Светлячки на ветру - Таланова Галина. Страница 29

Тимур по-прежнему сидел за партой с девочкой Леной, которая услужливо подсовывала ему списать не расслышанное, тыкала маленьким пальчиком с аккуратно подстриженным ноготком в учебник — и показывала разбираемый пункт, записывала иногда ему домашние задания в дневник и опекала, как настоящая старшая сестра, но Тимур никогда не делился с девочкой своими переживаниями, никогда они не встречались и не играли вне школы, пути их до дома пробегали в разных направлениях, хотя Тимур частенько звонил Лене из дома, чтобы что-то у нее уточнить, и она всегда очень охотно ему все разъясняла.

Именно по дороге домой и завязалась дружба Тимура и Аркаши: Аркаша приехал жить в соседний дом и спросил у мальчика, как ему лучше добраться до здания цирка. Теперь они частенько ходили до дома вместе, весело помахав Лене на прощание. Очень часто Аркадий обедал у них: видимо, ему было неуютно и одиноко находиться в пустой квартире, где стены и каждая вещь хоть уже не напоминали о матери, но от тишины закладывало уши и казалось, что ты падаешь, как в самолете, сквозь облака на грешную землю. Мама все равно ходила осязаемой тенью по новой квартире, безмолвно укоряя их, что они переделали свою жизнь по-своему.

Несколько раз Аркашу брали в выходные с собой на дачу. Ездили мальчики на природу и с отцом Аркаши.

В шестом классе ребята записались в фотокружок и всерьез увлеклись фотографией. Тимуру был куплен настоящий профессиональный фотоаппарат — и он часами носился по городу и дачным окрестностям, пытаясь остановить мгновение: поймать в объектив мимолетный взгляд, блуждающую на лице загадочную улыбку или какую-нибудь беззащитную травинку с ползущей по ней божьей коровкой в лучах охряного солнца, ныряющего за черную кромку леса на том берегу реки. Их фотографии стали постоянно участвовать в каких-то выставках: сначала детских, а потом несколько работ Тимура взяли даже на выставку, проходившую в фойе центрального кинотеатра города.

Иногда Вике казалось, что слабый слух ее сына делает его глаза способными различать не только миллионы оттенков спектра, но еще и видеть ультрафиолетовый свет, как видят его птицы, а в темноте улавливать и инфракрасное излучение, как змеи.

Глеб устроился преподавать физику в мединститут. Зарплата там была смешная, но преподаватели не бедствовали. В институте появились студенты из развивающихся стран, да и вообще про нравы в мединституте поговаривали еще при Советской власти, после «перестройки» взятки брали почти в открытую; тех, кто не при «дележке пирога», теперь тихо презирали и считали неудачниками, не умеющими жить.

Из жизни постепенно ушло то острое чувство счастья, которое бывает в ясный солнечный день, когда еще не жарко, лишь наступило первое тепло и трава вся сочно-зеленая, будто только что промытая дождем от осевшей пыли и пыльцы, по небу плывут редкие и полупрозрачные облака, напоминающие тополиный пух, — и их подвижные очертания дрожат на воде, точно поля белых цветов, которыми играет ветер. Ты нагибаешься к воде, и кажется, что облака вырастают за твоей спиной, готовые подхватить и оторвать тебя от земли.

Ты очень остро ощущаешь эту гармонию. И знаешь, что жизнь еще длинная — и это чувство у тебя еще будет очень долго. Ты просто живешь и радуешься тому, что существуешь, но давно пришло ощущение скуки и той щемящей тоски, что бывает, когда долго пребываешь в одиночку на даче, покосившейся, сыплющей с потолка труху от гниющих досок и жалобно скрипящей от порывов ветра.

Накормить мальчиков, отправить сына в школу — и бегом на работу, которая давно перестала быть праздником и утратила ощущение новизны: летишь на нее, перепрыгивая через серые качающиеся ступени дней, грозя поскользнуться и переломать себе руки-ноги, шею и позвоночник. А после работы — тяжелые сумки, оттягивающие руки и перерезающие пальцы так, что на них остается темно-красная борозда от полиэтиленового пакета, точно затянувшаяся рана. И так изо дня в день… Готовка, опять готовка и кормежка, уроки сына, торопливая случка, давно перешедшая в привычку вроде чистки зубов после каждой еды, от которой даже чувствуешь необычную легкость в теле, но не ту, которую имеет семя одуванчика, летящее на парашютике по ветру, а легкость пустой сухой маковой головки, чьи семена пошли на посыпку румяных плюшек, покачивающейся на ветру, будто и не была никогда ярко-коралловым цветком, — не тем ли аленьким, что мы всю жизнь пытаемся отыскать, забывая о том, что его иногда может протянуть и чудище? Но нет. Добрые чудища ушли из твоей жизни вместе с детством, хоть и неплотно прикрыли за собой дверь, оставив иллюзию возможности возвращения.

С печалью отмечала, что достигли с мужем той стадии злобных ссор, после которых уже никогда не мирились до конца, а просто делали вид, что ничего не произошло. Залитые слезами головешки тлели под грудой пепла, готовые вспыхнуть от сильного ветра в любой момент. Или, наоборот, угаснуть, остыть под холодными каплями дождя и снежной колючей крупой полного равнодушия друг к другу.

С некоторых пор она закрывала глаза на то, что у мужа после экзаменов появлялись деньги — и они шли в магазин после сессии и покупали что-нибудь вкусненькое, какую-нибудь машинку сыну и даже иногда что-то из одежды. Первый раз, когда он принес деньги, она удивилась, хотела сказать ему все, что думает об этом, а потом вспомнила, что не знает, из чего заплатить за проводку новой электролинии на даче взамен срезанной, — и промолчала. В конце концов, эти дети могли бы больше заниматься и готовиться к экзамену. Она сделала вид, что не поняла, откуда эти деньги. И внешне все было даже хорошо, но трещинка внутри уже зародилась и побежала по их отношениям. Больше она этому человеку не доверяла так безраздельно, как прежде, жила с глазами, спрятанными под темные очки от бьющей в них очевидности, что никак не хотела жить в гармонии с ее воспитанием. Несколько раз она пыталась заставить его репетировать хотя бы школьников, но муж каждый раз резко ее обрывал, что у него нет на это ни сил, ни желания. Говорил, что жизнь — слишком коротка, чтобы тратить ее на оболтусов и зарабатывание денег, крутясь, как белка в колесе, теряя силы и здоровье. Каждая ее попытка подтолкнуть его на репетиторство кончалась маленьким скандал ом, оставляющим после себя послевкусие от разворошенного гнезда. Каждый раз она думала о том, что ее второй брак тоже неудачен, что она как магнитом притягивает слабых мужиков, потому что ей самой удобнее с такими. Она было хотела взяться за репетиторство сама, но была далека от школьных и вузовских программ, да и предпочитали обычно репетиторов, входящих в приемные комиссии или имеющих там знакомых. Если репетировать она, может быть, и смогла бы, то таланта быть своим человеком в приемных комиссиях у нее точно не было.

Однажды она встретила на улице сокурсницу, и та поделилась тем, что успешно работает в одной фирме, где пишут диссертации, статьи, доклады за других — тех, кто за время «перестройки» выбился в «люди», но у которых, ну совершенно нет желания и времени на такие глупости, как стряпание научных работ для получения ученой степени или вымучивание доклада для какого-нибудь конгресса или симпозиума. Предложила Вике попробовать поработать у них хотя бы для начала по совместительству.

Первым ее заданием было сделать стендовый доклад или постер для какой-то там конференции. Причем ей почти не надо было ничего высасывать из пальца: автор предоставил богатый экспериментальный материал. Вся проблема состояла лишь в том, что заказчик ставил жесткие сроки работы: на своей службе выполнять эту работу она не могла, приходилось трудиться по вечерам и в выходные. Поэтому на сон теперь у нее оставалось три-пять часов. К концу недели она настолько изматывалась физически, что просто закрывала на минуточку уставшие глаза, которые жгло так, будто надуло пыльным ветром, — и проваливалась в сон, прямо сидя на компьютерном стуле за голубым экраном монитора. В таком режиме она проработала три месяца: подготовила две статьи, три доклада и еще материал для настенного календаря. На полученные деньги купила посудомоечную машину и поменяла в квартире сантехнику. Муж раздражался, что она совсем забросила дом: он теперь и прачка, и уборщик, и нянька, что они перестали по выходным выезжать на дачу или ходить хотя бы гулять и в гости; возмущался, что ребенок ошивается на улице в сомнительной компании.