Дети августа - Доронин Алексей Алексеевич. Страница 1

Алексей Доронин

ДЕТИ АВГУСТА

 Памяти моего отца А. В. Доронина. 

Пролог. Эпоха человечности

«Был июль, понедельник, девять двадцать по Гринвичу.

Место это когда-нибудь назовут Конго. Или Заиром. Или Ботсваной. Но пройдут еще сотни тысяч лет, прежде чем кто-то на Земле придумает слова для обозначения времени и места. А пока это была просто саванна — равнина, перемежающаяся островками невысоких деревьев.

В горячем воздухе кружилась пыль, над землей плыло знойное марево. У древнего пересыхающего озера, недалеко от медленно текущей мутной реки сошлись две стаи вставших на задние лапы зверей. Сошлись не на жизнь, а насмерть, решая древним и проверенным способом, кому быть, а кому нет.

Они еще не знали правильного строя и сражались густой толпой, мешая друг другу, толкаясь волосатыми локтями и не слыша в кровавой сутолоке своих вождей. Последним же было не до отдачи команд: они не прятались за спинами своих воинов, а бились впереди всех — не самые умные, но самые крупные и свирепые особи, способные кулаками и пинками доказать свое право на лидерство.

Им не нужны были даже шкуры убитых животных — климат этого края вблизи экватора был теплым, хотя глобальное похолодание уже начало постепенно сковывать почвы льдами в северных широтах Евразии. Для холодных ночей тела этих существ были покрыты густым волосом, который делал их еще более похожими на недальних родичей, передвигавшихся на четырех ногах.

В руках у них были дубины, выломанные из целых стволов молодых деревьев, некоторые даже с зелеными листьями, и острые камни, расколотые самой природой. Ни точить, ни заострять, ни обжигать на огне эти существа еще не умели.

Их голосовые связки почти не отличались от тех, что есть у современных людей, но язык тоже больше напоминал звуки, которые могут издавать звери. В нем переплелись уханье шимпанзе и орангутанга, рев голодной или впавшей в гон гориллы, рычание рассерженного бабуина.

Но было отличие: в их глазах уже жила искра разума. И эта искра воспламенила топливо бурливших инстинктов, сделав их в тысячу раз опаснее любых хищников, хотя от природы они были травоядны и зубы и ногти имели плоские. Когда-нибудь она даст им силу и подвигнет на великие свершения. Она подарит им огонь, чтобы они могли обогревать свои убогие жилища, готовить пищу и закалять в нем свое оружие. Огонь, который при случае всегда будет готов поглотить и их хижины, и их самих. Огонь, который однажды сам станет оружием и сделает их повелителями Земли.

Надолго ли? И не для того ли, чтоб обречь на страшную погибель и обратить в прах?

Дерущиеся не могли этого знать. Они жили одним днем, не помня о прошлом и не думая о будущем. Просто не представляя себе этих категорий.

Здесь, в девственной саванне у них было много врагов. Львы, леопарды и гиены могли разорвать их слабые тела своими когтями и клыками, а свирепые носороги и даже обманчиво добродушные слоны — пронзить рогом или бивнем, либо втоптать в грязь ножищами, превратив в кровавую кашу.

Но самым страшным врагом в этот момент истории стали для них им подобные. Еще не так много было на Земле этих странных существ, почти не выделяющихся из большой семьи своих генетических родственников. Но пути их пересекались часто, потому что они редко оставались долго на одном месте, а инстинкт вел их по одним и тем же маршрутам вдоль рек, богатых рыбой, на берегах которых росло много плодовых деревьев и съедобных растений. Раньше они были обитателями влажных экваториальных лесов. В этом эдемском саду детство человечества проходило довольно благополучно, на диете из фруктов, и у каждого всегда было готовое убежище от врагов среди ветвей над головой. Но когда климат начал медленно изменяться, вслед за ним начала меняться флора и фауна. Саванна наступала на леса, а на саванну наступала пустыня. Им оставалось или приспосабливаться, или умирать. И это приспосабливание включало в себя способность отбивать хорошие места для стойбищ у более слабых соседей.

Они достигали половой зрелости значительно раньше современных людей, и в этом был резон. Ведь они редко доживали до тридцати лет — и каждый третий погибал от рук сородича: либо из враждебного племени, либо во внутриплеменной сваре из-за самок, пищи или места в иерархии.

Взметнулся пущенный сильной рукой камень, и один из воинов — хозяев этой лощины — с диким воем покатился по траве. Поднялась и опустилась огромная дубина, больше похожая на вырванное с корнем дерево, и другой без звука упал навзничь с проломленным черепом, из которого вытекало в пыль серое вещество самого совершенного в мире мозга — кто-то из дерущихся тут же вляпался в него грязной мозолистой пяткой.

Их оружие было примитивно, но ярость уже бурлила и клокотала в них. Они были людьми, и они пришли на эту землю, чтобы сеять и пожинать смерть.

Но первым человеком стал не тот примат, который разбил дубиной или камнем голову своему сородичу. Это могла сделать и обезьяна. Первым человеком стал тот, кто совершил это в составе организованной группы, распределив роли и продумав под своим еще очень низким лбом простенький план действий.

А может, человеком стал тот, кто убил и понял, что поступил плохо? Но все равно делал так вновь и вновь, потому что такое поведение сулило эволюционную выгоду и экономию энергии, находясь во власти страшного дуализма, разорванности надвое. Так вместе с разумом родилось зло, которого не было ни во вселенной косной материи, ни в царстве бессловесных тварей.

Казалось, бой будет продолжаться бесконечно, но вот одно племя начало медленно отступать под натиском превосходящих сил. Они не были слабее телом и духом, но их брали числом.

Они попытались прорваться к реке, но их окружили со всех сторон с намерением истребить до последнего. Положение казалось безвыходным, но они не собирались сдаваться. Да и не могли — ценой поражения была гибель, а призом, который получает победитель, являлась жизнь. Оба племени это интуитивно понимали, поэтому дрались насмерть.

Упавшие хватали дерущихся за ноги, впивались, как волки, в лодыжки и пытались повалить на землю. Трещали кости, рвались жилы и мышцы. Сбившись в одну массу дерущейся плоти, странные существа рычали и вопили так, что травоядные удирали прочь от этого места на расстояние дневного перехода. Хищники навострили уши и тоже удалились на безопасное расстояние. Только гиены и волки втянули носами воздух и подошли чуть ближе, несколько рогатых воронов с черно-красным оперением вспорхнули на ветку развесистой акации, да где-то в вышине среди низких облаков промелькнула точка: это нес свой дневной дозор стервятник. Сегодня у них будет пир. Но не раньше, чем эти непонятные двуногие отойдут подальше от вкусной добычи из мяса и крови.

Битва между тем продолжалась. С глухим стуком и мокрым хлюпаньем обрушивались на головы дубины, врезались в квадратные челюсти костлявые кулаки. Но уже становилось понятно, что перевес — на стороне пришельцев.

Захватчики и обороняющиеся настолько похожи, что их и не отличить — это был один подвид гоминидов. Понятия «язык» в эпоху первобытной лингвистической непрерывности еще не было, на жесты и мимику приходилось больше половины информации, которую гоминиды могли передавать. Но так как они приходились друг другу кровными родственниками, происходя от общего прапрапрадеда, жившего с десяток поколений назад, их уханье и взревывание имело много общих черт. Хотя даже частей речи еще не было.

«Ух!», «Эх!», «Ха!», «Г-р-р-р!» — с такими звуками шла битва.

И вот уже то один, то другой из обороняющейся стаи падал, чтобы больше не подняться, а на немногих воинов, которые пытались отбиться, встав спиной к каменистой осыпи на берегу реки, навалились скопом. Вскоре над толпой были воздеты руки с их окровавленными головами — безглазыми, расплющенными, с отгрызенными в порыве ярости ушами и носами.