Дети августа - Доронин Алексей Алексеевич. Страница 81

Так бесславно и глупо закончилась авантюра с «переселением». И сгниют непонятно для кого заготовленные на новом месте корма.

Сашка вспомнил, что дядя Женя и раньше особо не горел желанием переселяться на юг. Просто уступил давлению большинства.

«А ведь кто-то говорил: давайте Прокопу сожжем, чтоб Бергштейну одни головешки достались».

Но одно слабое утешение все-таки было. Если бы они остались на месте — точно также их поимели бы «сахалинцы». А может и хуже — компактную деревушку легко было оцепить так, что и мышь бы не выскочила, и накрыть посреди ночи. Легче, чем растянувшуюся колонну на марше. Тогда некому было бы мстить и все погибли бы разом. Могли бы и сжечь в собственных домах.

А значит, отец и дед своим решением их спасли. Хоть и совсем не так, как сами хотели.

Все, что оставалось, так это выторговать себе лучшую долю у своей метрополии. Но пока это все напоминало дележ шкуры неубитого медведя. А если они ошибаются? Если в Заринске тишь и гладь? Кто их тогда поддержит против правителя, пусть и не очень законного, и его дорогих друзей?

Пятьсот человек… если не будет поддержки местных — это, конечно, маловато для штурма большого укрепленного города. Но смелость, как известно, крепости берет. И ярости у них было столько, что каждый готов был драться с четырьмя. Плюс на их стороне будет эффект неожиданности.

Оружия теперь много, почти каждому достанется хоть плохонькая, но винтовка. Хотя патронов было маловато, особенно для пулеметов, которых тоже недоставало.

В истории, как Сашка знал из книги деда, выигрывались битвы и войны и при более безнадежных раскладах.

Самое главное Данилов знал — его точно возьмут с собой. И он сможет поквитаться за все. Парень по-прежнему надеялся, что дед с Женькой живы. Деда могли угнать с собой, чтоб представить Уполномоченному как умного книжника. А сестру… по поводу ее Сашка не был спокоен, помня об обычаях ордынцев и их «порядке». Утешал себя он только тем, что она всегда была проще Киры и имела не такую тонкую душу. Даже после такого ужаса она могла бы остаться морально изломанной, но живой.

А Кира… она превратилась в еще одно «слепое пятно» в его памяти, которое его сознание не считывало, не видело, милосердно пропускало.

— Я бы мог сказать, что это помощь вам как друзьям, — подытожил Пустырник. — Но это не помощь. Это плата. И вы вашу часть внесете. А друзьями мы когда-нибудь станем. Но не раньше, чем десять раз вырастет трава на могилах тех, кто погиб.

Глава 4. Гог и Магог

В этот день Окурок, оставив своих бойцов на Молокозаводе собирать вещи перед отправкой, сам явился в Замок в последний раз. С собой он взял только четверых.

«Цитадель государственной власти», как называл его Бергштейн, этот большущий каменный дом был превращен гостями из-за Урала в свою штаб-квартиру.

Обстановка тут была походная. В бывших кабинетах хранились изъятые ценные вещи — и штабелями, и россыпью, и в коробках, лежали цинки с боеприпасами и много еще чего, даже жратва.

По коридорам ходили бойцы в полной экипировке — бородатые и безбородые, бритые налысо и стриженные под горшок, с татуировками и без. Были тут и пацаны с других отделений «Черепа», и «церберы». Местных рекрутов не было. Сюда их было сказано не пускать.

Прямо в комнатах и проходах лежали матрасы, скатанные одеяла и спальные мешки.

В воздухе висел густой мат-перемат. С третьего этажа на первый потные мужики в камуфляжных штанах таскали тяжелые деревянные ящики.

Мустафа-хаджи строго наказал скрывать все приготовления к отправке. Но суета и беготня, видимо, их все-таки выдала. Каким-то образом людям Заринска стало известно об их скором отъезде. Трудно было прочитать их эмоции. Кто-то тихо радовался, кто-то тихо злился, но никто к ним больше теплоты не испытывал. А ведь главный пресс новой дани лег на плечи деревенских! Городских больше злило, что пришлые «суют нос в их дела». Суки неблагодарные.

Но больше всего волновался Бергштейн — зимовать ему одному вместе со своими подданными не хотелось. Впрочем, он хотел увязаться за ними за Урал. Но Генерал еще не говорил — брать его или нет, тянул время.

Сама Мустафа-хаджи встретил его в кабинете на втором этаже. В бывшем личном кабинете Богданова.

Здесь все было просто и скромненько — стол, стул, лампа, сейф в углу, пара шкафов. Раньше при Мазаеве, говорят, тут была дикая роскошь — мебель из ценного дерева и кожи крокодила, золото кругом, даже чучела животных. Но Богданов-старший распорядился все это убрать, когда Мазаева свергли.

Бергштейн, упрятав младшего Богданова в подвал, попытался было обставить себе комнату с такой же царственной роскошью, но после приезда «сахалинцев» его оттуда вытурили. Теперь часть этих раритетов уже упаковали для вывоза, часть просто разломали, изорвали и изгадили. Такие дела.

— У меня для тебя два задания, Дмитрий-джан, — поднял на Окурка глаза Мустафа Ильясович. — С какого тебе начать, с грязного или с чистого?

На нем была темно-зеленая отглаженная рубашка, он был чисто выбрит и курил глиняную трубку, набивая ее смесью табака с чем-то еще.

— С грязного, — произнес Окурок.

— Хорошо, — Мустафа-хаджи понизил голос. — Ты знаешь, что там внизу мы заперли энное число народу. А некоторых закрыли еще до нас. В самой дальней камере сидит и прежний правитель. Захар Богданов. Так вот! Бери своих людей, иди вниз и разберись с ними. В любом порядке. Чтоб не было паники, тут есть одна комната, оттуда звуки вообще не слышны. Заводишь по одному, по два… как тебе удобно… и вуоля! Только контрольный в голову каждому не забудь. Они много знают. Могут рассказать.

Окурок нахмурился и помрачнел. Хоровод мыслей пронесся у него в голове.

Дома в Калачевке у Уполномоченного в недостроенном здании конторы нефтеперерабатывающего завода был огромный пыточный подвал, о котором ходили легенды. Подвал был разделен на пять секций. Первая предназначалась для обычных бедолаг, которые нарушили Железный Закон орды в чем-то малом. Например, ходили по улицам пьяными. Или какую-нибудь мелочь украли у соседей. Или набили кому-то рыло. Из этого первого круга ада выход был — через труд. Рытье канав, рубка леса, ремонт дорог. Хотя на практике труд был таков, что многие просто не выдерживали и возвращались назад калеками. Или не возвращались вовсе.

Вторая секция была отведена для пленных, должников и заложников. Отсюда тоже гоняли на работу. Но выйти можно было только через выкуп, который должны были внести за человека его ближние. Если за семь дней никто не вносил требуемое, сидельцу начинали отрезать пальцы. Если и за месяц никто не подсуетился — отрезали голову и насаживали ее на заостренный прут или пику от железного забора. То есть за тридцать дней население этих камер полностью обновлялось. Дольше могли жить только очень ценные заложники.

Третье отделение бетонного каземата предназначалось для женщин. Обычно сюда попадали дочки или любовницы тех окрестных вождей, мэров, паханов и бугров, кто не сразу просек фишку и пытался бурагозить. Обычных местных жительниц Уполномоченный трогать не велел. Впрочем, если кто-то из «сахалинцев» положил бы глаз на какую-нибудь телочку из простых селянок и увел бы ее, убив предварительно ее мужа или брата, оставшимся родным было бы очень трудно доказать, что телочка эта имеет хоть какое-то отношение к ним. И что она пришла не добровольно.

В каземате девочек редко оставляли надолго. Там они теряли товарный вид. Если за пару недель уцелевшие родственники не отдавали выкуп (десять мешков крупы, цинк патронов, пятьдесят выделанных собачьих шкур или что-то иное), то Уполномоченный отдавал пленницу одному из командиров. Если платить было нечем или уже некому, то отдавал без вариантов. А уже те, наигравшись, передавали женщин своим всегда голодным бойцам.