Одуванчик в темном саду (СИ) - Смирнова Ирина. Страница 46

Он хмыкнул. И ответил так же — не словами, а ощущениями и мыслями. Причем там такой букет был… и удивление, и согласие, и что-то типа: “не переживай, не твоя проблема”. А в самой глубине еще один слой, и еще… о том, что ребенок-полукровка эльфийских кровей — это очень много проблем. Для ребенка. А еще там что-то было про законную жену… Но все мелькнуло так быстро и спряталось так глубоко, что я не стала даже пытаться пролезть туда, куда меня пускать, судя по его лицу, не собирались.

В комнате с камином был уже накрыт ужин, на низком столике, возле которого были разбросаны подушки. И мы, не сговариваясь, молча отдали должное искусству повара, лишь изредка обмениваясь взглядами. Возникшая было неловкость постепенно таяла, таяла… и растаяла совсем, когда этот укротитель диких наложниц стал кормить меня клубникой со сливками. Мне после такого десерта надо будет обратно в бассейн нырять. А он дразнится как последний паразит! Еще и ржет, властелинская моська! И картинки транслирует про толстую… ага, орку. С моим лицом. Судорожно листающую справочник расценок на Повелителя, в поисках процедуры магического похудения. Ах так?!

Нет, у него инстинкт самосохранения совсем отказал. Намекать женщине на лишние килограммы?! При том, что сам запихивает в нее сладости, а при попытке увернуться, размазывает эту чертову клубнику мне по физиономии?!

Лад-но… между прочим, лучший способ похудеть — это французская диета! На завтрак кекс и секс, на обед секс и кекс, на ужин секс и секс… если не помогает — исключить кекс! Вот сейчас как воображу себе властелина в виде французского похудательного тренажера, будет знать!

Чем это все закончилось — можно даже не гадать. Любовь на леопардовой шкуре — это потрясающе, особенно когда после него в клубнике не только ты сама, но и повелительская пижама. И Повелитель. И шкура.

Когда мы второй раз вынырнули из бассейна, я узнала о том, что запас пижам и халатов у Повелителя большой. Причем он явно приверженец традиций — новый комплект ничем не отличался от предыдущего, кроме отсутствия клубничных пятен.

Одеться мы, кстати, дружно решили потому, что после водных процедур как-то взбодрились, и желание придавить подушку сменилось намерением заняться чем-то поинтереснее. Например, съесть еще клубники… но уже самостоятельно!

— Кстати, леди Диндэниэль, — голос у Виланда серьезный, а в мыслях смех, и физиономия хитрая-хитрая. — До меня дошли слухи, что вы прекрасно владеете вот этим инструментом, — и он, как фокусник, достал из-за спины… мою гитару!

А я-то, тетеха, о ней забыла напрочь! Как бросила на веранде у Зельмы, так по сию минуту даже не почесалась! Надо меньше пить.

Любовно погладив тонкий гриф и пробежавшись пальцами по струнам, проверяя строй, я предупредила:

— Вы только не рассчитывайте на многое. Сегодня я, конечно, тоже слегка пьяна… вами. Но гномьи наливки бьют по мозгам несколько другим образом, и я за вчерашнее не отвечаю. Что вам сыграть?

— Что душа просит, — вот вроде бы улыбнулся, но глубже, в подсознании, уже серьезен.

Нет, я не буду играть ему гномью плясовую, нечего ехидничать. Да, я не знаю песен этого мира, а своих петь не могу. Музыка со мной всегда, а слова… впрочем, зачем они нужны, на самом деле? Когда в эту комнату, в этот мир и в наши души входит гениальный Шопен и его Вальс Дождя…

Ты не знаешь про дождь… но ты слышишь его тихий шорох за нежным перебором струн? Здесь, у горящего камина гитара поет тебе о легком кружении капель, о мокрых желтых листьях на дорожке в парке, о запахе осени… о волшебном танце природы чужого мира. Чужого, но уже такого близкого и так похожего на твой. И ты уже готов танцевать вместе с дождем, кружиться в незнакомом танце, обнимая тонкую девичью фигурку. Она такая хрупкая и едва достает тебе до плеча. У нее темные волосы чуть ниже плеч, карие глаза и… вдруг на чужом лице появляется моя улыбка. И глаза светлеют, светлеют… А волосы уже падают золотисто-русой волной до талии, ластятся к твоим рукам. Это мой дождь, и танцуешь ты со мной.

Я слишком увлеклась этим танцем и упустила момент, когда в мою музыку прокрались чьи-то чужие ноты. Сначала они были тихими и редкими, затем стали вплетаться в мелодию все увереннее, меняя ее, коверкая, делая неправильной. Почти угрожающей. Хотя почему почти? Они действительно несли угрозу.

Не знаю, как и откуда это пришло, но я вдруг поняла — нельзя останавливаться, нельзя прекращать играть. Да я бы и не смогла — пальцы словно сами летали по струнам, больше мне не подчиняясь.

И тут меня взяла такая злость! Эта чужая магия — я уже знаю, что музыкой в моей голове отдается именно магия! — посмела испортить такой красивый вальс и такое настроение!

Усилием воли, сбросив наваждение, я сжала зубы и вернула себе свои собственные руки. И, несмотря на то, что гитара-предательница уже и без моей помощи продолжала угрожающе звенеть чужим вмешательством, я упрямо взяла нужный аккорд, ломая злой, неправильный ритм.

Пространство вокруг странно искривилось и поплыло. Я еще видела Виланда, но он был пугающе неподвижен, с застывшим лицом и темными провалами глаз. Реальность шла волнами, то унося его куда-то далеко, то бросая так близко, что я видела остановившийся взгляд. Где-то за стеклянной стеной искривления распахнулась дверь, и вбежал тот самый эльф… заместитель…

Музыка вырвалась из-под пальцев и ударила по нему, как тараном, сбивая на пол, скручивая в болезненной судороге стройное тело, вырывая крик. Ах ты, зараза! Да хрен тебе! Я не дам себя использовать для чего-то… чего-то гадкого!

То, что происходит — неправильно, страшно и больно отдается где-то внутри, в пустоте, где совсем недавно я чувствовала теплое и… почти родное присутствие…

Я еще никогда в жизни не боролась с… музыкой. И не получала от нее сдачи. По рукам, словно электрическими разрядами, по сознанию… А когда поняла, что не справляюсь, что чужая магия перекрывает даже мои правильные аккорды — я запела. Вплетая самое себя в свою мелодию, в эту силу, с которой я рвала, меняла чужие лады.

Голос набрал силу, взвился до фортиссимо и взорвал пространство!

Тихо… темно… мокро. Нежно шелестят в листве мелкие капли воды, стекаются в крупные и падают мне на лицо чужими холодными слезами. Дождь… дождь?! Ничего себе поиграла с магией в вальс Шопена…

Пахнет сырой землей, травой, грибами… а еще чем-то знакомо-неприятным. Болотной гнилью! Звуки, постепенно прорывающиеся сквозь схлынувшее наваждение тоже странные. Точнее, для спальни странные. Вот это наверняка кричит какая-то птица, а в соседних кустах шуршит и попискивает мышь. Это звуки леса. Обычного ночного леса, но я-то тут как оказалась?

С трудом подняла тяжелую, гудящую голову, оторвав ее от устланной прелыми листьями земли. Непослушное, словно чужое тело не хотело шевелиться, отказывалось слушаться. Что… это было? Я опять умерла, что ли? Ну знаете… это уже входит в привычку… которая мне не нравится!

PS:

Шопен никогда не сочинял "Вальс дождя" =)

Одуванчик-20

Постепенно глаза привыкли к темноте, а руки и ноги, наконец, вспомнили, что они принадлежат именно мне. Какое счастье это эльфийское зрение! Даже скудного света звезд вполне хватало, чтобы уверенно ориентироваться в этих кустах, прости господи.

Стоп! Эльфийское зрение? То есть ничего не изменилось?

Кряхтя, как столетняя бабулька, я поднялась, сначала на колени, а потом на ноги. Н-да… не изменилось действительно ничего, вплоть до властелинского халата на голое тело. О-бал-деть! Как сказала бы внучка. Непонятно где, в каком-то незнакомом лесу, в мужском халате, без трусов и босиком. Ну ты, бабушка, даешь!

Хорошо хоть поужинала плотно… прямо сейчас охотиться на местную дичь, ради пропитания, не придется. Но что, черт возьми, случилось?

Так, я играла… а потом в мой вальс нахально вломилась какая-то посторонняя магия, и чтоб мне лопнуть, если это не она перебросила меня от горящего камина и мягкой постельки под какой-то мокрый куст! Вот… свинство! Гитара, похоже, осталась там же, где и постель. То есть, обратно не отыграть…