Светлячки на ветру - Таланова Галина. Страница 19

Услышав, как хлопнула входная дверь, Вика с облегчением подумала: «Ну, наконец-то!», но зазвонил телефон и Глеб начал обсуждать с приятелем очередные проблемы автосервиса, сменившиеся темой чемпионата по хоккею и игрой нападающего за сборную России. Вика не выдержала — и заорала голосом, в котором звенело разбитое стекло, готовое изранить и изувечить:

— Хватит!

Вика еще пять минут пыталась отодрать сына от пола и успокоить его, тот продолжал упираться, обхватив руками ножку стола, точно любимого плюшевого зайца, и рыдая с каким-то собачьим поскуливанием. Схватила пинающегося сына в охапку, чувствуя его уже почти неподъемную для себя тяжесть и ощущая себя будто спасающая тонувшего, которую тот в полубессознательном состоянии тянет за собой.

Отодрала сына от пола и кинула Глебу:

— На! Забери!

Тимка пролетел мимо взлетевших вверх рук отца, метнувшегося к сыну, и шлепнулся на пол, укутанный в ковер цвета выгоревшей на солнце и вытоптанной травы, залившись душераздирающими слезами и затопив квартиру звериными воплями.

В больницу к маме Вика в этот день не пошла. Через час на ноге и головке сына образовались огромные гематомы, мальчик кричал не переставая и почти осип. Пришел дедушка — и они повезли ребенка в больницу делать рентген. У сына оказалась трещина в локтевой кости, врачи предположили еще и сотрясение мозга.

Никогда после она не могла найти себе оправдание. Да, послеродовая депрессия и нервный срыв, но как она могла выпустить своего мальчика из рук, когда каждый его чих вызывал в ней необъяснимую глубокую тревогу, выводящую из обжитого мирка, обложенного подушками с райскими птицами? Когда любой подъем температуры у Тимурки вызывал панический страх — и она, никогда не верующая, воздевала глаза к потолку и молила: «Только бы обошлось!» Сколько же в нас темных сил, которые вдруг выпархивают наружу, словно черный дым из печки, в который брошена пластмассовая безделица, внезапно застилающий глаза? Сколько раз потом всплывала у нее ночами эта безобразная сцена, и сколько раз слышала она от мужа обвинения в свой адрес во время ссор, что постепенно из бурных летних гроз с последующим весенним половодьем, вскипающим веселыми пузырями в быстрых и вскоре высыхающих ручьях, перерастали в нудные осенние дожди, чередующиеся с заморозками и гололедом, по которому невозможно нормально идти, а можно только осторожно ступать, боясь упасть и что-нибудь сломать! Сколько раз потом она задыхалась от любви к сыну, ощущая сначала доверчивое дыхание на своей груди, затем прижимая его голову к своему плечу и вдыхая молочной запах детской кожи и волос, пахнущих хвойным шампунем, а позднее с горечью сознавая, что он увертывается от ее ласкающих рук и норовит побыстрее выскользнуть ящеркой из объятий, оставив ее в растерянности с переливчатым хвостом в ладонях и наедине со страхом, что она снова причинила ему боль.

28

Надо бы было задуматься, почему ребенка невозможно уговорить… Вдруг не слышит? Но он гулил. «Ладушки» повторял, эмоционально хлопал в ладошки. Вика поделилась сомнениями с мамой. «Как тебе такая мысль только могла в голову прийти?» Стали проверять. Издавали звуки голосом, телефоном, игрушками, бренчали посудой, включали радио, вынесли на улицу, где шумит транспорт. Невозможно понять! Голова — туда-сюда, глазенки любопытные — всюду все замечают. Так продолжалось несколько дней — Вика проверяла, наблюдала и носила беду в себе. Ребенок, как положено, проходил профилактические осмотры у врачей — и у ЛОРа, и у окулиста, и у хирурга. Все они писали «здоров». Вика успокоилась, но ребенок не поворачивался на громкий звук, хотя и непрестанно крутил-вертел головой во все стороны, как маленькая юла. Вика уговаривала себя, что ей все показалось, отодвигая страшное. И снова с утра до вечера проверяла, наблюдала, не сводила воспаленных глаз с сына. Да — нет, нет — да. Проблеск надежды, как золотой луч выныривает в просвет набежавших и темнеющих на глазах облаков, — сомнение, отчаянье — опять надежда, что показалось… Поделилась с родными. Мама сказала: «Не делай из мухи слона!», Глеб — что она фантазирует и у нее психоз, отец настороженно молчал. Но в доме поселилась тревога. Она выглядывала из всех темных углов, нечленораздельно мычала и ожесточенно жестикулировала глухонемой гостьей. Сознание нависшей беды стучалось в дом первыми крупными градинами величиной с виноград. Они делали вид, что не слышат, и успокаивали себя, что градины быстро тают.

Малыш никак не мог начать говорить. При этом он смеялся и махал ручками, как птица, собирающаяся взлететь.

Вика понесла ребенка к отоларингологу. Внутри все дрожало от дурного предчувствия, но она ждала чуда: сейчас опровергнут все их сомнения, помогут — и тогда закончится этот затянувшийся кошмар, в котором она себя чувствовала стоящей среди весеннего половодья на тающей и уменьшающейся на глазах льдине. Врач хлопал, топал, кричал, бросал на кафельный пол металлическую ванночку для шпателей. Та звенела так, что Вика морщилась и ей представлялось, что в эмалированный таз бросают окровавленные инструменты после операции. А врач все повторял: «Ну, видите, он же повернулся, он услышал!» Вике виделось другое: ребенок умненький, подвижный, наблюдательный — любое движение успевает схватить глазками.

Нашли известного в городе специалиста, сделали аудиограмму, и тот поставил Тимке нейросенсорную врожденную тугоухость и объяснил им, что все отставание в развитии и капризы малыша именно от этого. Но это не полная глухота, это просто ослабленный слух, ребенок маленький, диагноз не окончательный. Врожденная тугоухость, по мнению врача, была осложнена отитом, который пропустил их участковый и не разглядели они. Мальчику нужно серьезное наблюдение специалиста, лечение и протезирование: чем быстрее, тем лучше. Оказалось, что ребенок плакал из-за того, что у него болело ушко, так как в нем скопилась жидкость.

Услышав диагноз, Вика застыла, как кариатида, она уже была готова к тому, что узнала, а того, что им предстоит пережить, еще не понимала. Она с ужасом представляла, что ее сын останется инвалидом и дебилом, и думала о том, что, наверное, придется отдавать ребенка в интернат, чтобы он не отстал в развитии. Когда вышли из кабинета врача, заметила, что у Глеба предательски блестят глаза, наполнившиеся слезами.

Итак, у них глухой мальчик… «Но ведь в мире было полно талантливых глухих, тот же Бетховен или Гойя…» — уговаривали себя опечаленные родители. То, что шумы внешнего мира поглощала звукоизоляционная стена, позволяло слышать музыку, рождающуюся внутри, и видеть причудливые образы, возникающие в воображении. Мираж оазиса в пустыне, сказочного города-призрака, мгновение, которое можно задержать в ладонях, положив сочными мазками на холст или посадив на нотные линейки, будто певчих птиц на веревки, натянутые для белья, взлетающего белыми низкими облаками. Только вот росли и тянулись ввысь они слышащими…

29

В кабинете сурдопедагогики им дали подробную методичку, как они должны будут заниматься с таким ребенком, пожелали удачи и посоветовали набраться терпения. Было ощущение, что им завязали глаза, завели в незнакомую местность и отпустили — выбирайтесь. Но куда? И они пошли — на ощупь, спотыкаясь о коряги и кочки, больно ударяясь о деревья, набивая себе шишки, обжигаясь крапивой и ранясь о кустарники, ощерившиеся шипами.

Начался адов круг хождения по врачам… Первый круг они прошли довольно быстро. Вскоре ребенку дали инвалидность. Затем наступило какое-то безразличие, оцепенение, как у пчел, впадающих в спячку. Мысли словно ушли куда-то, одно сплошное горе. Делали все по стереотипу.

Ребенку был изготовлен слуховой аппарат — и они радовались, что у сына не полная потеря слуха, можно что-то восстановить хотя бы с помощью аппарата и учиться «рационально пользоваться остатками слуха», как им рекомендовала методичка. Вместе с аппаратом получили кучу брошюр и методичек по обучению ребенка. Вика начала водить Тимку к сурдопедагогу на занятия.