Жизнь и приключения Николаса Никльби - Диккенс Чарльз. Страница 91

— И наилучшие, нежнейшие чувства, — присовокупил Крамльс, снова входя в роль старика.

— И самые святые и почтенные общественные узы, — сказал сборщик. — Петля! Словно человек, вступающий в брак, был пойман, загнан в западню, схвачен за ногу, а не по собственному желанию пошел и не гордится своим поступком!

— Я вовсе не хотел сказать, что вас поймали, и загнали, и схватили за ногу, — ответил актер. — Я очень сожалею; больше я ничего не могу добавить.

— Вы и должны сожалеть, сэр! — заявил мистер Лиливик. — И я рад слышать, что для этого у вас еще хватает чувства.

Так как последней репликой спор, по-видимому, закончился, миссис Лиливик нашла, что это самый подходящий момент (внимание гостей уже не было отвлечено) залиться слезами и прибегнуть к помощи всех четырех подружек, каковая была оказана немедленно; впрочем, это вызвало некоторое смятение, так как комната была маленькая, а скатерть длинная, и при первом же движении целый отряд тарелок был сметен со стола. Однако, невзирая на это обстоятельство, миссис Лиливик отказывалась от утешений, пока воюющие стороны не поклянутся оставить спор без дальнейших последствий, что они и сделали, предварительно проявив в достаточной мере свою неохоту; и начиная с этого времени мистер Фолер сидел погруженный в мрачное молчание, довольствуясь тем, что щипал за ногу Николаса, когда кто-нибудь начинал говорить, и тем выражал свое презрение как к оратору, так и к чувствам, которые тот демонстрировал.

Было произнесено великое множество спичей: несколько спичей Николасом, и Крамльсом, и сборщиком, два — юными Крамльсами, приносившими благодарность за оказанную им честь, и один феноменом — от имени подружек, причем миссис Крамльс пролила слезы. Немало также и пели благодаря мисс Ледрук и мисс Бравасса и, весьма вероятно, пели бы еще больше, если бы кучер экипажа, ждавшего, чтобы отвезти счастливую чету туда, где она предполагала сесть на пароход, отходивший в Райд, не прислал грозного извещения, что, если они не выйдут немедленно, он не преминет потребовать восемнадцать пенсов сверх условленной платы.

Эта ужасная угроза положила конец веселью.

После весьма патетического прощания мистер Лиливик и новобрачная отбыли в Райд, где должны были провести два дня в полном уединении и куда с ними отправлялась девочка-феномен, избранная сопровождающей подружкой по особому настоянию мистера Лиливика, ибо пароходное общество, введенное в заблуждение ее ростом, согласилось взять за нее (в этом он удостоверился заранее) половинную плату.

Так как спектакля в тот вечер не было, мистер Крамльс заявил о своем намерении не отходить от стола, пока не будет покончено со спиртными напитками, но Николас, которому завтра предстояло в первый раз играть Ромео, ухитрился улизнуть благодаря временному замешательству, вызванному поведением миссис Граден, у которой неожиданно обнаружились резкие симптомы опьянения.

К бегству побудило его не только собственное желание, но и беспокойство за Смайка, который, получив роль аптекаря, до сей поры ровно ничего не мог вбить себе в голову, кроме общей идеи, что он очень голоден, каковую — быть может, по старой памяти — он усвоил с удивительной легкостью.

— Не знаю, что делать, Смайк, — сказал Николас, положив книгу. — Боюсь, что вы, бедняжка, не сможете это заучить.

— Боюсь, что так, — отозвался Смайк, покачивая головой. — Я думаю, если бы вы… но это причинит вам столько хлопот…

— Что такое? — спросил Николас. — Обо мне не беспокойтесь.

— Я думаю, — сказал Смайк, — если бы вы повторяли мне роль по маленьким кусочкам снова и снова, я мог бы ее запомнить с вашего голоса.

— Вы так думаете? — воскликнул Николас. — Прекрасная мысль! Ну-ка, посмотрим, кто раньше устанет. Во всяком случае, не я, Смайк, можете мне поверить. Ну-с, начнем. «Кто так громко зовет?»

— «Кто так громко зовет?» — сказал Смайк.

— «Кто так громко зовет?» — повторил Николас.

— «Кто так громко зовет?» — закричал Смайк.

Так продолжали они снова и снова спрашивать друг друга: «Кто так громко зовет?», а когда Смайк заучил это наизусть, Николас перешел к следующей фразе, а потом сразу к двум, а потом к трем, и так далее, пока около полуночи Смайк не обнаружил, к невыразимой радости, что он и в самом деле начинает припоминать кое-что из роли.

Рано утром они снова принялись за работу, и Смайк, обретя уверенность благодаря сделанным им успехам, усваивал быстрее и веселее. Когда он начал неплохо произносить слова, Николас показал ему, как он должен выходить, держась растопыренными пальцами за живот, и потирать его время от времени, согласно обычному приему, следуя которому актеры на сцене всегда дают понять, что им хочется есть. После утренней репетиции они снова принялись за работу, прервав ее только для того, чтобы наскоро пообедать, и трудились до самого вечера, пока не настало время отправляться в театр.

Никогда еще не бывало у учителя более старательного, смиренного, послушного ученика. Никогда еще не бывало у ученика более терпеливого, неутомимого, заботливого, доброжелательного учителя.

Как только они оделись, Николас возобновил свои уроки, продолжая их в перерывах между выходами на сцену. Успех был полный. Ромео заслужил дружные аплодисменты и величайшее одобрение, а Смайк был единодушно провозглашен как зрителями, так и актерами чудом и первым среди аптекарей.

Глава XXVI,

чреватая опасностями, угрожающими спокойствию духа мисс Никльби

Место действия — прекрасные апартаменты на Риджент-стрит; время — три часа пополудни для унылых и корпящих над работой и первый утренний час для веселых и жизнерадостных; действующие лица — лорд Фредерик Верисофт и его друг сэр Мальбери Хоук.

Эти два отменных джентльмена лениво развалились на двух диванах, разделенные столом, на котором был сервирован обильный завтрак, оставшийся, однако, нетронутым. Газеты были разбросаны по комнате, но и они, подобно трапезе, оставались незамеченными и в пренебрежении. Однако отнюдь не беседа мешала искать развлечения в чтении газет, ибо ни единым словом не обменялись эти двое и не произносили ни звука, за исключением тех случаев, когда один из них, начиная метаться в поисках более удобного местечка для раскалывавшейся от боли головы, издавал нетерпеливое восклицание и, казалось, заражал своим беспокойством другого.

Уже одни эти признаки в достаточной мере подтверждали догадку о размерах дебоша прошедшей ночи, даже если бы не было других указаний на то, в каких увеселениях прошла эта ночь. Два грязных бильярдных шара, две продавленные шляпы, бутылка из-под шампанского с обернутой вокруг горлышка запачканной перчаткой, чтобы крепче можно было сжимать ее в руке в качестве наступательного оружия, сломанная трость, карточная коробка без крышки, пустой кошелек, разорванная цепочка от часов, горсть серебра, перемешанного с сигарными окурками, сигарный пепел — все эти и многие другие следы разгула ясно свидетельствовали о том, какой характер носили прошлой ночью проказы джентльменов.

Первым заговорил лорд Верисофт. Спустив ноги в туфлях на пол и протяжно зевнув, он с трудом принял сидячее положение и обратил тусклый, томный взгляд на своего друга, которого окликнул сонным голосом.

— Ну? — отозвался сэр Мальбери, повернувшись.

— Мы весь де-ень будем здесь лежать? — спросил лорд.

— Вряд ли мы годимся на что-нибудь другое, — ответил сэр Мальбери, — во всяком случае, в ближайшее время. Сегодня утром во мне нет ни искры жизни.

— Жизни! — воскликнул лорд Фредерик. — Я чувствую себя так, как будто ничего не может быть уютнее и приятнее смерти.

— Так почему же вы не умираете? — сказал сэр Мальбери.

Задав такой вопрос, он отвернулся и, казалось, сделал попытку заснуть.

Его неунывающий друг и ученик придвинул стул к столу и попробовал поесть, но, убедившись, что это невозможно, поплелся к окну, затем начал слоняться по комнате, приложив руку к пылающему лбу, и, наконец, снова бросился на диван и снова разбудил своего друга.