Дети августа - Доронин Алексей Алексеевич. Страница 45

После этого он поднялся, погладил внука по голове и, ничего больше не говоря, вышел.

Под знаком Костлявой прошла та зима, потому что, кроме Белого, еще четверо взрослых умерли — поровну от рака и от сердца. В числе вторых была мать этого парня. Сердце такая вещь — оно рвется и бьется.

Но дети Безносой никогда не боятся, не знают, как она близко. Были еще другие опасные игры. Были скользкие крыши — и не обязательно низеньких сараев и гаражей. Иногда жэдэ-вагонов, а иногда домов или фабричных корпусов. Но ангел-хранитель — как тут в него не поверишь? — исправно выполнял свою работу.

Так продолжалось до тех пор, пока на рубеже тринадцати и четырнадцати лет Младший не открыл для себя книги. И они на долгое время захватили его настолько, что он забыл об опасных прогулках и проделках. Книги были своего рода воротами в другие миры. Особенно его увлекали книги про героев, сражавшихся за свободу. Причем реальных, из истории Земли, или вымышленных — не важно. Робин Гуд, Тиль Уленшпигель и Панчо Вилья спокойно уживались с Полем Атрейдесом и Конаном Варваром. Видя его увлеченность, дед один раз даже шуткой предостерег его: «Как и пираты Карибского моря, все эти ребята кажутся такими классными только на бумаге. Не думаю, что я пригласил бы кого-то из них на чай».

Выдуманные миры затмили на время привлекательность рельсов и шоссе, ведущих в таинственную даль.

Аэропорт в Спиченково с его огромными железными конструкциями и взлетными полосами, огромным бочками для топлива размером с дом, а также другие далекие «объекты» пацаны осваивали уже без него, он к тому времени отстранился от компании. И правильно сделал. За аэропорт им тогда всем попало. Не за то, что подвергли себя риску (сначала они там чуть не угорели, а потом их чуть волки не сожрали) — теперь уже все были большие и отвечали за себя сами — а за то, что отлынивали от работы целых четыре дня, не спросив разрешения у взрослых.

Вот такими были, в двух словах, Сашкины зимние воспоминания. Их было еще много, таких вех: первый труд по расчистке снега во дворе, первая дальняя вылазка из города со взрослыми на лыжах, рыбалка на льду с отцом и первая охота на дичь крупнее голубя или вороны. И все они проходили в окружении снега, льда и холодного ветра.

А бывали еще аномалии. Тогда он неделями сидел дома, чувствуя страшное давление на оконное стекло, покрытое морозными узорами. Градусник врал, показывал свой минимум в минус сорок пять. В реальности бывало и до минус семидесяти. И пыхала весь день печка, сжирая и сжирая уголь ведрами, красная от жара.

Поэтому-то, говорили, в Сибири было так мало людей. Температура имела привычку опускаться внезапно. Вышел за ворота, подул ветерок, похолодало, ты начал задыхаться и упал в сугроб. Пошел снег — и вот уже замело тебя, будто и не было на свете. Весной оттаешь, найдут, если повезет. У кого была голова на плечах, те на юг или на восток ушли давно. На запад не шли. На западе, на Урале — смерть, это все знали. Хотя и про юг с востоком точно неизвестно. Никто же не возвращался.

А вот летних воспоминаний почти не было, и летних снов — тоже, хотя лето Сашка очень любил, любил запахи трав, тепло солнца, садовые и лесные ягоды. Наверно, потому что снег лежал восемь месяцев в году и временами выпадал и в остальные четыре.

Так он и вырос — на руинах, среди зимы, в которой были редкие перерывы, которые назывались "лето". Наверно, из-за того, что пролетало лето быстро. Только началось, успел искупаться разок, поесть клубники, шпиёнов у дороги пособирать (эти грибы прячутся у земли, фиг заметишь), поесть печеной на костре картошки или запеченного в глине голубя, а уже зима катит.

Взрослые говорили, что раньше леты были длиннее и теплее. "Раньше" — это слово, как заколдованное, всплывало в ответ на любые его расспросы про жизнь и мир вокруг него.

О причинах того, что время было поделено на "раньше" и "сейчас", взрослые рассказывали ему очень смутно и скупо.

«Упала бонба, и всем пришел трындец», — отвечал папа.

Уже лет в семь он захотел услышать более обстоятельный рассказ

«Иди к деду, — сказала мама, которой оставалось жить на этом свете всего один год. — Никто лучше него не расскажет».

Так он и сделал.

Вдалеке справа показались развалины ТэЦэ. Или, другими словами, «Оптимы». С виду всего лишь большая груда камней и плит, но дед много рассказывал про это место. Как-то оно было связано с его прошлым. Упоминал он и Мясника. Вроде бы после войны они оба там проживали некоторое время в небольшой общине уцелевших, которая в том районе обитала, вокруг «Оптимы», и кормилась с нее. Погибли эти люди от ракеты — махонькой, но упавшей прямо им на голову. Почти все погибли.

Когда сюда пришли ссыльные из Заринска, на всю Прокопу они нашли едва ли полсотни семей. Те агрессии не проявляли, но выглядели ужасно убого. Еще человек двадцать пришли из района бывшего Зенковского парка, где они кое-как перебивались огородами и рыбной ловлей.

Поскольку приезжих было гораздо больше и материально они были обеспечены куда лучше, эти люди быстро среди них растворились, и хотя, как говорил дед, им два шага оставалось до каменного века, через год ни по привычкам, ни по внешнему виду уже нельзя было отличить одних от других. Из коренных прокопчан, которые всю Зиму от начала до конца здесь просидели, происходили их соседи Зенковы. Те даже говорили, что район и парк в честь их предка названы.

Повозка ехала плавно, и Сашка представлял себя водителем автомобиля или тяжелого грузовика. Даже остановился перед черным светофором, сказав Чернушке: «Тпру!». Лошадь покосилась на него своими умными глазами и фыркнула. «Ну и дурак же ты», — наверное, хотела сказать она.

Они свернули налево и доехали до кинотеатра «Орбита». От того уже почти ничего не осталось. Он пережил войну и долго стоял с виду нетронутый, но случившееся пять лет назад небольшое землетрясение обрушило его фасад — видно было осевшие, провалившиеся перекрытия.

Здесь надо было съезжать с автомобильной дороги на пешеходный тротуар. Карты у Сашки не было, она была ему не нужна. Он мог бы ориентироваться здесь с завязанными глазами.

Существовала и другая дорога до хутора Пустырника. Если бы он поехал прямо, то через пару минут достиг бы двухэтажной бетонной коробки под названием «Фаворит», зажатой между стоящих углом двух высоких домов.

У «Фаворита» можно было повернуть направо, а можно было ехать прямо, и свернуть потом. Но и там, и там было слишком много машин и обломков. Дорога через Аллею была чуть длиннее, но безопаснее.

Он проехал всего в десяти метрах от кинотеатра. Ползучие растения уже заняли здание, а переносимые ветром семена трав и даже кустарников пустили корни на уступах проломленной крыши.

Теперь по левому борту нарисовался второй ТэЦэ — «Альбатрос», который сохранился чуть лучше, чем «Оптима». Даже можно было разглядеть буквы вывески — они рядом валялись, на стоянке, придавив пару машин. Сашка там часто рылся, находил интересные вещи. Все мальчишки там рылись.

Из-за «Альбатроса» выглядывал длинный-предлинный железнобетонный дом, который назывался «китайской стеной».

В детстве Саша думал, что китайцы — это маленькие эльфы, которые жили до войны. Целыми днями сидели они и мастерили разные вещи. И понаделали их такую кучу, что завалили ими всю Землю. Ведь даже сейчас почти все, что можно взять в руки или надеть, окажется изготовленным китайцами. Но дом, как говорил дед, к китайцам отношения не имеет. Его так прозвали только потому, что он похож на огромную стену, которая в Китае стоит. Те построили ее давным-давно, чтоб от набегов конных варваров защищаться. Вот бы увидеть это когда-нибудь…

В городе были и другие крупные ТэЦэ: «Полоса» и «Победа». И повсюду в других городах, где они побывали, эти огромные коробки отмечали их путь. Даже имена их иногда совпадали, как будто у прежних недоставало фантазии дать им разные названия. Сашка не представлял себе, сколько должно быть жителей, чтоб им требовались такая куча огромных рынков. В некоторых, если хорошо поискать, можно было до сих пор найти предметы, которыми можно жилище украсить. Одежду и обувь — нет. Только сырье для портных и сапожников. Но сейчас ему было не до этого.