Черная книжка - Паттерсон Джеймс. Страница 20

Да, точно мои родственники.

Я чуть-чуть приоткрываю рот. Пэтти, которая, по-видимому, наблюдает за мной, замечает это и поднимает руку, требуя тишины.

Я чувствую себя младенцем, над кроваткой которого склонились родители. «Он сейчас что-то скажет! Он произнесет первое слово!»

И я произношу первое слово, чувствуя, как все склонились надо мной ради столь важного момента и таращатся, как на диковинку.

— Гу-гу-га-га, — говорю я.

Никто знает, как реагировать: лица у всех окаменели, на них — растерянное выражение, брови удивленно приподняты, лбы нахмурены. Все затаили дыхание.

Я снова открываю рот. Все еще ниже наклоняются надо мной — с таким видом, будто рассматривают чашку Петри. [31]

— Я… просто шучу, — шепчу я.

Напряжение резко спадает — его сменяет чувство облегчения и желание шутить.

— Ах ты кусок дерьма!

Айден, качая головой, пускает слезу.

— О-о, ты явно к нам вернулся. — Брендан тихонечко жмет мне руку. — Он вернулся! Комик вернулся!

— Ты смог это сделать, — не в силах сдерживать эмоции, шепчет мне Пэтти. — Ты смог, Билли, ты смог.

24

То да, то нет. То свет, то темнота. Я то прихожу в сознание, то теряю его и не имею ни малейшего понятия, какое сейчас время суток и день недели. Моих обычных источников информации у меня сейчас нет. Зрение еще недостаточно острое, чтобы рассмотреть электронные часы, висящие на противоположной стене. Я нахожусь во внутреннем помещении отделения интенсивной терапии — здесь нет ни солнечного света, ни ночной темноты. Меня кормят через трубочку, а потому моя еда не отличается разнообразием — никакого тебе омлета и курицы с рисом. Мне все еще трудно пошевелить губами и сконцентрировать внимание, чтобы что-то сказать, поэтому я пытаюсь беречь силы для решения более животрепещущих вопросов, нежели проблема, который сейчас час: три дня или два ночи.

Я измеряю течение времени совсем другим способом, а именно наблюдая за изменениями во внешнем облике моей сестры. С того момента, как я первый раз открыл глаза, Пэтти приходила в трех вариантах одежды, а значит, либо я три дня назад вышел из комы, либо она очень-очень любит менять наряды.

Папа появляется не так часто: начальник следственного управления — высокая должность, и он не может запросто оставлять место службы в рабочее время. Братья все время где-то здесь, в больнице, но много времени проводят в коридоре, разговаривая по телефону со своими домочадцами или же по ноутбуку с друзьями и сослуживцами в Далласе и Сент-Луисе.

Две постоянные величины для меня — Гоулди и Пэтти. Их я обнаруживал рядом с собой почти каждый раз, когда открывал глаза.

Все они чего-то недоговаривали. Я задавал вопросы, но получал лишь уклончивые ответы типа «Сосредоточься на своем выздоровлении» или «Мы сможем поговорить об этом позже».

Я спрашивал, в результате чего я сюда угодил.

Интересовался, кто в меня выстрелил. И в кого выстрелил я.

Однако чаще требовал сказать, где сейчас Кейт.

Я могу думать цельными предложениями — по крайней мере, мне кажется, что могу. Однако когда открываю рот, все начинает путаться. Связь между поврежденным мозгом и ртом подобна сигналу, который я получаю на смартфон, когда еду на автомобиле по южной части Чикаго. Иногда она функционирует хорошо, иногда — плохо, а порой — вообще отсутствует.

Но я вообще-то не парализован. Все во мне работает. Работает не очень хорошо, пока еще не полностью, но в общем и целом со мной все в порядке.

Я теперь помню, как арестовывал мэра. Память об этом эпизоде вернулась ко мне, когда я увидел сестру в зеленой футболке с трилистником. [32] Сегодня она одета во что-то коричневое. Значит, это произошло накануне. Вчера ко мне вернулась память о той облаве и последовавшем за ней потоке дерьма. Я помню, что суперинтендант полиции был рассержен, а прокурор штата поручила какой-то женщине — умопомрачительной красавице — провести расследование относительно нас с Кейт, чтобы выяснить, не стащил ли я в особняке маленькую черную книжку.

Ежедневно — с каждой сменой наряда Пэтти — я вспоминаю что-нибудь еще.

Я теперь помню, как звали ту женщину, которая занималась специальными расследованиями: Эми Лентини.

Знаю, что меня временно отстранили от выполнения служебных обязанностей. Кейт — тоже.

Припоминаю, как разговаривал в кафе с Гоулди и выдвигал предположение, что вся эта заварушка вызвана отнюдь не дурацкой черной книжкой. Книжка — лишь повод, чтобы разделаться со мной. Помню, что мне пришло в голову, будто кто-то догадался о моей тайной работе на отдел внутренних дел и использовал арест мэра, чтобы нейтрализовать меня.

Стоп! Теперь память обрывается. Да, именно на этом моменте она заканчивается облаком дыма. Дальнейшие воспоминания похожи на автомобиль, мчащийся прочь и оставляющий меня стоять в пыли.

Мой врач — индеец по имени Памереш — сказал, что память о большинстве событий рано или поздно вернется, но, возможно, произошедшие трагические события сотрутся навсегда. «Вы, возможно, никогда не вспомните перестрелку и то, что случилось непосредственно перед ней, — сказал он. — Это называется ретроградной амнезией».

Пэтти забавляется со смартфоном, что-то бубня себе под нос и не замечая, что я снова открыл глаза. Она выглядит очень усталой, очень бледной, очень измученной.

Детство у Пэтти было нелегким. С ней много нянчились, три брата опекали и защищали малышку, но она никогда не могла избавиться от ощущения неуверенности, которое всегда терзало ее, особенно когда ее сравнивали со мной, братом-близнецом. Я никогда не понимал, что во мне такого особенного, но с ее точки зрения превосходил ее буквально во всем: и умнее, и лучше сложен, и общительнее, и симпатичнее. Мне не понять, почему она так думала. Что-то втемяшилось ей в башку еще в детстве и уже не покидало никогда — нечто такое, что вызывало у нее комплекс неполноценности.

Но это никогда не отражалось на наших отношениях. Какие бы чувства она ни испытывала по отношению ко мне, они никогда не были направлены против меня. Мы были дружными и в самые лучшие, и в самые ужасные моменты жизни. Когда три года назад произошли те события, Пэтти восприняла их так же болезненно, как я сам: почти так, как будто это произошло с ней.

— Кейт, — говорю я, даже не пытаясь составить из слов внятное предложение.

Пэтти отрывает взгляд от смартфона.

— Доброе утро, солнышко, — улыбается она, наклоняется и осторожно целует меня в лоб.

Моя голова побрита и сильно забинтована (часть черепа по-прежнему хранится где-то в воздухонепроницаемой стеклянной банке), и я все еще подсоединен трубками и проводами к различным приборам. Они меня кормят, следят за деятельностью моего мозга и сердца и даже массируют конечности при помощи электрических импульсов, чтобы не нарушалась циркуляция крови.

— Кейт, — снова говорю я, встречаясь с Пэтти взглядом. — Пожалуйста.

Пэтти отводит глаза в сторону и задумывается. Мы с ней в комнате вдвоем. Даже Гоулди сейчас нет.

Она пытается прикоснуться к моему лицу или другой части головы, но голова почти вся забинтована. Ее глаза наполняются слезами. Она, возможно, уже выплакала столько слез, что их хватило бы для Ниагарского водопада. Мне очень жаль, что я так поступаю по отношению к ней, но мне необходимо кое-что выяснить, и я знаю — она расскажет, если рядом не будет никого, кто смог бы ее остановить.

— Кейт мертва, Билли. Погибла в ходе перестрелки. Ты выжил, а она — нет.

Изо рта вырывается какой-то звук. Похоже, тихий стон.

Я так и думал. Было бы трудно представить другую причину, по которой Кейт не пришла навестить меня. Но когда я услышал правду — получил подтверждение, что-то хрустнуло внутри меня, как ломающаяся ветка.