Лучшие годы жизни (СИ) - Ветер Андрей. Страница 19

– Ты хочешь остаться здесь, на полу? Мы не пойдём в кровать?

Она раздвинула ноги вместо ответа и притянула меня к себе. Я плавно погрузился в неё, словно утонув в растопленном масле. Она закрыла глаза, а я продолжал смотреть. Мне нравились её губы. Теперь на них не осталось и следа той строгости, которую напускала на себя Моника на работе, теперь губы выглядели мягкими и беззащитными. Я с удовольствием смотрел на эти губы. Они принадлежали человеку, который находился в состоянии блаженства, забыв о всех своих заботах. Длинные чёрные ресницы девушки подрагивали.

Должно быть, она сейчас грезила, видела какие-то формы. Что ей представлялось? В какие цвета выливались её чувства? У неё было спокойное лицо, буйство страсти ушло. Она будто получила гарантии в своём дальнейшем благополучии. Она расслабилась… Если бы она могла представить, что занималась любовью со шпионом… Впрочем, зачем ей представлять что-то? Для неё я был просто мужчина. Возможно, теперь даже любимый мужчина. Поэтому ей спокойно. Пожалуй, я мог лишь позавидовать ей.

Моника тихонько застонала и тряхнула головой. Её чёрные волосы разметались по узорчатым плитам пола.

– Малышка, – проговорил я нежно, – давай перейдём в постель. Ты застудишься на полу.

– Мне всё равно. Сейчас так хорошо…

– А мне не всё равно.

Она распахнула глаза, как ворота в другой мир, и глянула мне в лицо.

– Тебе не всё равно? Ты беспокоишься? – она недоверчиво улыбнулась. – Ты хочешь сказать, что я не безразлична тебе?

– А как же иначе? Разве я был бы сейчас у тебя, если…

– Мужчина и женщина… Это ведь так просто…

– Это просто, – согласился я, – но ты одинока. И дело не в том, что у тебя давно не было мужчины.

Она ловко выскользнула из-под меня и села рядом.

– Ты полагаешь, я одинока?

Я кивнул и, протянув руку к её груди, легонько погладил её соски.

– Я вижу, что ты одинока. Ты, конечно, хочешь выглядеть сильной и независимой, но…

– Да, ты прав, я могу тебе признаться, только тебе… Может быть, ты уйдёшь от меня… Сейчас я не хочу этого… Мне жить одиноко и страшно. Меня окружает только неопределённость. Даже в церкви я не испытываю никакой уверенности, а ведь я хожу туда, чтобы общаться с Господом, получить от него уверенности в себе самой. Я улыбаюсь, но мне страшно жить. Мне страшно жить, но мне страшно и о смерти думать. Я верю в загробный мир, но боюсь смерти – как такое возможно? Скажи мне, почему я боюсь смерти? Здесь так обременительно, так мало радости, так много беспокойства! Всё вокруг обманчиво. Всё приятное перемешано с неприятным, но неприятного больше, поэтому его боишься. Боль сильнее наслаждения, поэтому я думаю о боли, стремлюсь избежать её, но её так много! Боль повсюду – в душе и в теле. Когда я получаю удовольствие, я получаю его только наполовину, ибо слышу всякий раз, как оно приближается к концу. Всякое облегчение после страданий – как долгожданный выходной день после долгой рабочей недели. После облегчения снова навалится тяжесть, обязательно навалится. Я знаю это, страшусь этого… И потому ожидание этой тяжести зачастую гораздо страшнее самой тяжести…

– Я не могу успокоить тебя, – я положил голову ей на плечо, – не могу. Я сам живу, как в аду. Собственно, наш мир и есть настоящий ад. Может, здесь даже ужаснее, чем в преисподней, так как каждый человек здесь выступает в роли дьявола для другого… И столько этих дьяволов вокруг! Все мы терзаем друг друга, обманываем, наши отношения отмечены печатью жестокости и несправедливости…

– Но ведь ты… Разве ты обманываешь меня? – Моника поднялась на локте, волосы упали ей на лицо. – Почему ты говоришь «все», когда ты сам не такой, как все? Я же вижу, что ты по-настоящему искренен со мной.

– Я не обманываю тебя и не намерен обманывать, – я улыбнулся. – Но если я буду говорить тебе только правду, то есть всю правду, то тебе эта правда покажется беспощадной.

– Всю правду? Значит, ты что-то скрываешь от меня?

– Мы все чего-то недоговариваем, но не потому, что скрываем что-то.

– Я догадалась. У тебя есть жена! Так? Ты этого не сказал мне? – взгляд девушки сделался серьёзным. – Но это вовсе не страшно. Подумаешь – жена! Это лишь другая женщина, которая была у тебя до меня. У меня тоже были мужчины… Я буду хорошей женщиной для тебя. Ты будешь доволен…

Я улыбнулся. Как быстро она нашла самое нестрашное из того, что могло испугать её.

– Разве дело в жене, Моника? Я приехал из другой страны по работе, и я не знаю, как часто меня будут присылать сюда. Ты понимаешь это? Через месяц я уеду, затем вернусь. Но однажды я уеду навсегда.

– Я не хочу сейчас думать об этом. Поцелуй меня, вот сюда… и сюда…

***

Перед отлётом в Москву я переговорил в Мадриде со Стариком, дав ему подробный отчёт.

– С этой девицей вы, Юрий Николаевич, конечно, сошлись предельно близко? – спросил резидент, хитро улыбаясь. – Это не для официальных бумаг, а для меня. Я должен знать всё, кроме подробностей ваших сексуальных игр.

Я кивнул, чувствуя себя немного смущённым. Я хорошо помнил его наставления: не вступать в интимные отношения с иностранками без оперативной необходимости. В этот раз я вполне мог прикрыться такой необходимостью, но мне было как-то не по себе от обсуждения этой стороны дела. Всё-таки постель есть постель, хоть зачастую служит многим агентам самым надёжным местом добычи информации.

– Ладно, не прячьте глаза. Работа есть работа. Вы отметили в отчёте, что Моника интересуется историей? – уточнил Старик. – Это информация может быть полезной. Вы сказали, что она мечтает поступить в университет? Так, так… Девушка будет проходить у нас под кличкой Историк. Сколько ей лет? Двадцать? Очень хорошо. Можно, конечно, использовать её в гостиничном сервисе, но стоит ли? Историк, имеющий доступ к архивам, куда полезнее для нас. Можно было бы помочь ей с образованием… Впрочем, это не мне решать… Я пошлю запрос в Центр, – он с удовольствием крякнул, и я понял, что именно возникло у него в голове.

Разведка часто занимается разработкой людей из среды молодёжи, особенно уделяя внимание студентам, опекая их, оказывая финансовую поддержку, проталкивая в нужном направлении и тем самым взращивая нужного для себя агента для будущих работ. Если бы Центр вдруг счёл Монику перспективной с точки зрения разработки, то мы могли бы оказать ей содействие в поступлении в университет, поддерживали бы её. Дальше – работа, рост, положение, влияние…

Я знал множество таких историй, познакомившись с ними в архиве академии, и не видел в них ничего дурного. Но в данном конкретном случае какая-то заноза кольнула меня в сердце. Мне жаль было превращать Монику в послушную игрушку. Впрочем, она, может быть, никогда и не узнает о том, что ею пользуются скрытые силы чужого государства. Мало ли кто из людей чего не знает. Мало ли кто о чём рассказывает своим друзьям, не подозревая, что выкладывает агенту иностранной разведки прекрасный повод для вынашивания серьёзнейших планов.

– Юрий Николаевич, когда явитесь к руководству в Центре, вы им там подробностей о девушке не излагайте. – Старик бросил на меня многозначительный взгляд. – Понимаете меня? У них там некоторые любят умниками себя представить и могут раздуть это в такой пузырь, что их самих кондрашка хватит от страха. Мне тут потом отдуваться, отписываться от глупых вопросов. Я полагаю, что кое о чём всегда можно умолчать… Вы не женаты?

– Жены у меня пока нет.

– Тогда вам вообще наплевать, даже если испанские коллеги поднесут вам однажды памятные фотоснимки.

– Да, – согласился я, – наплевать. Впрочем, если снимки окажутся хорошие, я не откажусь приобрести некоторые из них на память.

– Хорошо, что у вас всё в порядке с чувством юмора.

***

В Москве меня встретила Татьяна. Она приехала в Шереметьево чуть раньше, чем самолёт совершил посадку и с нетерпением ждала моего появления.