Вампиры девичьих грез (СИ) - Борисова Алина Александровна. Страница 7

— Возлюбленными с друзьями не делятся!

— А изысканные напитки не пьют в одиночестве.

— А ты…

— А я — его люблю. И то блаженство, что я испытываю, отдаваясь ему, мне не испытать больше никогда, никак, ни с кем. И если больше я никогда не буду в его объятьях, то зачем мне вообще быть? Как жить в мире, когда выпита вся радость? И потому умереть завтра в его руках — это самое лучшее, что еще может со мной произойти.

— Ага, и в руках его подельников.

— Он будет первый, а потом уже не важно. От его укуса охватывает такая страсть, что и не разберешь: кто, что и как с тобой делает. Это будет бесконечное блаженство в бассейне розового камня, средь розовых лепестков и миллионов пузырьков воздуха. До последней капли моей крови, и даже на капельку больше.

Я не знала, что ей еще сказать. Как убедить, достучаться. Да и Лизка, похоже, уже сказала все. И мы просто сидели, обнявшись, долго-предолго, и был только стук ее сердца, такого горячего и живого, где-то совсем рядом с моим. И я убеждала себя, что даже если она в это верит, совсем не обязательно этому быть правдой. Моя глупая впечатлительная Лизка просто сошла с ума после той встречи на Горе. Мозг не выдержал обрушившегося счастья. Еще бы, мечта всей жизни вдруг раз — и исполнилась. И она потерялась в лабиринтах своих фантазий, в переходах от надежды к отчаянью. Вон и вампирчик у нее — то душка, то мерзавец, даже меня запутала. Но ничего, все пройдет. Со временем все пройдет. Завтра после экзамена зайду к ней домой, поговорю с родителями, и все прояснится. И не останется ни убийств, ни розовых лепестков.

В окне все ярче горел серп луны, и мы даже вспомнили с ней, что луны молодой, потому что похож на петельку от «р», а вот был бы похож на «с», значит, был бы — старой.

А потом она ушла.

Обернулась с порога:

— Не грусти. Знаешь, есть такая примета: если в День Перехода встретишь на Горе вампира, жить будешь не долго, но беспредельно счастливо. Ты просто запомни: я была очень счастлива все это время, и даже умру, растворившись в счастье.

Экзамен помню урывками. Повезло, что это была химия, а не сочинение. Всевозможные формулы в нас в школе вбивали крепко, по принципу «чтоб и ночью разбуди», а вот в сочинении требовалось бойко излагать собственные мысли, а мыслей у меня в тот день не было. В голове свистел ветер, то завывал, становясь ураганом, так, что даже в глазах все темнело, то утихал, шурша листвой в садах, и в эти минуты я могла видеть вопросы своего билета, и даже соображать, что тут от меня хотят. Хотели многого. Но это было ерундой, по сравнению с тем, чего хотела я. Лиза, Лиза, Лиза, какие кислоты, какие щелочи?! Вот просто есть на земле одна девчонка. Красавица, умница. Помогает маме, слушается старших. Вот пусть и дальше живет. Помогает, радует, слушается. Или не слушается, не радует, не помогает. Пусть только живет! Ну что за бред, вокруг тысячи людей, и все они бывали на Горе, и никаких вампиров! Почти у всех моих знакомых были бабушки, дедушки — прожили всю свою жизнь и не получали никаких сомнительных предложений: руки и розовой ванны. Почему она? Почему Лиза? Почему моя Лиза?

Все это бред. Так не бывает, я бы знала! Если это обычай, если это норма, значит, это происходит достаточно часто. Но тогда об этом должны говорить соседки, писать газеты, сочинять романы: человек, умерший ни за что, по собственной воле кому-то на ужин. Чем не герой для романа! Ах, да, не на ужин, на десерт, они же не голодают! Нет, бред, бред, дурость. Сейчас закончится этот экзамен, и бегом к Лизке, у нее мама всегда дома, и все прояснится. Дурацкий розыгрыш. Она пошутила, а я купилась. Она ж знала, что я не фанат команды вампиров, вот и наплела всю эту историю. Людям нравится, когда все плохое, что они подозревают о других, вдруг подтверждается, и я не исключение. Ладно, пусть. Сейчас разберемся. Сейчас допишу эти глупые вопросы, и мы во всем разберемся. Что там у нас дальше? «Вопрос 5. Формула крови».

Долго смотрела на вопрос, пытаясь сосредоточится. Вот здесь я могла бы написать сочинение. И про эритроциты с лейкоцитами, и про скорость оседания, и про суспензию в плазме. Вот только все это было на биологии, а здесь явно требуется другое, некое хитрое сочетание больших буковок с маленькими циферками, а я даже отдаленно не представляла себе, как это может выглядеть. И меня тошнит уже от слова «кровь». Хотя понятно: кто университет курирует, такие и вопросы. Что пьем, о том и поем. Они хотели искусственную кровь. Бились веками, и не могли решить проблемы. Со всей своей суперпродвинутой наукой и техникой. Люди бились тоже, тем более, что за решение была объявлена огромнейшая премия. Или тем более, что иначе пили их кровь? Не, судя по Лизке, люди явно не против. А судя по мне — так очень даже против. Но питаются они все же животными, а животных никому не жаль. Мы вот тоже питаемся животными, правда другими, да не все ли равно. Вот пусть сами свою формулу и ищут. Наверное, я написала бы даже это, только ручка почему-то была неподъемная, а потом выключили свет.

Очнулась я дома, в своей постели. Болела голова, и хотелось пить. Хотела позвать маму, но поняла, что горло все распухло, изо рта вырывается только хрип. Попыталась встать, но не хватило сил, и я повалилась обратно на кровать. При этом, к счастью, задела стул, он упал, и на грохот прибежала мама.

Она меня, конечно же, напоила, и даже попыталась накормить, и все говорила, говорила, радуясь, что я наконец-то могу ее слушать, и мне даже не пришлось ничего спрашивать. Оказалось, что я заболела прямо на экзамене, поднялась высоченная температура, я потеряла сознание. Сказалось нервное напряжение от поступления в такое престижное место, серьезнейшее переутомление, да ослабленный организм подхватил по дороге какую заразу — и вот результат. Благо, врачей вокруг хватало, диагноз поставили быстро, и я была под хорошим присмотром, пока в университет срочно вызывали моих родителей, чтобы они забрали меня домой. Я провалялась в беспамятстве три недели, бормоча в бреду что-то про формулы, розы и десерты. Но теперь уже все хорошо, я очнулась и быстро пойду на поправку. Мне надо только много пить, хорошо кушать и не забывать принимать лекарства. Да, в университет меня все-таки приняли, за последний экзамен натянули сердобольную троечку, поверив, что, не заболев, я смогла бы ответить лучше. За остальные экзамены у меня были пятерки, чудо, но этого хватило, и я прошла! Так что теперь мне можно ни о чем не волноваться, спокойно выздоравливать, чтобы к сентябрю быть готовой преступить…

— Лиза, — прохрипела я.

— Что, милая?

— Где Лиза?

— Так они ж уехали, милая, всей семьей, в Старицк. Дяде Жоре там хорошую работу предложили. Да и климат там получше, нет такой влажности, Лизочкиной маме это важно, ты же знаешь, с ее-то чувствительностью…

— Ты точно знаешь?

— Ну конечно. Да к тебе ж Лиза сама приходила прощаться, ты забыла? Перед болезнью самой. Я у тебя-то тогда спросить не успела, ты на экзамен спешила, а потом — какие к тебе вопросы? Так я на улице Лизочкину маму встретила, она мне и рассказала. Адрес мне оставила, поправишься — письмо им напишешь. Где-то он у меня в столе валяется, ну да тебе ж Лизочка наверно и самой дала.

Я откинулась на подушку. Хотелось спать. Только спать. Значит, Старицк. Я чуть не завалила экзамен от переживаний о ее несчастной судьбе, а она просто так пошутила. Чтоб на дольше запомнится, видимо. И уехала в Старицк.

Вопреки маминым прогнозам, выздоравливала я еще долго. И не поправилась к началу сентября. Пропустила Посвящение в Студенты и все те золотые первые дни, когда толпа незнакомцев сближается, разбиваясь на группки и пары, разведывает новые дороги и правила: где какой кабинет, и что можно успеть во время большого перерыва, и даже закатывает свои первые вечеринки.

И когда я, наконец, влилась в их ряды, уже я была для них незнакомкой, и, наверно, не слишком привлекательной: осунувшаяся после долгой болезни, хмурая, раздражительная. И даже проходив в универ пару недель, ни друзей, ни приятелей среди сокурсников я так и не нашла.