Фамильное привидение - Арбенина Ирина. Страница 16

Грабить квартиру покойника Хованского.

Вдовы депутата, насколько Генриетте удалось выяснить, в Москве не было. Отбыла из города на уик-энд.

Стоя рядом со своей машиной, Генриетта рассматривала возвышающиеся за забором башни «острова везения» на улице Молодцова и все больше приходила в отчаяние.

Это было невозможно… Легче ограбить Оружейную палату!

Ладушкин объяснил ей, на каком этаже находятся окна квартиры. И сейчас Генриетта, путаясь и трясясь от волнения, сделала несколько попыток отсчитать нужный этаж… Двенадцатый. Спасибо, что не тринадцатый!

Все остальные сведения о квартире Хованских Генриетта тоже выяснила во время электронного общения с супругом, умудрившись, впрочем, не открыть ему при этом цели своего любопытства.

Итак… Дом полузаселен из-за дороговизны квартир и удаленности от центра. При въезде на «остров» — охрана.

Начиная с пятого от края окна… это все окна Хованских. Генриетта подавленно вздохнула. В общем, можно было бы и не отсчитывать — это была единственная квартира в доме, где были открыты окна.

— Окна в лоджии открыты, — объяснила ей накануне неумолимая Светлова, тоже успевшая побывать неподалеку… — Разведка, мадам!

— Открыты?

— Да, представь… Что, в общем, большая редкость и необыкновенная удача для квартиры, оборудованной сплит-системой.

— А почему они открыты? — простодушно поинтересовалась Генриетта.

— Почему?! Ну, очевидно, потому, что квартиры, в которых находился покойник, нужно хорошо проветривать. Помнится, Инара Оскаровна пожаловалась, что ее «преследует запах». К тому же там, на «острове», такая охрана, что можно держать открытой даже дверь.

— Ясно.

— У тебя вообще-то… хороший вестибулярный аппарат? — почему-то спросила Анна.

— Не знаю… — растерянно пожала плечами Генриетта.

Теперь она смотрела на раскрытые окна двенадцатого этажа и понимала, что ей представилась возможность это выяснить.

Пока Генриетта отчаивалась и наблюдала и снова наблюдала и отчаивалась — рядом притормозила синенькая «Рено». Из окошка высунулась мужская голова… Глазки маслено поблескивают. Генриетта чертыхнулась… Все ясно: искатель приключений… Но, увы, не Ален Делон.

— Девушка, а вы правда рыжая? — начала свои немудреные заигрывания «голова».

— Чего?! — Генриетта, которой срывали, можно сказать, «оперативно-розыскное мероприятие», церемониться не собиралась.

— Я хочу сказать, вы точно не крашеная?

Генриетта оскорбленно отвернулась. Принять за крашеные — ее «рыжее проклятье», мучение ее жизни, наказание природы — копну буйных огненного цвета кудряшек? Это было чересчур… Да разве может женщина своими руками обречь себя на такое!

— Девушка, да вы не обижайтесь… Я сразу понял, что вы настоящая! — польстила «голова». — А я вон в том доме живу! И люблю, знаете ли, девушек с рыжими волосами.

«А я люблю мужчин хоть с какими-нибудь волосами… — хотела сказать Генриетта — что было бы, безусловно, прямым оскорблением «головы», поскольку заигрывающий с ней господин был абсолютно — бильярдно! — лыс.

Но слова, что называется, замерли на устах… Генриетта, как загипнотизированный кролик, смотрела туда, куда был направлен указующий перст лысого господина: «А я вон в том доме живу!»

Это был тот самый дом, где находилась квартира Хованских…

— Хотите ко мне в гости? — не стала затягивать свои заигрывания и тратить попусту время «голова», явно ободренная заинтересованным взглядом ярко-рыжей девушки.

— Хочу.

Ответ Генриетты порадовал лысого своим лаконизмом.

В общем, Генриетта знала за собой эту особенность: как только она начинала думать — тут же совершала какую-нибудь глупость. Кому как, конечно, — а ей было лучше не думать вовсе. Самые разумные свои поступки она совершала по наитию.

И возможно, это был как раз тот самый случай, когда думать ей было ни к чему.

Квартира лысого находилась не просто в том же доме… Она и располагалась — удивительное совпадение! — на двенадцатом этаже. Только в соседнем подъезде.

…Больше всего на свете Генриетта не любила гладить мужские рубашки. Дело в том, что Гоша Ладушкин, супруг Генриетты, был очень привередлив и вечно находил недостатки в ее работе: то карманчик плохо разглажен, то рукав… «А все потому, что ты гладишь, когда они уже пересохли! А надо сразу, милая моя!» К тому же Ладушкин любил дорогие рубашки — со стопроцентным содержанием хлопка, которые, как известно, вообще плохо гладятся, зато хорошо мнутся.

Но во всем есть свои плюсы, даже в нудном глаженье рубашек… Стоя у гладильной доски, «милая моя» обычно включала телевизор и, занимаясь глажкой, одновременно повышала свой образовательный уровень. Поскольку некоторые передача были на редкость познавательны… Однако, если бы не утюг, смотреть их вряд ли бы кто согласился.

Так, разглаживая как-то Гошину рубашку «от Кензо» — жутко «сложную», с противной складочкой на спине, занимавшую обычно уйму времени, Генриетта просто вынуждена была прослушать проникновенную передачу — телеочерк о жизни девушек-клофелинщиц. О том, какое у них было трудное детство и как государство им не помогало и довело до такой ужасной жизни; толкнуло, можно сказать, в криминальную пропасть…

Все-таки одна из основных функций телевидения, безусловно, просвещение… Так, в частности, из подробных, словно речь шла о консервировании патиссонов, объяснений некой разговорчивой девушки-клофелинщицы, которая щедро и не таясь делилась своим «опытом», Генриетта и узнала, в какой пропорции следует добавлять в спиртное одно «ну очень простое лекарство, которое в любой аптеке продают без рецепта». И так добавлять, чтобы «клиент не вырубился совсем — ведь девушку станут разыскивать за «мокруху»! — а только на нужное количество времени заснул».

Теперь столь неожиданно попавшая «в гости», Генриетта вдруг все это припомнила…

Увы, знание грозило остаться бесполезным — она ведь не готовилась к визиту «в гости» так же основательно, как это делают девушки-клофелинщицы.

К счастью… И это тоже было особенностью Генриетты… Как только она выключала свои «бесполезные мозги», все начинало идти как бы само собой.

Так бывает… например, в теннисе: один много думает и потому не успевает брать мячи, а другой не думает вовсе — и потому успевает всюду.

Пока лысый, приготовившийся недурно провести время с «замечательной рыжей девушкой», хлопал на кухне дверцей холодильника, Генриетта, как и полагается подобранным на дороге «замечательным девушкам», отправилась в ванную…

И, почти не надеясь на чудо, можно сказать, «дрожащими ручонками» открыла аптечку…

Это и было почти чудо…

То самое «простое лекарство», о котором толковала в жалостливой телепередаче матерая клофелинщица, лежало в аптечке среди прочих…

— Мартини? — изображая хорошие манеры и светскую жизнь, что, впрочем, давалось человеку с невероятным трудом, предложил лысый. — Или сразу водочки?

— Мартини. — Генриетта манерно хихикнула. — Только обязательно с соком… — попросила она, капризно надув губки.

Лысый снова отправился на кухню.

Таблетка упала в бокал и почему-то начала шипеть, как аспирин. Ужасающе громко! Генриетте казалось, что треск, с которым лопаются пузырьки, слышно даже лысому на кухне. При этом ужасная таблетка вдобавок никак не тонула, а предательски крутилась на поверхности… «Ее бы ложечкой чайной размешать…» — чуть не плача, думала Геня. Но ложечки, увы, у нематерой клофелинщицы под рукой не было. Ни чайной, ни столовой…

В общем, Генриетта трижды простилась с жизнью за то время, пока проклятый белый кружок наконец растворился.

Но, видно, все и правда шло уже само собой… Когда лысый вернулся к столу, поверхность вина в его бокале была безмятежно тиха. Никаких предательских пузырьков.

Героиня той познавательной телепередачи — Генриетта вынуждена была отдать ей должное, — по всей видимости, была настоящим профессионалом в своем деле — лысый спал как ребенок. Легко и безмятежно.