Светлячки на ветру - Таланова Галина. Страница 11

Когда Владимир пришел, то жена не выбежала ему навстречу в прихожую, не бросилась в его распахнутые руки, губы не вспорхнули мотыльком по щеке к его губам. Раздевшись, прошел в комнату. Жена безмятежно спала под привычное чужое бормотание: «Я спокоен. Мне хорошо и тепло. Я растворяюсь в блаженстве и неге». Тоненький синий ручеек на виске пульсировал под полупрозрачной кожей, напомнившей ему лепестки лилии на солнечном свету. Полудетские губы приоткрыты, обнажая ряд мелких зубов, похожих на промытые морской водой блестящие белые камушки. Волосы разметались по подушке, точно вздыбленные ветром. Одна нога выкинута из-под одеяла, ровно маленький тюлень на льду. Вздохнул, задыхаясь от нежности и поднимающегося желания, выключил магнитофон и ушел в гостиную смотреть телевизор.

Теперь Вика каждый раз, как только начинала переживать из-за долгого отсутствия мужа, включала магнитофон с записью тренинга, представляла яркий солнечный день — и будто после долгого и изнуряющего заплыва проваливалась в забытье на пляже.

Вика почти никуда теперь не выходила: работа — дом, дом — работа. И поэтому обрадовалась, когда приятель Владимира пригласил его на свадьбу. Чем меньше дней оставалось до вылазки в ресторан, тем возвышеннее становилось ее настроение. Купила новое платье. Почти вечернее. Из темно-вишневого бархата с золотистой пелериной. Сделала прическу в салоне-парикмахерской. Волосы причудливо заплели, вплетя в косу золотистые ленточки. Смотрела в зеркало — и не узнавала себя. Настоящая царица! Надушилась духами, благоухающими цветущим жасмином.

Свадьба была многолюдная и шумная, где половина народа друг друга совсем не знали. Кричали громко «Горько!», устраивали конкурсы, танцевали.

Она немного потанцевала в начале вечера с мужем, но по мере приближения ночи муж все больше пьянел, танцевать ему становилось тяжело, он отсел от нее в компанию парней, где они что-то оживленно обсуждали и смеялись. Она сидела в растерянности и скучала. Подошла к мужу, попыталась вытянуть его танцевать, но муж буркнул: «Отстань. Дай пообщаться!» Ушла за столик, рядом сидела влюбленная пара, которая только что подала заявление в загс. Ребята просто не сводили друг с друга глаз — и Вике казалось, что в их блестящих очах отражаются все люстры. Парень все время гладил руки девушки, когда они ненадолго отдыхали от танцев, и влюблено целовал то сгиб ее локтя, то голубой ручеек вены, то прикладывался губами к атласным плечам подруги. Они не пропускали ни одного парного танца. Как только начиналась плавная музыка, парень тянул подругу в круг зала — и они танцевали, до неприличия тесно вжимаясь друг в друга. Рука его постоянно съезжала с ее талии ниже. Вика с грустью смотрела на влюбленных, думая о том, что все — дым. Сухие сучья, завернутые в бересту, прогорят, весело потрескивая, и от дыма не останется ни следа. Один серый пепел в глазах вместо огня.

— Позвольте, сударыня, пригласить вас на танец?

Вздрогнула от неожиданности, так как уже отсутствовала в этом зале, а была в том кафе, где Владимир необъяснимо и непостижимо для ее здравого ума примагнитил ее к себе. Очнулась — высокий стройный блондин стоял перед ней.

Блондин оказался художником. Вел ее в танце очень легко. Порхала, как бабочка вокруг невзрачного цветка, думая: «Присесть или нет?» Оказалось, что юноша когда-то занимался бальными танцами и даже был дипломантом какого-то конкурса. Она не очень хорошо умела танцевать, но тут словно растворилась в партнере. Кружилась в его надежных руках, будто сброшенный с ветки осенний лист, подхваченный ветром. Ей казалось, что он даже отрывал ее от пола и поворачивал в нужную сторону. Она забыла о муже, сидящем где-то за столиками и наливающем очередную рюмку. Губы подрагивали в улыбке, словно стрекозьи крылышки. Глаза сияли всем светом люминесцентных ламп, отражавшихся в ее зрачках, словно в темном омуте. Ей даже не очень-то интересен был этот художник. Просто она отдалась музыке и плыла по ее волнам, где партнер был отличный гребец, ведущий лодку через пороги.

За первым танцем последовал новый. Ее душа будто на дельтаплане парила с замирающим сердцем… Она так хорошо никогда не танцевала. Ах, почему же она такая неуклюжая и ее никто не научил танцевать?

Лица мелькают, вот ее кружит уже не художник, а какой-то бородатый младший научный сотрудник на полголовы ниже ее, вышагивающей на каблуках. Но это ничего, что ниже на полголовы: видно других танцующих, когда устаешь смотреть в глаза, поднятые на тебя, словно к небу. Поверх голов танцующих она видит пьяного мужа, сидящего в компании друзей. Они что-то обсуждают и смеются.

Вот она танцует уже в кругу, где двое молодых людей держат ее за руки, и счастливо улыбается, вспоминая елку в детском саду: там вот так же водили хоровод.

— Та-тата, та-тата…

Вдруг чувствует резкий рывок за руку — и круг размыкается, выпускает ее и снова смыкается, превращаясь в единое движущееся целое…

Дальше ее тащат куда-то по ступенькам мраморной лестницы — и она очень боится поскользнуться и сломать себе шею. Боковым зрением она видит перекошенное от ревности лицо мужа, и ей делается смешно.

— Ты что, очумел? Перебрал?

Потом ее больно толкают в спину в случайно пойманное такси, что остановилось у гостиницы рядом с рестораном и высадило своих пассажиров, — они едут в гробовой тишине по ночному городу, где за окнами им весело подмигивают огни реклам… Муж укачивается по дороге, словно ребенок, и спит, откинувшись на заднее сиденье. Вика будит его, когда они въезжают во двор. Муж растерянно встряхивает головой, не понимая, где он, и пытаясь отогнать пригрезившееся видение. Больно сжимает ее предплечье, так, что она со страхом думает, что могут остаться синяки на ее изнеженной коже. Дальше они с трудом поднимаются по лестнице, останавливаясь через каждые пять ступенек отдохнуть. Они опять не разговаривают.

Дома Владимир сразу же, скинув обувь, падает на застеленную постель и проваливается в небытие. Вика растерянно сидит на кухне и не знает, что ей делать. Идти спать в кровать, где сопит, как локомотив, муж, ей совсем не хочется. Пьет горячий несладкий чай, опустив в него кружочек лимона… Подцепляет серебряной ложечкой дольку яблока из варенья и разглядывает ее на свет, взяв пальцами. Ей кажется, что в ее руке янтарь, который долго шлифовало море и наконец выкинуло на берег. Этот янтарь пропускает сквозь себя желтый электрический свет — и Вике мерещится, что это солнце, играющее на окаменевшей смоле в солнечные зайчики. Она думает, что вот так и в жизни… Видим всегда то, что хотим видеть, не замечая, что это фантом. Крупные, как горошины, слезы падают в горячий чай, растворяясь в нем, расплавленный от света янтарь течет сладкой патокой по дрожащим пальцам. Она запирает крик в клокочущем горле — и слышит доносящийся из комнаты ровный храп мужа, от которого хочется заткнуть уши. Она идет в комнату, устраивается в кресле, положив ноги в другое, приставленное рядом. И чувствует, что висит между двух опор, которые вот-вот могут разъехаться от ее неловкого движения. Ей хочется плакать. Сон, как тяжелое ватное одеяло со сбившимся ватином — до такой степени, что местами ощущается лишь тонкий атлас, — медленно наползает на нее.

Скоро она с грустью обнаружила, что Владимир оказался не только ревнивым, но еще и очень обидчивым.

Он мог дуться неделями. Вика не то чтобы чувствовала себя тогда виноватой, а просто дома ей становилось так же одиноко и некомфортно, как ощущала она однажды себя на пустынном морском берегу, когда бушевал ветер, штормило: волны раскачались так, что заливали весь пляж, долетая до парапета, установленного по краю тротуара. Зонтики и лежаки громоздились неприкаянным сооружением на мокром асфальте, сложенные в штабеля, как дрова. Набережная была пустынна, так как брызги волн долетали даже до скамеек, выстроившихся перед отелями. Вика смотрела на эту ревущую турбину моря и понимала, что она способна перемолоть любого. Кинет, как щепку об скалы. И смоет твои следы… Сопротивление бесполезно. Надо только где-то переждать, когда все утихнет, успокоится, глянет солнышко, сменится ветер, прорвет стеганое ватное одеяло облаков, разбросает простынки по небу тонкой рваной бязью, быстро летящей и меняющей очертания, как во дворе на веревочке на ветру…