Лучшие годы жизни (СИ) - Ветер Андрей. Страница 59
– Скоты! Кто же породил этих уродов? Только о развлечениях думают, ни до кого им дела нет! Была бы граната, швырнул бы в них без колебаний!
– Юра, ты не имеешь права говорить так.
– Имею право, имею!… Я ради вот таких сосунков душу чуть ли не дьяволу продал, а они думают, что всё само по себе происходит… Уснуть невозможно! Ночи напролёт одно и то же! Песни эти дебильные!
Таня видела, что Юрия что не разгулявшаяся молодёжь была причиной его раздражения. Что-то томило, но не могла заставить его открыться ей. Полётов хмурился, едва она начинала расспрашивать.
– Что тебя тревожит?
– Ничего, просто устал.
– Не скрывай. Давай поговорим.
– Работа заела, – он налил себе вина, залпом осушил бокал и сразу налил ещё. – Не могу я в кабинете всё время штаны просиживать. Не приспособлен я к этому. Тошно… И глупо всё. Вся моя работа – свинская глупость. Для чего нас всех держат? На эти деньги можно было бы любые секреты купить… Никогда раньше не чувствовал себя таким ненужным, Танюш.
– Ты ведь тоже считал, что твоя работа важна.
– Важна… Только кому? Не мне же. Государству важна… А я – так, крохотный винтик. – Он выпил и зажёг сигарету. Лицо у него осунулось. Глаза горели каким-то болезненным огнём. – Мне нравилось работать, потому что я ездил, постоянно общался с людьми, а заодно и выполнял задания, иногда они были сложными, иногда – элементарными. Мне многое нравилось, но я никогда не любил это дело по-настоящему. Знаешь, вначале моему самолюбию очень льстило, что я – офицер секретной службы… Вначале… А потом всё стало рутинным. Пафос испарился, исчезло ощущение собственной значимости.
Полётов говорил медленно, словно язык не слушался его. От него исходил холод неодолимой усталости. Татьяну даже почувствовала озноб. Юрий снова налил вина. Он пил без удовольствия, хотел захмелеть. Подержав винную бутылку, он отставил её на плеснул себе водки в хрустальную рюмку. Глянув косо на жену, он горько усмехнулся:
– Неужели всё дело в исчезнувшей мальчишеской романтике? Неужели только она заставляла меня работать? Какое же я ничтожество в таком случае, какая мелкая, никчёмная тварь… Столько амбиций, а в действительности – тьфу! Ох, как трудно признаваться в этом.
– Откуда вдруг такие мысли? Что случилось? У тебя неприятности?
– Никаких неприятностей. Просто меня не устраивает кабинетная работа. Я уже говорил тебе, что не приспособлен целыми днями изучать чужие бумажки. Видишь, я уже опустился до того, что жалуюсь на жизнь…
– Иногда можно и пожаловаться, – Таня осторожно погладила его по голове. – Всякое случается. Я понимаю.
– Ненавижу, когда ты так говоришь со мной. – Он выпил ещё. Глаза его помутнели. – Чёрт, когда у меня скверное настроение, я пьянею мгновенно.
– Не пей больше, – попросила она.
– Сегодня я прямо заявил шефу, что не могу просиживать штаны.
– Почему ты считаешь, что тебе придётся постоянно сидеть в кабинете? Ты опять куда-нибудь поедешь, – попыталась подбодрить она.
– Нет, Танюха, не поеду. Не получится… У нас перебежал один человек, раскрыл многие имена. В том числе и моё. Понимаешь, что это значит? У нас половина отдела засвечена. И я в их числе.
– Ну и что? – Таня задумалась. – И пусть не поедешь. Зачем тебе ехать?
– Здесь у меня не клеится работа! – Полётов стукнул кулаком по столу. – Не получается ни черта! Не могу я в четырёх стенах торчать беспрерывно! Не могу и не хочу!
– Что у тебя не получается? – Таня пыталась говорить мягко, обращаясь с Юрием, как с ребёнком.
– Знаешь, в Испании у меня всё складывалось само собой. Я работал на автомате, не особенно-то задумывался, как себя вести и что говорить, просто исполнял роль: встречался, завязывал новые знакомства, разговаривал, вытаскивал из людей информацию. Но тут всё по-другому. Здесь я живу внутри моей страны. Я варюсь в котле бюрократизма, ежедневно сталкиваюсь с полным равнодушием в отделе, меня окружают серые люди, которым плевать на страну.
– И что?
– Я вижу омерзительных чиновников, слышу новости про всевозможное свинство и беззаконие и вынужден признать, как это ни прискорбно, что наше государство ничуть не лучше других. За рубежом я пользовался человеческими слабостями, чтобы подцепить объект разработки на крючок, соблазнял всех подряд – от высокопоставленных служащих до неприметных уборщиков. Переманивал их в мой лагерь, чтобы с их помощью укреплялась моя страна. Вербовал и порядочных людей, и отъявленных мерзавцев. Но моя страна, оказывается, состоит из таких же мерзавцев!
– Не только. Люди всюду разные. И ты лучше других знаешь, что такое государство. Ты лукавишь, говоря, что увидел нашу страну в отрицательном свете только сейчас…
Юрий не слушал её. Он смотрел перед собой, и в глазах его была пустота.
– Ты устал, – Таня бережно обняла его, поглаживая по плечам.
– Устал, – кивнул он и пьяно улыбнулся, – но это не значит, что я несу чушь. Мы вербуем на самых верхах у них, а их спецслужбы вербуют наших высокопоставленных чиновников… Мир полностью перемешался. Мы все увязли в таком болоте, что никто уже не разберётся никогда, где истина. Так дальше нельзя. Мир – это сумасшедший дом, где всем заправляют спецслужбы…
– Юра, ты устал. Пойдём спать. Тебе надо отдохнуть. С таким настроением нельзя браться ни за какие дела.
– Я и не хочу браться ни за какие дела, Таня! Меня не интересует моя работа. Она мне противна! Я сам себе противен! У меня голова кружится от отвращения! И давай не будем больше об этом…
День изо дня настроение Юрия ухудшалось. Таня заметила, что на его письменном столе появились «Доктор Живаго» Бориса Пастернака и «Маленький Большой Человек» Томаса Бергера. Они превратились в настольные книги, которые Полётов мог читать с любого места, проваливаясь в них целиком.
– Почему ты всё время перечитываешь их? – спросила однажды она. – Ты не читаешь ничего другого.
– Мне нравятся эти романы. Нет других книг, где сюжет был бы таким необъятным в своей боли. Столько безысходности! Такая вселенская тоска разлита в эти книгах! Она подпитывает меня.
– Тоска?
– Да. Мне нужна боль этих книг, – кивал он. – Мне кажется, что боль – самая могучая сила!
– Ты сознательно, что ли, терзаешь себя?
Он отмалчивался.
Всё чаще Полётов впадал в депрессию, всё реже появлялась на его лице прежняя улыбка, всегда очаровывавшая всех. Даже вышедшие две новые книги не порадовали Юрия.
– Ерунда. Не в том счастье…
– А в чём? – допытывалась Таня. – Ты равнодушен даже к своим книгам! Что ты за человек? Зачем ты пишешь, если это не приносит тебе удовлетворения?
– Не знаю, – он пожимал плечами. – По инерции. Я давно всё делаю по инерции… Похоже, я испортил тебе жизнь, малыш. Ты уж прости меня.
– Не говори глупостей.
– Я не в силах справиться с собой. Меня всё выводит из себя. Издатели бесят не меньше, чем руководство на работе. Всё время гундят: «Быстрее! Давай, давай новое». И ведь я иду у них на поводу, соглашаюсь, стараюсь сделать поскорее… Измучила меня суетливость, спешка ненужная. Превращаюсь чёрт знает во что…
Год супружеской жизни промелькнул незаметно. Обстановка в доме становилась тяжелее, удушливее. Таня всеми силами старалась вернуть мужа к активной жизни, пробудить в нём желание действовать, мечтать. Юрий послушно ходил с ней на концерты, принимал гостей, встречался с журналистами, бывал на встречах с читателями, но делал всё это без удовольствия, как послушный ребёнок, желающий угодить маме.
– Юр, пожалей меня, – не выдержала однажды Таня. – Неужели тебе не стыдно?
– Почему мне должно быть стыдно? – вдруг вспылил он. – За что?
– Ты просто изводишь меня своей угрюмостью. Неужели ты не можешь взять себя в руки? Ты же сильный. Я знаю… Поверь, я устала, измучилась с тобой… Иногда мне кажется, что лучше умереть, чем так…
Полётов внимательно посмотрел на неё.
– Умереть? – его губы сжались.
Он пнул стоявший рядом табурет, и тот с грохотом упал на пол.