Трафарет вечности (СИ) - Аникина Элла. Страница 9

    Студенты встали, доктор приветливо кивнул и сделал знак рукой садиться. Все знали, что он не проронит ни звука, пока не взойдет на лекторское возвышение. Студенты, как один человек, уселись на свои места. Федор Михайлович в абсолютной тишине пересек пустое пространство от порога аудитории до ступенек кафедры, легко и элегантно взошел на кафедру и только сейчас все в аудитории вздохнули. Почему так происходило - сказать не мог никто. Да, молодой доктор медицины был красив и изящен, умен и эрудирован, прекрасный лектор и внимательный собеседник, но все это не имело ничего общего с тем гипнотическим воздействием, какое он оказывал на людей. Студенты ловили каждое его слово.

    - Доброго Вам дня, - произнес он свое обычное приветствие и скользнул одобрительным взглядом по барышням, сидящим в первых рядах. Барышни зарделись и опустили глаза, смутившись. Каждая подумала, что его одобрительный взгляд относился лично к ней.

    - Сегодня мы с вами начинаем новую, очень интересную и сложную тему - «Дисплазия  соединительной ткани».

    Небрежным жестом он показал на плакаты, висящие за его спиной с изображением разных тканей - нормальных и патологических.

    - Дисплазия соединительной ткани - группа генетически гетерогенных и клинически полиморфных патологических состояний, характеризующихся.., - начав лекцию, Федор погрузился в собственные мысли.

    Главной из них была мысль о том, что неплохо бы заново покрасить «Хаммер», верно служивший ему вот уже скоро пять лет. В конце концов, этим летом в Санкт-Петербурге саммит большой Восьмерки, а он на облезлом автомобиле. Просто позорит родной город! Из этой мысли плавно вытекала следующая - какую именно из государственных организаций города следовало «развести» на финансирование покраски любимой автомашины. По всему выходило, что легче всего сделать это с прокуратурой. Затем мысли, не покидая прокуратуры, плавно перетекли на Ирину Костромину, второго заместителя прокурора города, и там и остались...

    В коридоре под расписанием, в общем бурлении жизни, студенты решали стратегические вопросы обучения. Старшекурсники снисходительно посматривали на студентов младших курсов и старались говорить, подражая врачам.

    - Что у нас завтра?

    - Второе зачетное по литературе!

    - Не может этого быть! Сейчас же нижняя неделя! - ахнуло сразу несколько голосов.

    - Ага! Как же! Замена же была! Саммит же, мать!

    - Без наших профессоров саммита не будет, что ли?

    - Будет, не будет! Достоевский нас убьет! Вот, что будет! Кто-нибудь готов к железам? А к крови?

    - А кто такой Достоевский? - спросил какой-то новичок со второго курса.

    - Великий писатель! - редкостно стройным хором ответил четвертый курс лечфака. У второкурсника отвисла челюсть, но через мгновение он  понял, что его разыгрывают. Собрав всю силу воли, он с достоинством удалился. Четвертый курс также побрел от расписания, обсуждая острую проблему «литературы».

    К гистологии название «литература» прикипело давно и надежно. Родилось оно из прозвища доктора Беляева - студенты в первый же год его появления в институте окрестили его Достоевским, и это осталось. Да и какая ассоциация могла родиться у ленинградских студентов при имени-отчестве Федор Михайлович? Естественно - Достоевский. Тут уж не поспоришь. И что же именно мог вести этот самый «Достоевский»? Гистологию? Помилуйте! Литературу, конечно же, литературу! Время шло. Беляев стал кандидатом наук, затем доктором, но так и оставался на кафедре гистологии. Спустя десять лет, даже в учебной части можно было услышать: «Нормальная физиология получает трех дипломников, патологическая анатомия - тоже трех, а литература в этом году - аспиранта и дипломника». Сказать в институте «кафедра гистологии» означало выдать в себе чужака.

    Студенты тем временем разработали что-то вроде стратегии, хоть уже и начали узнавать, что абсолютно корректный и всегда сдержанный Федор Михайлович - жесточайший тиран, когда дело касалось профессиональной подготовки. Всю глубину своих затруднений им предстояло постичь на сессии, когда все их жалкие доводы о сложности науки и их загруженностью во время сдачи сессии, разбивались о его вопрос: «Что будет, если Вы поставите неправильный диагноз?». Вопрос, конечно, был риторический.

    - Хрящи есть у меня. Могу поделиться...

    - У меня есть мышцы, - сказала приятная высокая блондинка, уверенная в том, что Беляев к ней неравнодушен.

    - А у меня - железы... Сообразим что-нибудь? - спросил спортивный парень, давно влюбленный в нее.

    Девица одарила его заинтересованным взглядом:

    - Сообразим.

    Беляев заканчивал очередную лекцию. Сегодня его раздражало решительно все - шум в аудитории, вопросы студентов, его ответы, тема лекции, сама лекция, которую он мог бы прочитать не только во сне, но даже и под общим наркозом. Но внешне это не проявлялось никак.

    - Вопросов больше нет?

    Услышав в ответ смущенное бормотание, спокойно продолжил:

    - Ну, тогда разрешите мне завершить сегодняшнюю лекцию. До следующей встречи, дамы и господа.

    Он уже повернулся, чтобы уйти, как вспомнил еще одну вещь. Как только он повернулся к аудитории, студенты, уже начавшие собираться, застыли, как зачарованные.

    - Да. Кто не взял темы для рефератов? Семестр заканчивается через два месяца. О чем вы думаете, непонятно. И как вы гистологию сдавать будете - не представляю... Хотя, нет, я-то, как раз представляю, что будет... Давайте уже, начинайте работать, - он сделал паузу, завершая разговор, - До встречи. Жду вас за темами.

    С этими словами, Федор кивнул, уже окончательно заканчивая разговор, и вышел из аудитории.

    У двери в аудиторию стеной стояли студенты. Федор очень осторожно стал протискиваться сквозь вязкую, как желе, толпу, когда в общем гвалте услышал обрывок разговора:

    - А кто в этом хорошо разбирается? - спросил приятный девичий голос.

    - Да Достоевский! Он же доктор медицины, - ответил юношеский голос, и Федор тут же повернулся, чтобы как следует обругать нахала, который уже просто в глаза назвал его, хоть и почетной, но кличкой. Взглянув в ту сторону, он не произнес ни слова - его язык буквально прирос к гортани. Перед ним, в пол оборота, стояла высокая, почти с Федора ростом, девушка с красивой фигурой и длинными золотистыми волосами, такой красоты, что ему в голову пришли слова: «ни в сказке сказать, ни пером описать».

    - Достоевский? - усомнилась красавица, захлопав золотыми ресницами, как крыльями бабочки. Самое поразительное, ресницы эти были настоящими и даже не накрашенными.

    - Ну да, Федор Михайлович, - снисходительно сказал старшекурсник, уже предвкушая забаву, но тут увидел Федора и застыл.