Кровь невинных - Дикки Кристофер. Страница 3

Селма набросилась на меня сзади. Вцепилась мне ногтями в щеки, едва не задев глаза. На секунду я выронил дубинку, схватил ее за руки и отбросил в сторону. Она споткнулась, потеряла равновесие, сбила кубок, стоящий на комоде, затем схватила его, готовясь обороняться. Но дубинка снова была у меня в руках, и она отступила.

Возможно, мы кричали. Возможно, что-то сказали друг другу. Хотя я сомневаюсь. Я слышал только мое тяжелое дыхание и бешеный стук сердца.

— Ты в порядке? — Это была моя единственная фраза, которую я запомнил. В ее глазах я видел ужас и... да... и восхищение, с которым она никогда не смотрела на меня прежде.

Когда на следующий день я прибыл на службу в Уичито, на моем лице еще оставались отметины от ногтей Селмы, похожие на ритуальные шрамы.

Глава 2

Курс молодого бойца я проходил в форте Беннинг, находящемся около города Коламбус, в штате Джорджия. Через две недели после начала занятий я получил письмо от мамы, в котором она сообщала, что Дэйв стал потихоньку поправляться. Он не заявил на меня в полицию. Это было не в его правилах. Селма по-прежнему жила с ним. Других вестей из Уэстфилда не поступило, но я был слишком занят, чтобы задумываться над этим. Я попал в новую вселенную — в армию. Моим домом стала казарма, моим городом — форт. И это был хороший город. В нем чувствовался особый стиль. Старшие офицеры жили в больших белых домах на широких улицах, которые заканчивались полем для гольфа. Газоны — чистые и просторные. Сразу было ясно, что это военный городок: посередине гарнизона — три смотровые вышки в двести футов высотой, похожие на пришельцев из космоса, выкрашенные в красный и белый цвета; ангары, заполненные длинными рядами тренажеров для парашютистов, — солдаты вертелись на них, как цыплята на конвейере. Танки, «хаммеры» и минометы стояли в специально отведенных для них местах. Склады охранялись самым тщательным образом и были напичканы всевозможными электронными устройствами слежения, так что ни один твой шаг не оставался незамеченным. Что поделаешь, ты в армии. Все здания на базе — такие же опрятные, как на Мейн-стрит, как ее показывают в старых фильмах. Были даже белые деревянные церкви с маленькими колокольнями.

Мама писала мне пару раз, но я просто не мог ответить ей. Потом она перестала писать, и я не особенно переживал из-за этого. Моя семья ассоциировалась у меня только с неприятностями, а я жил теперь в новом мире, и меня занимали другие заботы.

Школа рейнджеров стала для меня первым серьезным испытанием, которое мне предстояло пройти в армии, и я воспринимал это как должное. Во время учебы дух закаляется, и ты чувствуешь, как выбранная цель приближается к тебе, словно твой личный судный день. Ты убеждаешь себя, что обычных тренировок недостаточно, нужно отжиматься больше, бегать дольше, уничтожать свое тело, чтобы в нужный момент оно вернулось к тебе полным сил. Ты не знаешь, когда наступит этот момент, ожидание может растянуться на дни или недели, поэтому нельзя останавливаться. Никогда.

Даже на юге Джорджии рассветы бывают прохладными. Огни на улицах форта Беннинг мерцают серовато-желтым светом, дорога, по которой я бежал, оставалась неосвещенной. Я двигался на ощупь, следуя за тенями, мой разум как будто проваливался в бездну, где раздается только стук ботинок, ударяющихся о землю, этот глухой звук, который словно затягивает тебя в небытие. Мне нравилось, когда с меня начинал течь пот, и я думал: «Жарко». И если в этот момент я замедлял бег, то ощущал прохладу и думал: «Мне холодно», а если продолжал бежать в том же темпе, в голове возникала мысль: «Все. Мне больно». Но нужно было бежать. И все, что я слышал, — это стук моих ботинок. Некоторые люди признавались мне, что часто думают во время бега. Но я никак не мог запомнить, о чем именно я думал. Все было как в тумане. Я запоминал лишь фрагменты. Поэтому во время бега я старался не думать. А тогда я много бегал, чтобы стать рейнджером.

Душ стал для меня лучшей наградой.

— Как же я устал! — крикнул Клифтон сквозь шум воды. — Устал до чертиков.

Он тоже бегал. Днем нам предстоял еще один кросс. Так что первый бег — только разминка для тех, кто хотел стать настоящим рейнджером.

Вода. Мне нравилось ощущать ее прохладу на лице. Нравилось вдыхать ее.

— Ты просто не знаешь, что такое настоящая усталость, — сказал я.

— Нас будут считать лентяями, — ответил Клифтон — хреновыми лодырями.

— Если нам повезет. — Вода брызнула мне в глаза.

— Клянусь! — крикнул я.

— Клянусь, что добровольно вступаю в ряды рейнджеров и полностью осознаю риск выбранной мной профессии. И я всегда буду поддерживать престиж и честь, — Клифтон прокричал слова присяги на одном дыхании, затем на секунду запнулся, — и честь мундира рейнджера. — Он сделал короткий вдох и крикнул мне: — Признаю!

— Признаю, что рейнджеры — элитный корпус солдат, которые участвуют в самых жестоких битвах на земле, на море и в воздухе, и я понимаю, что страна возлагает на меня особые надежды как на рейнджера, и я должен быть быстрее, сильнее и выносливее, чем любой другой солдат. Никогда!

— Никогда не подведу моих товарищей... — продолжил он.

— Доблестно, — повторил я строчку об уважении к старшим офицерам и соблюдении чистоты. Затем выкрикнул: — Яростно!

Теперь мы говорили хором.

— Яростно встречу врагов моей страны. Я разобью их на поле боя, потому что лучше подготовлен, и буду сражаться с ними изо всех сил. Рейнджер не сдается. Я никогда не отдам раненого товарища в руки врага и ни при каких обстоятельствах не причиню урона моей стране. С готовностью!

— С готовностью я проявлю все свое мужество, чтобы справиться с поставленной перед рейнджерами целью и выполнить задание, даже если я буду последним из уцелевших.

— Рейнджеры идут впереди!

Текст присяги легко запоминался. Иногда я путался в параграфе, касавшемся административно-хозяйственной работы, личной гигиены или заботе об обмундировании. Но, конечно, первое, что врезается в память, это фразы: «Рейнджер не сдается» и «Даже если я буду последним из уцелевших».

Леса Аппалачиан, где проходили наши тренировки на горной местности, темные и глухие. Огромные деревья отбрасывали такую непроницаемую тень, что лишь немногие растения могли произрастать под ними — папоротники, маленькие хрупкие деревца, сумах да густые заросли горного лавра. Стволы деревьев — крепкие, изогнутые, а листья блестят, как отполированная кожа. И каждый день в одно и то же время здесь шел дождь.

Когда идешь уже двенадцатую милю по горной дороге и половину этого пути держишься прямо, а половину — в полусогнутом состоянии, дождь кажется настоящим издевательством. С каждым шагом земля уходит из-под ног, ты цепляешься за корни, ветви, за что угодно, лишь бы двигаться дальше. Потом, в тот момент, когда тебе это меньше всего нужно, они начинают цепляться за тебя. Мы называли их «липучими растениями». Через пару дней пути все наши тела покрыли царапины и синяки от бесчисленных падений на узкой, скользкой дороге.

Мы обосновались в небольшой низине среди зарослей лавра, чтобы перегруппироваться. Солнце должно было зайти только через час, но здесь уже наступили глубокие сумерки. Когда мы остановились, ливень усилился — перед нами стояла стена дождя, и мы с трудом видели, что происходит на расстоянии нескольких футов. Струи воды стекали с козырьков фуражек и капюшонов плащей. Трудно оставаться неподвижным, когда сырость и холод начинают пробирать до костей.

— Пехота, не падать духом, — сказал Клифтон.

— Да, — отозвался Хернандес, — поговори у меня еще о пехоте. — Он хотел сказать шепотом, но стук дождя по листьям был таким сильным, что ему пришлось выкрикивать слова охрипшим голосом. Минуту я молчал, боясь, что если заговорю, то ослабею, сдамся холоду, боли и поскользнусь.

— Мы близко, — проговорил Джексон, — совсем близко.