Лучшие годы жизни (СИ) - Ветер Андрей. Страница 37
Дервиш протянул руку и коснулся ладони Юрия. Впервые за всё это время Полётов вдруг испугался. Ему вдруг сделалось не по себе.
Старик произнёс что-то, переводчик сказал:
– Он благословляет тебя.
Юрий кивнул, а лодочник попросил:
– Господин, оставь мне что-нибудь на память. Этот святой человек очень уважаем здесь. Если он сказал о тебе такие важные слова, значит, это правда. Но как же в таком случае я могу не взять от тебя чего-нибудь на память? Самый простой предмет из твоих рук будет для меня большим подарком. Подержи хотя бы этот камешек, – он подхватил небольшой камень из пыли и протянул его Полётову, – подержи, господин, и подари его мне.
Юрий взял камешек, покрутил его в руке и подал его лодочнику.
– Благодарю тебя, господин, – широко заулыбался тот и сложил ладони перед своим лицом.
Дервиш засмеялся, наблюдая за этими действиями, и ещё раз коснулся руки Юрия. Он что-то пробормотал на прощанье и жестом показал, что Полётов должен идти. Индийцы умеют очень красиво двигать руками, особенно кистями рук, делая это проворно, элегантно, и каждый жест их всегда понятен.
– Вот и побеседовали, – сказал Юрий, быстрым шагом уходя прочь и увлекая Татьяну за собой.
– А он озадачил тебя, Юрка! – Воскликнула она.
– Не то слово. Просто в тупик поставил. Денег не просил. Выгоды ему никакой. В приятели не набивался… Ну, допустим, жили мы с ним пару веков назад вместе, дружили, воевали бок о бок… Объясни, что кроется за его словами?
– Не знаю, милый, не знаю. Мы же в Индии. Здесь всё не так, как у нас.
– И что? Нет, ты объясни, какой ему прок от меня?
– Слушай, ты разве не можешь смотреть на мир иначе? – возмутилась Таня.
– Как?
– Забыв о службе!
– При чём тут служба? – Полётов понизил голос.
– При том, что ты всех подозреваешь в чём-то! Ты разучился верить в искренность, всюду видишь подвох.
– Неужели? – Юрий остановился. – Ты и вправду так думаешь? Я на самом деле такой?
– Да! Такой! Ты всё время в седле! Всё время с пистолетом в руке!
– Ты заблуждаешься. Я никого не подозреваю ни в чём…
– Это ты заблуждаешься, милый. Может, ты не заметил, но твой первый вопрос был: «Какой этому дервишу прок от меня?»… Тебе даже на секунду в голову не пришло, что старик мог говорить правду. По крайней мере то, что он думает. Ты сразу ощетиниваешься внутренне: зачем эти слова, что за этим таится, кто под тебя делает подкоп? Юра, опомнись! Мы же на отдыхе! Нельзя так!
Он стоял смущённый и подавленный.
– Со мной трудно жить? – спросил он через некоторое время.
– Ужасно!
– Но ты же живёшь со мной.
– Потому что люблю тебя. Но не того, который всё время настороже, а другого. Писателя, художника, мужчину, человека… Пойдём, иначе на автобус опоздаем…
Они молчали почти всю дорогу. В гостиницу приехали только вечером.
– В бассейн сходим? – спросил Полётов.
– Не знаю, – Таня пожала плечами. – Кажется, я здорово перегрелась. Устала. Не хочется ничего.
– Пойдём, – попросил он.
Они переоделись и спустились вниз. Небо давно погасло, светили фонари. В бассейне кто-то лениво плескался. Вода колыхалась голубой подсветкой, манила в свои прохладные недра.
– Какое спокойствие, – прошептала Татьяна.
– Принести что-нибудь выпить?
– Соку… И пива, пожалуй.
Юра кивнул и сбегал в бар. Через пару минут он уже сидел на топчане возле Тани.
– Как ты? Полегче? – Спросил он.
– Угу, – она с наслаждением глотнула пива, – только всё-таки душновато.
Искупавшись, они вернулись в номер. Таня скинула купальник и пошла в душ.
– Ужинать будем? – Крикнул Полётов.
– Не хочу, – донеслось из ванной.
Он поднял трубку телефона и заказал шампанского.
Выйдя из душа, Таня увидела блестящее ведёрко, набитое мелко наколотым льдом, из которого торчала зеленоватая бутылка.
– Шикуем? – Улыбнулась Таня. Она была завёрнута в мокрую простыню. Голое тело отчётливо проступало сквозь налипшую ткань.
– И занимаемся любовью.
– Сударь, не много ли удовольствий для одного дня? – Она прошлёпала босыми ногами по прохладному каменному полу, остановилась перед Юрием и распахнула простыню. – Не будешь ли ты завтра разбитым?
– Мы же не разбивать будем друг друга…
– А что же мы будем делать? – Таня разжала руки и мокрая простыня тяжело упала к ногам.
– Ты обворожительна.
– Узнаю голос писателя…
Она бросилась на кровать лицом вниз и с наслаждением вытянулась. Жёлтый свет ночной лампы ровным полукругом очерчивал спину и плечи женщины. Юра прилёг рядом, положив голову ей на поясницу. Расслабленной рукой он погладил Татьяне ноги.
– Сними ты свои чёртовы плавки! – Она лениво взмахнула рукой.
Он перевернулся на спину и выполнил её просьбу.
– Обожаю смотреть на тебя, когда ты голый и когда только начинаешь возбуждаться, – сказала она. – Есть в этом какая-то таинственная мощь… Мне кажется, я с возрастом становлюсь более распущенной…
– Не замечал.
– Ты не понял. Во мне пробуждается жадность до секса. Не желание иметь больше и чаще, а жадность до всего, что имеет отношение к сексу… Именно жадность. Смотреть на это хочется… Мне трудно объяснить. Раньше такого не было. – Она перевернулась на спину и дотянулась до его паха. Её пальцы легонько притронулись к медленно набухавшему мужскому органу. – Знаешь, что-то такое могучее во мне зреет, когда вижу это… Абсолютное непонимание и жуткий восторг. Прямо дух захватывает…
– Меня всегда это одолевало. Раньше, конечно, больше было чувственности, и меньше эстетического наслаждения.
– Да я бы не сказала, что тут эстетическое удовольствие. Нет, такое переживание надо как-то иначе назвать, потому что эстетическое чувство очень крепко переплетается с физиологией. Не душой радуешься, а телом. Но телом всё же не впрямую, а духовно… Ну, что ты улыбаешься? Я же сразу сказала, что не могу объяснить этого… Откупоривай бутылку.
Он зашуршал льдом и звонко хлопнул пробкой. Шампанское мягко зашипело в бокалах.
– За нас, – предложил Юра.
Таня жадно выпила вино и откинулась на спину.
– Я готова, сударь, – она закрыла глаза, – начинайте…
Он долго ласкал её. Она выгибалась в спине, мягко елозила ногами, закидывала голову, иногда прикасалась к Юрию пальцами, но трогала его лишь несколько секунд и выпускала из руки, шепча: «Нет, не буду, делай всё ты!»…
Потом она быстро уснула, исчерпав любовную страсть, а Полётов долго не мог успокоиться. Он несколько раз выходил на балкон, вслушивался в ровные звуки ночи, густо насыщенной густым звоном насекомых, возвращался в комнату и садился в глубокое кресло, чувствуя обнажённой кожей шершавую поверхность обивки. Лунная полоска света тянулась из окна через кровать и невесомо обнимала женские бёдра, прикрытые складками простыни. Несколько раз Юрию казалось, что усталость готова была свалить его, и он укладывался, осторожно прижавшись головой к плечу Татьяны. Но сон опять не приходил.
– Ты что? – Вдруг спросила Таня. – Не спишь?
– Не получается.
– Я думала, что мне снится, будто ты по комнате шастаешь, а ты и впрямь колобродишь.
– Тревожно мне что-то, – признался Полётов.
Таня села в кровати и потёрла заспанное лицо.
– Он что-то разбудил во мне, – задумчиво проговорил Юрий.
– Кто?
– Дервиш… Какое-то беспокойство…
– Что тебя тревожит, милый? – Она бережно погладила его по голове.
– Не знаю. Нет, пожалуй, это не тревога. Тут что-то другое…
– Но ты сказал «беспокойство».
– Неймётся мне. Знаешь, энергия какая-то собралась внутри и давит, требует действий. Мне кажется, что я всю жизнь охватываю одним взглядом. И прошедшие годы, и будущие…
– И что ты видишь?
– Не знаю, – он пожал плечами. – Всё как-то на уровне ощущений.
– Что-нибудь плохое?
– Нет… То есть… Там разное… Плохое и хорошее. Будто разные варианты, – в глазах Юрия появился испуг. – Такое чувство, будто вижу тюрьму в конце жизни, застенки какие-то, издевательства… И в то же время вижу, как умираю в окружении доброжелательных людей, в домашнем уюте, в роскоши… Одиноким себя вижу, обиженным и обозлённым, брошенным всеми,… И вместе с тем сразу на меня накатывает убеждённость в противоположном… А главное – не могу отогнать всё это… Ты помнишь, каким я становился, когда начинал над очередной книгой работать?