Повелитель Человечества (ЛП) - Дембски-Боуден Аарон. Страница 31

Она взяла флягу с водой, пока не поддаваясь панике. У неё оставались запасы. Она сможет продержаться несколько недель на питательной жидкой каше, которую откладывала.

Крики вернулись, когда прошёл день. Остальные заключённые проходили через то же самый фарс, ничего не получив от сервитора-тюремщика, который был слишком ограничен, чтобы понять, что именно делает неправильно.

Баронессе оставалось только ждать. Если сервитор вернётся ночью и повторит свои бесполезные действия, то она поймёт что что-то пошло не так. До тех пор она не уступит страху. Страх был полезен – он показывал, когда нужно быть внимательным и начеку, но становился ядом, если пускал корни. Чем глубже он проникал в сердце, тем сильнее влиял на критическое суждение и отравлял разум.

Она провела следующие часы в тренировках, размышлениях и позволила несвежей воде заполнить живот вместо обычной пасты. Когда сервитор как по команде вернулся точно восемь часов спустя, она встала и подошла, посмотрев на бледные руки киборга.

Он снова сделал толкающее движение и снова в его руках ничего не оказалось. Когда он повторил жест – фляга для утоления жажды также оказалась пустой. Очищающие кристаллы лежали на дне, столь же сухие, как песок в пустыне.

Ни еды. Ни воды.

Баронесса закрыла глаза, слушая удалявшиеся шаги сервитора. Она могла смириться с топором палача или шеренгой расстрельной команды. Но жизнь внутри стального корпуса плохо подготовила её к чувству беспомощности.

Она сжала кулаки, медленно и сильно, так, что побелели костяшки пальцев.

– Если я дышу – я не побеждён. Если я сражаюсь – я не сломлен.

Она бросилась к двери, забарабанила по ней кулаками и снова и снова выкрикивала слова, позволяя им заполнить длинные коридоры тюремного комплекса.

– Если я дышу – я не побеждён. Если я сражаюсь – я не сломлен.

Слова эхом вернулись к ней, кричали десятки глоток, подхватив старый знакомый боевой клич.

Один день превратился в два. Это было всеми доказательствами, в которых она нуждалась. Баронесса решила действовать, пока два дня не превратились в три.

Питательная паста содержала влагу, хотя едва ли в количестве необходимом для человеческого тела. Уже скоро баронесса смотрела на камеру слипавшимися обезвоженными глазами и сжимала осколок, из которого она, в конце концов, сделала некое подобие ножа. Она не питала особых иллюзий, что убийство сервитора как-то улучшит её положение, но его гибель могла запустить какую-нибудь системную тревогу, благодаря которой её истинные тюремщики узнают, что она и её придворные умирают от жажды и голода. Если никто не явится за убитым сервитором, то, по крайней мере, она поймёт, что это казнь.

Это будет просто. У сервитора не было никаких защитных систем или оружия для ответного удара, кроме цилиндрической шоковой булавы, которая была слишком медленной и в слишком плохом состоянии для быстрого использования. Всё, что ей требовалось – втянуть руки существа в щель для еды, ошеломить, впечатав лицо в дверь, а затем перерезать запястья грубым ножом. Вероятно, он вернётся к своим обязанностям, оставляя позади себя кровавый след, и оставалось надеяться, что это вызовет какую-нибудь тревогу по всей тюрьме.

Оставалось надеяться.

Когда она услышал отдалённое эхо бионических ног, то так крепко сжала нож, что порезала ладонь. От обезвоживания зрение стало серым, слух приглушённым и каждая вена в черепе болезненно пульсировала, но ей всё же удалось встать и – не совсем понимая, что делает – поправить рваную пропотевшую униформу.

– Если я дышу – я не побеждён. – Резко прошептала она. – Если я сражаюсь – я не сломлен.

– Пожалуйста, отойдите от двери, – произнёс сервитор из-за закрытого металлического входа. Раньше надзиратель никогда не говорил. Она сомневалась, что он вообще мог говорить. На миг она задумалась не вызвали ли замедленные жаждой мысли слуховую галлюцинацию. Это, конечно, звучало не так, как она ожидала. Золотой металл заблестел с другой стороны щели для еды.

Что…

Изумление исчезло, когда клинок копья в метр длиной с лязгом и треском пробил укреплённую дверь. Оружие скользнуло назад, и появились золотые пальцы, схватившие края пробоины. Она увидела, как они повернулись и сжались, а затем разорвали истошно заскрипевший несчастный металл. Вырванная из стены дверь с грохотом рухнула на пол. Баронесса вздрогнула от звуков удара искорёженного металла по каменному полу коридора.

Шагнувший в камеру человек не был сервитором. Ему пришлось наклониться, чтобы пройти в дверной проём.

– Баронесса Джая Д’Арк, хранитель Хайрока?

– Кустодий. Для меня это честь. – Её голос превратился в сухой кашель. Ей было стыдно показывать слабость перед врагом, но будь она проклята, если станет молчать. – Вы пришли, чтобы, наконец, казнить меня?

–Я принимаю ваши слова за подтверждение. Меня зовут Диоклетиан Корос из Десяти Тысяч, префект гиканатов. Пожалуйста, следуйте за мной, баронесса.

– Я требую права умереть в чистой униформе.

– Очень культурно. Уверен, что однажды вы именно так и умрёте. Но я не собираюсь убивать вас. Вы помилованы.

– Сигиллит никогда не отменит моего приговора.

– Сигиллит никогда вас и не приговаривал. Подозреваю, что посреди всей бесконечной бюрократии войны он просто забыл о вашем существовании, пока вы не потребовались. Вы помилованы во имя Императора. Теперь следуйте за мной, если не хотите, чтобы ваш баронский двор продолжал гнить в камерах.

Она последовала за ним, хотя и осторожно. – Потребовались? – спросила она. – Мы потребовались?

Кустодий не ответил.

Сразу снаружи камеры стоял ещё один высокий воин, не такой высокий, как кустодий, но всё же на две головы выше её. Он был в красных цветах, а не в золоте и держал шлем подмышкой – с гребнем, опускной решёткой на лицевой пластине и тускло-зелёным выключенным визором. Символы белых перьев украшали пластины брони, как и искусная серебряная филигранная гравировка.

На его лице не было ни следа чувственности и всё же это не меняло факта, что он без преувеличения был самым красивым человеком, которого когда-либо видела Джая Д’Арк. Артистизм живой красоты, воссозданный в мраморе. Ангел из мифа, поражавший навязчиво утончённой бледностью.

– Я – Зефон, – поздоровался он, вежливо кивнув. Его низкий, но жестоко мягкий голос был создан петь под звёздами.

Джая посмотрела между двумя воинами. – Освободите мой двор. Затем ради всего святого, пожалуйста, скажите мне, что происходит.

Десятки из них стояли, моргая и щурясь в тусклом солнечном свете. Одетые в выцветшую и грязную униформу, в которой их бросили в тюрьму, несмотря ни на что они стояли ровными рядами, словно на плацу Хайрока. Душа Джаи воспарила, увидев, что, невзирая на тяготы и лишения, они собрались в таком демонстративном порядке. Вскоре надежды спустились на землю – с придворными пришли их слуги, несколько ризничих каждого потомка и техножрецы в мантиях, которым, видимо, досталось сильнее их господ. Они сбились в неплотные хрипящие дрожащие группы. Сердце баронессы заныло от того, что с уважаемыми механиками её дома так плохо обращались.

Двор Хайрока, оборванный и потрёпанный, но, наконец, свободный стоял на зубчатых стенах громадного Внешнего Дворца. На западе среди подобных копьям шпилей виднелась Себераканская башня, окружённая слезившимся оком заходящего солнца. Джая подавила желание сплюнуть от её вида. Где-то в облаках высоко над ними жалобно выли двигатели.

Три фигуры стояли перед ожидающими рядами. Джая по очереди рассмотрела каждую, ко всем относясь с одинаковой осторожностью и недоверием. Кровавый Ангел наблюдал за собравшимися придворными и слугами, стоя без шлема на едком загрязнённом ветру. Нежные пальцы ветра теребили его золотистые волосы. Его руки – обе бионические – были скрещены над расположенными на нагруднике в форме буквы “Х” укреплёнными кабелями. Он был одновременно очень сосредоточенным и совершенно безмятежным, не делая угрожающих движений. Он вообще не шевелился, не считая развеваемых ветром волос.