ствол руками, дабы никто не мог последовать за ней наверх. Залезла она на дерево, а там уже ждал ее дружок; и принялись они развлекаться, при этом дерево стало так раскачиваться, что груши градом посыпались на мужа. Тогда он и говорит: «Что ты там делаешь, жена, почему не спускаешься? Здесь уже полно груш». А она ему отвечает: «Хочу достать груши с одной только ветки, других мне не надо». Да будет вам известно, что господь бог вместе со святым Петром на все это взирал, и святой Петр сказал господу богу: «Разве ты не видишь, как эта женщина морочит мужа? Сделай же так, чтобы муж прозрел и увидел проделки жены». И господь бог сказал: «Помяни мое слово, святой Петр, как только он прозреет, она сумеет выкрутиться и найдет себе оправдание; я верну ему зрение, и ты сам убедишься, что все так и произойдет». Прозрел тот человек, глянул вверх и увидел, что творит его жена. И сказал он ей: «Чем вы там занимаетесь с этим мужчиной? Вы опозорили и себя, и меня, где же ваша женская честь?» И жена в тот же миг ответила ему: «Если бы я не обманула тебя, ты никогда бы не прозрел». И муж остался доволен таким ответом. Теперь вы сами видите, как берегут женщины свою честь и как они всему находят оправдание.

Приложения

М. Л. Андреев. «Новеллино» в истории итальянской литературы и европейской новеллы

1

Сборник ста новелл, известный под названием «Новеллино», создан в самом конце XIII в. В это время итальянская литература на народном языке делала свои первые шаги — ее история едва насчитывала полвека, тогда как, к примеру, в соседней Франции миновало уже два столетия полнокровной литературной жизни. Трудно сказать, чем объясняется такое разительное отставание Италии, почти на полтора века позже своей заальпийской соседки включившейся в создание литературы на новых, романских языках. Когда-то этот вопрос очень оживленно обсуждался, и предположений было выдвинуто немало: указывалось и на прагматический дух итальянской нации, наследованный ею от языческого Рима, и на могучую латинскую традицию, заглушавшую робкие итальяноязычные всходы, и на отсутствие единства, как политического, так и языкового. Постепенно о «проблеме ретардации» забыли, хотя никакого убедительного решения она не получила: есть такие феномены истории культуры, которые упрямо не желают смыкаться со звеньями причинно-следственной цепи.

Так или иначе итальянская литература появилась на свет с опозданием — надо было спешить. Иногда трудно отделаться от впечатления, что она развивалась не только быстро, но и планомерно. Литературные жанры, составившие славу Франции, но постепенно оттесненные в тыл литературного процесса, такие, как полуфольклорная эпическая поэма или стихотворный рыцарский роман, ею как бы сознательно игнорировались. Основные силы были сосредоточены на двух направлениях — лирическая поэзия и художественная проза. Отставание в лирике к концу XIII в. было ликвидировано, и более того, школа «сладостного нового стиля» и творчество молодого Данте обеспечили итальянской поэзии европейское первенство. В области прозы прогресс шел не столь стремительно.

В итальянской прозе просветительское задание с самых истоков отодвигает на второй план и подавляет задание развлекательное. Если во Франции формирование прозы взяли на себя повествовательные жанры и, прежде всего, роман, то в Италии эту задачу выполняли жанры дидактического и энциклопедического толка. «Беллетристика» появляется здесь довольно поздно — не раньше XIV в. В первый век существования литературы императив культурного строительства безусловно довлеет над всем остальным. Даже в тех случаях, когда «вульгаризации», т. е. переводу на народный язык, подвергается не религиозное, научное или педагогическое, а собственно литературное произведение, и тогда первоочередной задачей переводчика является приобщение горожан, не владеющих латинским языком, к сфере культуры. В начале XIV в. именно так поставленная задача приведет к рождению первого образцового памятника итальянской прозы — дантовского «Пира». И французские прозаические переложения стихотворных рыцарских романов могут считаться своего рода «вульгаризациями», ибо они до известной степени демократизировали идейный строй своих прототипов, разрывали эзотерический куртуазный универсум и жертвовали смысловой насыщенностью ради широты и общедоступности. Однако эта аналогия всего лишь метафора и скорее выделяет различие, чем указывает на сходство: во Франции зрелая культура перестраивалась в изменившейся исторической и идеологической обстановке, в Италии мы имеем дело с процессом строительства культуры как таковой. Чрезвычайно важно, что стихийная составляющая этого процесса с самого начала дополнялась и корректировалась сознательными усилиями его участников. Итальянская проза даже дебютировала как теория прозы: первыми ее зрелыми памятниками стали появившиеся в середине XIII в. переводы трактата Цицерона «О нахождении» («Риторика» Брунетто Латини) и «Риторики к Гереннию» («Цвет риторики» Гвидотто из Болоньи). Практически каждый новый шаг на пути становления прозы будет сопровождаться самоанализом. Органический синтез двух этих компонентов литературного процесса, стихийного и сознательного, будет осуществлен Данте в «Пире», хотя и для его «Новой жизни» характерен весьма высокий уровень рефлективности. В дальнейшем «нераздельность» и «неслиянность» этого двуединства будет только укрепляться: «Декамерон» Боккаччо являет собой столько же классический образец прозы, сколь и классическую теорию прозы. Любопытно, что и в прологе «Новеллино» чувствуется определенный теоретический импульс.