Расшифровано временем (Повести и рассказы) - Глазов Григорий Соломонович. Страница 14

Их вывели.

— Слышь, — шепнул Илье Степан, — ты не трухай, наши подойдут поближе, мы усатого батьку к ногтю… Выкрутимся… Ему-то куда деваться? Весь в крови…

У сарая осторожный Степан развязал руки только Белову.

— Танкисту сам распутаешь, — подтолкнул он Белова маузером к распахнутой двери.

Белов слышал, что замка полицай не навешивал, лишь задвинул тяжелый, выкованный, наверное, в сельской кузнице засов и через ушко на нем и через скобу на двери протянул проволоку и концы ее закрутил.

Сквозь редкие щели сеялся далекий лунный свет, Белов разглядел какие-то жерди, грабли, колоду с воткнутым топором, ворох сена, и опустился на него, устало уронив голову. Тельнов со связанными руками молча примостился рядом. Пахло птичьим пометом и перьями, за стеной поскрипывал снег под шагами Степана и Ильи — от угла до угла…

А Белову все еще чудилась горница, освещенная двенадцатилинейной лампой, потные, раскрасневшиеся от выпитого лица полицаев, сытых, безразлично отвалившихся от стола.

«Утром все будет кончено, — думал он, вспоминая злую ухмылку усатого, — Еще бы: комиссара поймали!.. Уж немцы их за это возблагодарят… Может, зря не сказал, что не комиссар, зря радость доставил?.. Они и обойдутся с ним, как с комиссаром. Но признайся он теперь, что рядовой, не поверят, решат, что струсил. Еще больше обрадуются… Да и перед Тельновым стыд, тоже подумает, что испугался… Нет, не отрекусь, потешиться не дам… Неужто пытать станут?.. И эти, — подумал он о полицаях, — приложатся. И заставлять не придется. Откуда она, такая ненависть? И почему ко мне?.. Ах, да, я ведь комиссар!.. Ну пусть тот, усатый, зуб на Советскую власть имеет. Пусть еще кто-то… Но остальные! Просто ведь мужики… Как они могут… Почему предали? Одни ведь песни пели и на Первомай и на Октябрьские… И на одном языке ведь все понимаем. Неужто по-немецки лопотать милее?»

Жгли досада и горечь. Казнил себя: так глупо влипли… Уж такой путь прошли к своим! А все кончилось… в горнице… Чего же тем, в горнице, не хватало?! Не может же быть, чтобы просто так на измену пошли, как на свадьбу, как в гости ходят. Одинаково ведь и бескорыстно с начала жизни было отпущено и им и нам. Что же развело по разным дорогам?.. Что породило такую лють?.. Эх, сволочье! Забыли, суки, что расплата придет!..

Никогда еще не приходилось ему думать об этом так напряженно, проникать в сплетение судеб так глубоко, остро и горестно… Может быть, оттого, что прежняя жизнь не сталкивала ни с чем похожим. Там, если что и шло против сердца и совести, всегда оставалась надежда поправить что-то самому… Нынче же все было иначе…

— Слышь, новенький, — тихо заговорил за стеной Степан, — я мотнусь домой скотинку покормлю. Жинка совсем с хозяйством измаялась, я-то все в разъездах. Ты тут сам… того… Я скоро, через полчасика…

Илья не ответил.

— Только не учуди чего… Не подведи… Еще пригожусь… — И по снегу, удаляясь, быстро проскрипели шаги…

— Развяжи, — поднялся с сена Тельнов и горько добавил: — Отвоевались, комиссар.

— Через кого?! Через гниду! — отнимая руки от лица, выдохнул Белов.

— Может, поговоришь с ним? — предложил Тельнов.

— Не клюнет на меня. Тайна меж нами есть. Грозился я пристрелить за одно дело. К тебе, может, и подойдет, как-никак на иждивении твоем состоял.

— Попробую, — вздохнул старшина.

— Не спеши. Вот когда замерзать начнет и сам с собой наговорится, — тогда можно…

Илья уже начал постукивать сапогом о сапог, чувствуя, как прихватывает пальцы в задубевших кирзачах, резвее заходил вдоль сарая, томясь одиночеством и беспокойными мыслями, когда услышал голос старшины:

— Стаников!.. Илья!..

Илья подошел к двери, остановился.

— Что ж ты, дурак, наделал? Кого предал? Ведь пойдешь под трибунал, — обжигали слова Тельнова — Тебе даже штрафная не светит. Один шанс есть — отпустить нас да в лес вместе… Слышишь, Илья?

— Не могу больше в лес, — тихо отозвался Илья. — Не выдюжу, от холода и голода подохну… И комиссар не простит… И отпустить не могу — эти пристрелят…

— Сволочь ты, Илья… Поесть перед смертью принес бы… Ты ж говорил, родственница у тебя добрая… Иль наврал все?

— Нет, не врал… Тихо ты. — Илья заторопился от двери. Через какое-то время вернулся. — Кто-то из ихних по нужде выходил… Слышь, старшина, у меня тут кусман хлеба и пара картошек… — Он нащупал под тулупом карман шинели, куда успел незаметно сунуть краюху и две картофелины, прежде чем полицай вывел его от Моти.

Тельнов оглянулся на шорох. За спиной стоял Белов, держа Двумя руками топор.

Проволоку Илья из предосторожности раскручивать и вытаскивать не стал, а лишь отодвинул засов на всю длину проволочной петли, дверь подалась, открылась щель в две ладони шириной. В тот же миг Тельнов сунул в щель ногу, а сверху со страшным замахом на проволоку, разрубая ее, рухнул топор. Дверь распахнулась. Илья не успел и вскрикнуть, как был сбит кулаком с ног. Падая, роняя карабин, хлеб и картофелины, Илья почувствовал, как, торопливо шаркнув по лицу, вжалась в рот широкая шершавая ладонь Белова. Мыча в эту жесткую, беспощадную ладонь, задыхаясь, Илья дергал кадыком.

— Беги, старшина! — Рука Белова железной скобой скользнула Илье под подбородок. — Карабин!.. Прикроешь, если что!..

Старшина метнулся назад, поймал за ремень карабин, подобрал валявшийся хлеб и картофелины и понесся мимо колодца вверх по холму…

Илья, подмятый Беловым, упирался каблуками в снег, выламывал спину, но Белов уже тащил его, сучащего ногами, в сарай…

Швырнув туда Илью, Белов запер дверь — задвинул засов, подхватил топор и ринулся вслед за старшиной к лесу.

Саша потерял уже надежду на благополучное их возвращение, он чувствовал: людям становится невмоготу выносить холод и тревожащее бездействие, Но продолжал ждать даже тогда, когда оговоренный заранее срок ожидания прошел. Он часто выходил к опушке, всматривался в белое ночное поле и наконец увидел их — две медленно смещавшиеся по снежной белизне точки. Но почему только двое?.. Они почти не двигались, и человеку, с таким нетерпением подстерегавшему их появление, могло показаться, что там, вдали, просто кусты, раскачиваемые ветром. Не выдержав, Саша побежал навстречу.

— Где Стаников? — Саша остановился прямо перед Беловым, даже слегка задел его.

Тот покачнулся и, ничего не ответив, прошел мимо, дальше к лесу. Саша понял: что-то стряслось. Тельнов за ним. И только около костра, опустившись прямо в снег и протянув к низкому огню дрожащие руки, Белов сказал:

— Нет его.

— Был да весь вышел, гад, — отдышавшись, коротко объяснил старшина и тяжело упал рядом с Беловым.

Какое-то время они сидели молча, окруженные товарищами, которые приблизительно угадывали в этом молчании некую опасность — уже миновавшую или еще грозящую, — угадывали чутьем людей, привыкших жить настороже…

Было тихо, лишь сидевший у костра Шараф стонал, как в молитве, раскачиваясь над своими ногами. И стоны эти, постепенно, не сразу пробившись к сознанию, словно пробудили Белова. Начинало светать.

— Пора, — устало поднялся он и, как бы объясняя другим, внушая всем, что действительно пора, бросил в огонь горсть снега, а потом, подгребая его сапогами, засыпал костер вовсе…

На следующий день к ним присоединилось еще пятеро — четыре пехотинца и сержант из иптапа. Все с автоматами.

Сначала сержант сомневался: стоит ли объединяться, все выспрашивал, допытывался у Тельнова, кто они, куда да как…

Белов с интересом слушал, уже не безразличный к тому, как поступит недоверчивый сержант, видимо, верховодивший: пехотинцы выжидательно молчали.

Один ходит только ишак. Он ишак, — вдруг громко сказал Ульмас. — Сайгак умный, он стая ходит.

— Я, что ли, ишак? — дернулся сержант.

— Моя сказал: ишак — это ишак, — ответил Ульмас. — Комиссар лучше знает, — кивнул он на Белова, — спроси комиссара, зачем он карта смотрит. Зверь нюхом ходит. Человек карта смотрит.