Фамильное привидение - Арбенина Ирина. Страница 40
Девочка, дочка Алены, сидя в прогулочной коляске, несмотря на свой почти трехлетний возраст и разумную, показавшуюся прежде Светловой почти взрослой, речь, на сей раз сосала пустышку — у некоторых детей эта привычка сохраняется очень долго — и, видимо, почти убаюканная монотонным голосом матери, засыпала…
— «Фамилии светлейшей княгини Лович, светлейших князей Юрьевских, князей Палей обязаны своим появлением строгим правилам, регламентирующим браки членов императорской фамилии. Когда великий князь Михаил Михайлович женился на внучке Пушкина, графине Софье Николаевне Меренберг, дочери графини Натальи Александровны Пушкиной-Дубельт-Меренберг и принца Николая-Вильгельма Нассауского, император Александр Третий, двоюродный брат Михаила Михайловича, не признал этого брака, считая его недействительным…»
Монотонный бесстрастный голос Алены чуть дрогнул.
— «Супруги, — продолжала она, — навсегда остались в Англии, где Софья Николаевна для себя и детей получила от королевы Великобритании титул графини де Торби. От этого брака родилось трое детей, Анастасия, Надежда, Павел…»
Голова засыпающей девочки в туго завязанной розовой шапочке — так туго, что щеки у нее свешивались, как у хомяка, — склонялась все ниже, пока не опустилась так низко, что пустышка выпала изо рта…
Трудно было предположить, будто что-то из услышанного проникает в сознание малютки. Она заволновалась, только потеряв пустышку.
Но ее мать этого не замечала. Она читала увлеченно… Все эти вереницы двойных и тройных имен, видимо, завораживали ее, как сладкая, неземная музыка.
Эти имена явно не были для нее пустым звуком — это был ее мир. А беда графини Торби, которой было отказано в признании брака, явно воспринималась острее и ближе, чем развод соседки по лестничной площадке, которую бросил муж.
Между тем девочка в туго завязанной розовой шапочке, потеряв пустышку, хотела было захныкать… Но успокоилась, самостоятельно найдя выход из создавшегося трудного положения. Столь же энергично малютка принялась вместо пустышки сосать свой толстый пальчик.
— «В одна тысяча девятьсот тридцать пятом году великий князь Кирилл Владимирович, провозглашенный в 1924 году Кириллом Первым, установил новые правила для вступления в морганатические браки для членов дома Романовых. — Ее мама, ничего не замечая вокруг себя, все продолжала читать ей вслух. — В этих правилах говорилось, что жены и дети с нисходящим потомством членов императорского дома при неравнородных, но законных браках получают титул и фамилию князей Романовских с добавлением к ним и девичьей фамилии жены означенного члена императорского дома с титулованием жены и старшего в сем роде Светлостью».
— Здравствуйте… — осторожно, как с лунатиком, чтобы не вспугнуть, поздоровалась Светлова с увлеченной чтением Аленой.
— А, это вы! — Глинищева удивленно подняла голову.
— Да… вот снова к вам.
— Я рада.
— Ну, как ваши дела?
— Спасибо… Знаете, все в порядке. «Старик» больше не появлялся. Наверное, мне все-таки тогда померещилось.
— Наверное…
— Зайдете в гости, Генриетта?
Аня с удовлетворением отметила, что «не расшифровалась» и Алена по-прежнему числит ее супругой Ладушкина.
— С удовольствием. У меня-то как раз все очень плохо. Прямо не знаю, как дальше жить! Представляете? Муж — в розыске. Следствие по-прежнему считает его главным подозреваемым. А я — как видите… — Аня кивнула на свой животик. — Время не ждет.
— Ну, идемте к нам… Поболтаем.
Они поднялись наверх, в квартиру Глинищевых, и с шумом заполнили сразу до отказу тесный неудобный коридорчик.
— Ну, давай распаковываться! — принялась Глинищева за ребенка.
И начались хлопоты, которые Светлова невольно уже примеривала на себя. Что такое «в нашем-то климате» — в такой вот ужасной квартирке! — собраться на прогулку с маленьким ребенком и вернуться? Все вот это — крошечные носочки, варежки, шапочки, рейтузики — надеть, пыхтя и стоя практически на коленях, а потом еще и снять?!
А Светлова-то всегда думала, что это с собакой гулять сложно — лапы потом надо мыть!
— Мам, а ты тете Генриетте расскажи про нас, про Глинищевых! — заканючила девочка, болтая ногой в полустянутом башмачке.
— Не балуйся… — остановила ее строго Алена. — Веди себя красиво!
— Ну расскажи!
— Право, милая моя девочка, не знаю, стоит ли тете Генриетте — «про Глинищевых»? Кого волнует история чужой семьи?
— Ну мам!
— Знаете, это у нее просто любимая сказка, — виновато оглянулась Алена на Светлову, — сказка «про Глинищевых»! Конфетами не корми, а расскажи «про нас, про Глинищевых»!
— Да? Ну, это же замечательно… А то все мы — Иваны, не помнящие родства, увы…
— Деточка, тете Генриетте про Глинищевых — не интересно!
— Нет, интересно!
— Не спорь со взрослыми — это некрасиво. Воспитанные девочки так себя не ведут.
— Нет, интересно, нет, красиво! — заклинило ребенка на одной теме…
— Интересно, интересно! — поддержала девочку Светлова.
— Расскажи, расскажи про Глинищевых! Ты же всем всегда рассказываешь! — «выдал» маму ребенок.
— Ну что ж… Если вы все так настаиваете!
Глинищева с видимым удовольствием прошла в комнату и достала из шкафа черную лаковую шкатулку.
У нее был вид человека, которого гости упрашивают спеть или почитать стихи, а он все отказывается, но при этом страстно желает лишь одного — чтобы его уговорили!
— Присаживайтесь…
Алена усадила всех вокруг стола.
Ребенок сразу подпер кулачками и заранее — в предвкушении! — приоткрыл рот.
— Ну вот… Вот это нашего папы Алеши прабабушка и прадедушка… Татьяна Аркадьевна Глинищева и Алексей Дмитриевич Глинищев! — Алена достала из шкатулки очень старый фотоснимок.
— О! — восхитилась Светлова. — Какая красивая пара!
— Знаете, он ведь был морским офицером. Голубая кровь…
— Да-да, это заметно… — вежливо поддакнула Аня. — Я понимаю. Голубая кровь, белая кость… Просто бросается в глаза.
— Правда?! — почему-то обрадовалась Алена.
— Клянусь.
— Понимаете, эта фотография сделана в пору их медового месяца.
— Я почему-то так и подумала.
— Да! Они здесь очень счастливы и очень влюблены. Трудно не заметить счастье даже на таком старом снимке… А в общем-то, они пробыли вместе очень недолго.
— Вот как?
— Эта фотография сделана весной семнадцатого.
— Ах вот что!
— Представьте, да… Летом восемнадцатого года они были вместе в последний раз. Алексей Дмитриевич отвез молодую жену в свое имение Спасово… Имение, конечно, было уже основательно разграблено к тому времени. Но дом еще уцелел.
— Вот этот дом, который у вас в рамочке на стене?
— Именно он. А вот это… Алешина прабабушка, Татьяна Аркадьевна, хранила всю жизнь. И передала своему сыну. — Алена покопалась в шкатулке. — Это орден! Орден Святого Владимира четвертой степени с мечами и бантом.
— Ну надо же! — опять восхитилась Светлова. — Такое только в музее можно увидеть, да?
— Да. Не хочется быть нескромной, — польщенно усмехнулась Алена, — но вы правы. А вот этот лоскут пожелтевших кружев она тоже хранила всю жизнь…
В дверь позвонили.
— Извините… Это муж с работы.
Она открыла дверь, и в крошечной типовой квартирке появился нынешний носитель голубой крови, ее супруг Алексей Глинищев.
Завертелся ежевечерний круговорот жизни — с переодеванием в тапочки, ужином, краткими перепалками…
Светлова терпеливо ждала и наблюдала.
— Алеша, ты кашу будешь?
— А что — у нас есть варианты?
— Нет.
— Тогда буду.
— С молоком?
— С молоком.
Светлова понимала, что приличному человеку давно пора попрощаться, но что-то удерживало ее. И она извиняла свое невежливое поведение тем, что уходить, не дав хозяйке закончить то, что та явно хотела рассказать, еще невежливее.
Наконец все опять собрались за столом, и Алена продолжила свой рассказ:
— Видите ли, сам Алексей Дмитриевич Глинищев пробыл тем летом восемнадцатого года в Спасове недолго. Это, если помните, было время, когда формировалось Белое движение и все мужчины уходили на юг России. — Алена мельком взглянула на Аню.