Лучшие годы жизни (СИ) - Ветер Андрей. Страница 4

– Бедняжки, совсем старухи, – улыбался он в ответ.

Уходя, он поцеловал Таню в раскрытую ладонь и сказал, глядя ей в глаза:

– А ты хорошеешь, малыш.

– Но тебе больше понравились эти две… – Она осеклась и отвела взгляд.

– А ты неужели ревнуешь? Но ведь мы просто друзья, Танюха, я же тебе вроде брата. Или я чего-то не знаю?

– Да, вроде брата, – она обиженно сжала губы. – Только мне сегодня уже исполнилось шестнадцать, а этим двум ещё полгода до шестнадцати тянуть.

– Это круто меняет дело, – Юра кивнул с видом глубокого сочувствия, но Таня видела, что в глазах его плясали озорные смешинки.

– Ты меня серьёзно не воспринимаешь, – пожаловалась она.

– Воспринимаю. Но я, Танюха, смотрю на вещи иначе, потому что опыта у меня всё-таки побольше твоего будет, – теперь Юра не смеялся. – Между прочим, ты могла бы поздравить меня с поступлением в институт.

– Поздравляю. Сейчас ты уйдёшь и пропадёшь в круге своих друзей… и подруг… Да, да, подруг. Я же вижу, как ты… как на тебя все глазами зыркают!

– Не ревнуй, тебе рановато.

– И станет тебе совсем не до меня, – продолжила она с нескрываемой грустью. – Уйдёшь и пропадёшь. Исчезнешь, как два года назад…

Так оно и случилось. Он снова исчез. Как-то раз она осмелилась набрать номер его телефона, но никто не поднял трубку.

Минул год, Татьяне исполнилось семнадцать лет. От Полётова не было никаких известий, и он быстро затерялся в круговороте её исканий, увлечений, переживаний. За последние полгода она дважды успела влюбиться и оба раза без сожаления рвала отношения, чем безмерно удивляла подруг. Теперь она была увлечена каким-то рок-гитаристом, с которым случайно познакомилась на его концерте, где её едва не затоптала толпа одуревших от музыки зрителей.

Но однажды Татьяна увидела Юрку во сне и очень обрадовалась. Он шагнул к ней из темноты, одетый в длинную чёрную мантию, поцеловал в губы, страстно и долго, как в кино, и сказал:

– Я ухожу, малыш, но я обязательно вернусь к тебе. А ты пока взрослей и не летай на консервных банках с крыльями.

На поясе у него сиял длинный кинжал с инкрустированной рукояткой. Ножны кинжала были украшены золотой арабской вязью. По обе стороны от Юры стояли огромные псы, заросшие длинной чёрной шерстью. Они лениво помахивали тяжёлыми хвостами. Их горячие пасти были разинуты, и оттуда свисали набок длинные красные языки, раздвоенные на конце, как змеиные, и блестящие от обильной слюны.

– Зачем ты уходишь? – спросила Таня.

– Мне надо скрыться. Ведь я не тот, за кого выдаю себя…

Он натянул на голову неизвестно откуда взявшуюся чёрную маску, и маска туго прилипла к его лицу, будто впитавшись в кожу. Чёрная одежда сделала Юрку абсолютно невидимым во тьме.

Бездонное пространство шевельнулось, и Таня поняла, что она находится внутри гигантского существа, которое, должно быть, поглотило её и Юрку. Но что это за существо? Зачем оно бросило их в свои непроглядные глубины? И почему именно их вдвоём?

В следующее мгновение какая-то неведомая сила энергично вторглась в тело Тани. Сила имела форму и размеры, но девушка не могла определить их. Она лишь ощущала, как нечто неодолимое вливалось в неё снизу, вливалось, как поток очень тёплой воды, вливалось мягко, усыпляюще, но вместе с тем это нечто было плотное, как земная твердь. Оно толкало Таню, встряхивало её, растягивало, едва не разрывало между ног. Девушка млела, истаивала под напором силы, выворачивалась наизнанку, стремясь отдаться натиску целиком, чтобы не осталось ни единой клеточки тела, не испытавшей буйного наслаждения, не то убивавшего её, не то возрождавшего её из небытия.

Вокруг продолжала клубиться непроглядная тьма, не было рядом никого, но Таня почему-то точно знала, что виной происходившего был Юрка. Это из него изливалась неведомая сила, сладко терзавшая Таню.

И вдруг всё прекратилось разом. Пространство сделалось неподвижным, колыхание исчезло, инородная сила, распиравшая девичье тело, уплыла во тьму.

Таня испугалась и закричала:

– Юрка, не уходи! Не уходи!

От этого крика она проснулась. Сердце учащённо колотилось. Её шея была напряжена так, как если бы девушка кричала на самом деле. Некоторое время она сидела в кровати, обхватив колени руками, и вслушивалась в себя, в гул своего тела. Из-за распахнутого окна доносились шумы летней ночи. Постепенно, убаюканная шелестом листвы, Таня вновь погрузилась в сон…

СТУПЕНИ

Юра Полётов рос домашним ребёнком, окружённым неотступным вниманием матери. Её заботы настолько плотно охватывали Юрика, что временами ему начинало казаться, что мать ненавидела его и в действительности не беспокоилась о нём, но наоборот, издевалась над ним, выставляла беспомощным дурачком в глазах окружающих. Вечерами мать стояла над ним и, оскалившись по-собачьи, проглядывала тетради с домашним заданием, выискивая ошибки, за которые готова была наброситься на сына с язвительными замечаниями.

– Ты опять тройку схлопотал? Что у тебя, мозги отсутствуют? А ты подумал, как я буду смотреть в глаза нашим друзьям? У всех дети как дети, учатся прилежно, а мне достался сын-троечник, лентяй! – шипела она, источая ненависть.

Ей достался сын! Она говорила о нём, как говорят о неудачной покупке.

Юрка не мог понять, почему мать должна была стыдиться его троек. Разве она ходила в гости с его тетрадками? Разве об этом кричали на улицах? Кому вообще было дело до его отметок? Все вокруг замкнуты в себе. Если у его одноклассников было ещё что-то общее, хоть какие-то темы для разговора, то другим было решительно наплевать на Юрку. Он чувствовал себя одиноким. Все вокруг либо надевали маску равнодушия, либо проявляли злобу. К числу последних относилась и его мать. Её нетерпимость к людям не знала границ. Юрий не мог понять, как отец уживался с нею.

Как-то летом мать уехала куда-то на курорт, а через несколько дней пришло известие, что она утонула, свалившись за борт во время морской прогулки на катере. Юре не пришлось увидеть её бездыханного посиневшего тела, отец не повёз его на похороны, желая оградить от тяжёлых впечатлений. Юра вообще узнал о смерти матери уже после похорон, и в его тринадцатилетней голове гибель её приняла форму какой-то бесконечной поездки на солнечное морское побережье. Мать ушла из дома с чемоданчиком в руках, чмокнув на прощание в щёку, и не вернулась.

Позже, оглядываясь на своё детство, он не мог сказать с уверенностью, что любил мать. Пожалуй, не было в нём этого чувства. Но присутствовало нечто иное по отношению к ней – желание родства, единства. Он помнил, что мог всегда прийти к ней и ткнуться лицом в её плечо или грудь, спрятаться в складках её одежды, несмотря на прогремевшую за несколько минут до этого её брань. Ему думалось, что он мог найти у матери убежище от любых бед. Пусть она не могла в действительности спасти или оградить от опасностей, но она умела пожалеть, и Юре это казалось настоящей помощью, пониманием.

Отец никогда не жалел его и не произносил нежных слов, он требовал от Юрки терпеливости. Отец был скалой, непоколебимой силой. Так казалось Юре. Он не знал, сколько приходилось терпеть его родителю, сколько приходилось преодолевать всевозможных унижений, чтобы устоять на своём посту. Юрий не знал и не мог знать, ведь отец никогда ни о чём не рассказывал. В сущности, Юрий ничего не знал об отце. Николай Петрович всегда выглядел уверенным в себе, спокойным и даже немного равнодушным ко всему происходившему вокруг. Создавалось впечатление, что этому лысоватому человеку среднего роста всё ни по чём, что сам чёрт был ему братом и охранял от невзгод. Но то была лишь видимость.

– Жизнь, Юрка, это такая любопытная штука, что ахнешь. Но важно помнить, что пасть у жизни не чета девичьим губкам. Пасть её подобна разинутому капкану. Если сделаешь неверный шаг, то капкан на тебе защёлкнется, – смеялся Николай Петрович, подбадривая сына. – Главное для нас с тобой не раскисать никогда. Ведь мы – мужики, а это ко многому обзывает.