Одуванчик в темном саду (СИ) - Смирнова Ирина. Страница 8

Та, что мечтала послушать эльфийское пение, умилительно-пухленькая, длиннокосая брюнеточка, с нежной сливочно-персиковой кожей, все время на меня оглядывалась, и ее круглые ореховые глазки испуганно и с любопытством блестели. Вторая, высокая блондинка, с фигурой валькирии, выступала так же уверенно, как и говорила. Еще три или четыре девицы, завтракавшие за соседним столиком, убежали далеко вперед и на меня даже не оглядывались.

Пришлось поспешить, потому что весь этот гаремный комплекс напоминал очень красивый мраморный лабиринт, и блуждать по нему в одиночестве у меня пока не было ни малейшего желания.

Ну что сказать о занятиях… радовало то, что читать и писать я умею. Правда, при попытке "начертать" на листе светло-кремовой плотной бумаги заданное стихотворение, мой мозг вошел в суровое противоречие с моими же руками.

Я уже говорила, что рисовальщица из меня еще та. А "чертать" нужно было тоненькой кистью, обмакивая ее в пузырек с красивой темно-зеленой тушью.

Все началось с того, что получив задание, я, совершенно не задумываясь, машинально взяла кисть и быстро обмакнула ее в чернила, как-то очень ловко стряхнув лишнее обратно в пузырек, и уже занесла свое орудие над бумагой…

И тут мое сознание всполошилось. Оно-то твердо знало, что я и кисточки — это как слоны и бабочки. Первые, даже если бурю поднимут, размахивая ушами, взлететь все равно не смогут, не говоря уже про цветочки опылять.

Пришлось осторожно положить кисточку на краешек мраморной плиты, заменявшей здесь этакую помесь стола, мольберта и пюпитра. И крепко задуматься.

Написанное на мраморной же, но темной поверхности "классной доски" стихотворение я смогла прочесть без труда. Это здорово подняло мне настроение, и я ринулась в бой, не задумываясь над своими действиями. Мои уже вроде как родные ручки взялись за работу… ага. Стало быть, долой сознание.

Если бы можно было, то я и глаза бы закрыла, чтобы не отвлекаться на непривычный вид собственных конечностей, которые с ловкостью завзятого каллиграфа выводили изящные зеленые вензеля по кремовой бумаге. Но тут номер не прошел, смотреть все же пришлось.

Где-то после первой строчки я окончательно расслабилась, и кисть задвигалась быстрее. Очень помогло то, что в прежней жизни, когда я училась, а потом и сама учила пению, часто приходилось делать именно это — отстраняться от сознания и вслушиваться в собственные ощущения, нарабатывать, а потом и использовать моторику. Правильное дыхание, умение расслабить или напрячь нужную группу мышц, не опускать и не зажимать диафрагму… звучит совсем не так романтично, как красивое, особенно оперное пение, но это "азбука" любого певца.

Урок каллиграфии закончился, принесли второй завтрак — травяной чай, булочки и фрукты, а потом нас пригласили в другой павильон, на урок стихосложения. Слагать стихи — если у тебя к этому нет ни малейших способностей — это жесть, как говорила внучка. Любовь-морковь, закат-плакат — вот и вся моя поэзия. Ну и ладно, буду двоечницей, все равно по легенде прочесть свое "творение" вслух мне не дано.

А вот с музыкой все пошло с самого начала и весело и грустно.

Весело в том плане, что струнные для меня — любимые. И прочесть ноты с листа я могу. Если дома шестьдесят лет свои семь нот читала, то и здешние восемь — не проблема, тем более что тут как с буквами оказалось.

Но вот мелодия… нет, поначалу все очень нежно, изящно, мило… сладко. А через полчаса уже тошнит от однообразной мелодичной приторности.

Эта музыка была в одной тональности и одной громкости. Не было ни крещендо, ни диминуэндо, ни переходов, оттого казалось, что исполняет её не живое существо, а старинная музыкальная шкатулка, где мелодия записана на бесконечно крутящийся барабан.

Музыка всегда увлекала меня за собой в свой особый непредсказуемо-волшебный мир. Я могла увлечься и забыть об окружающем, могла запросто потерять и полчаса, и час, и очнуться с ощущением, что прошло не больше минуты.

Вот и сейчас я постепенно начала импровизировать, стараться разнообразить мелодию. И потеряла осторожность.

Когда я вынырнула из мира музыкальных грез, вокруг стояла мертвая тишина, только последняя нота моей импровизации еще дрожала в воздухе. Вот же!

Все, включая строгую слегка высохшую в своей излишней худощавости даму-преподавательницу отложили свои инструменты, ноты и смотрели на меня, как на восьмое чудо света.

И все бы ничего, если бы взгляды были только заинтересованными, как у местной мумии от музыки. Но, в основном, на меня смотрели отнюдь не доброжелательно. Кто-то с долей зависти, кто-то просто неприязненно, с презрением, а кто-то откровенно враждебно.

Только та пухленькая кареглазка, что мечтала услышать эльфийское пение, изливала на меня искренний восторг и блаженно жмурилась, как котенок на солнце, видимо, еще наслаждаясь мелодией.

Я встала, аккуратно положила на место инструмент, очень напоминающий семиструнную гитару, сделала скопированный у других наложниц легкий полупоклон, всем своим видом стараясь продемонстрировать желание уйти пораньше.

К счастью, преподавательница, имени которой я с одного раза не запомнила, потому что оно было длинным, вычурным и содержало множество трудно произносимых слогов, коротко кивнула в ответ, отпуская меня.

Поскольку занятие музыкой было последним в расписании на сегодня, я решила попробовать самостоятельно добраться до столовой. Лазурная дорожка перетекала под ногами затейливыми разводами по глазурованной поверхности и напоминала тихий ручей, спрятанный под прочную и прозрачную поверхность. Пока мы путешествовали от павильона к павильону вместе с группой, я старательно запоминала дорогу и обращала внимание на какие-то особые приметы местности.

Вот затейливый карниз, венчающий легкую увитую виноградом беседку. Вот смешной маленький дракончик, обернувшийся вокруг мраморной колонны и с самым свирепым видом кусающий свой чешуйчатый хвостик. Вот клумба с шикарными, с суповую тарелку величиной, вишнево-бархатными розами.

К этой клумбе можно было выйти с закрытыми глазами, настолько сильным был аромат, пропитавший все вокруг на несколько десятков шагов. А от клумбы уже рукой подать до резной арки, после которой лазурная плитка под ногами сменяется похожим на крымский известняк пористым желтоватым камнем. Им вымощена довольно большая открытая площадка перед лестницей, что ведет на мою верхотуру. А справа должен быть вход в столовую.

Сначала мне показалось, что огромный гулкий зал еще пуст. Шторы на окнах были задернуты и пропускали внутрь зеленоватый приятный полусвет вместо ослепительного полдня. Глаза привыкли почти мгновенно, и я уверенно двинулась к тому столику, за которым сидела во время завтрака.

— Эй! — вдруг окликнули меня откуда-то из полутемного угла. — Кто тебя сюда пустил, немое убожество?

Я обернулась и только теперь обнаружила двух… скорее все же дамочек, а не девочек, устроившихся на мягком полукруглом диванчике в уютной нише, где стоял всего один столик, за которым дамы и восседали.

Почему дамы? Нет, на вид они выглядели такими же юными и свеженькими, как остальные здешние обитательницы. Ну, не считая того, что одна была зеленой от кончиков волос до изящных ножек, а когда вторая слегка поерзала, устраиваясь поудобнее, у нее за спиной зашуршали и перламутрово взблеснули стрекозиные крылышки.

Так вот, дамами я их мысленно назвала скорее не из-за внешности, а из-за манеры держаться. Уверенной, вальяжной и даже с претензией на царственность.

Одуванчик-5

— Давай, проваливай, убогим заранее не подают! Придешь вместе со всеми, нечего из себя особенную корчить! — сразу и довольно агрессивно выступила зелененькая. И уставилась на меня с каким-то нездоровым любопытством, словно чего-то ждала.

Я тоже решила подождать — не похоже, что это “официальные” личности. Не прислуга и не поварихи — ничего общего. В любом случае, мне стало даже немного любопытно — с чего такое недоброжелательное обращение?