Кровь невинных - Дикки Кристофер. Страница 31

Я оформлял увольнительные документы, продавал те свои вещи, которые могли купить, думал о будущем и одновременно старался следить за событиями на Балканах, на сколько это возможно, находясь в Саванне. Джорджию не особенно интересовали проблемы Югославии. Из небольших новостных репортажей в газетах и на телевидении создавалось впечатление, что сначала они праздновали торжество демократии и свободы, а потом сразу же там началась война. Это казалось мне лишенным смысла, но в Саванне отсутствовали люди, осведомленные настолько, чтобы рассказать мне, что там происходит на самом деле. Помните то лето на Балканах? Возможно, уже нет. Все это казалось таким странным. Однако там не происходило ничего таинственного. Каждая катастрофа была предсказуема. Каждое кровопролитие можно было предвидеть. Но никто не хотел в это верить.

Югославия раскалывалась на части. Католики, хорваты и словены идентифицировали себя с Западом и не хотели иметь ничего общего с восточными православными сербами. Страна раскололась по центру. А мусульмане в Боснии и Герцеговине оказались как раз посередине.

К тому времени я уже продал «нову», мою старую стереосистему и раздал кое-что из вещей, купленных еще до начала войны. Хорватия и Словения отделились. В Хорватии начались бои. Война захлестнула всю страну. Город под названием Вуковар, о котором в Соединенных Штатах никто не знал, неожиданно стал упоминаться в заголовках газет как место, которое превратили в руины и стерли с лица земли.

«Говорят, сейчас там опасно», — предупредил Тайлер. Да. Но Боснию и Герцеговину конфликт еще не затронул. Люди, читавшие американские газеты, еще не знали о них.

— Курт? Это ты?

Вечер только спустился, и лицо Селмы в пробивавшемся сквозь дверь желтом свете казалось старым. Она выглядела не просто усталой, а постаревшей. Я первый раз заметил это.

— Заходи, здесь холодно. Ты останешься на Рождество?

— Не думаю. — Я сделал глубокий вдох, пытаясь расслабиться и избавиться от некоторых воспоминаний, которые навевал на меня этот старый дом около супермаркета «Уол-март». Обстановка немного изменилась. На каминной доске около искусственного камина появились маленькие фигурки: мужчина в белом парике играл на лютне, рядом с ним сидела женщина с громоздкой прической; кролик с подогнутым ухом, раскрашенный бело-красный узор наподобие шахматной доски.

— Как мило, — заметил я. — Вы достали мамины вещи!

— Тебе действительно нравится?

— Да, Селма. Я очень рад их видеть.

На полке в углу стояли три маленькие китайские коробочки. Две из них были розового цвета, одна — голубая. Я взял голубую и потряс ее. Внутри послышалось дребезжание.

— Просто невероятно, где ты взяла их?

— Мама убрала их на чердак. Сложила все в ящик.

Внутри лежал маленький белый зуб, похожий на зернышко кукурузы. Края зуба были бледно-коричневыми.

— Это действительно мой? Что там еще было?

— Я купила новые рамки для двух гравюр, что над дверью.

Я увидел древний мост через узкое ущелье, удивительный и загадочный, словно в волшебной сказке. А напротив — гравюру, изображавшую вход в пещеру.

— Здорово. Я как раз вспомнил об этих картинах, интересовался, что с ними случилось. Хочу отыскать те места.

— Может, все-таки останешься на Рождество?

— Нет. Вряд ли.

Резиновая дубинка Дэйва больше не стояла у двери. Ее нигде не было видно. Как и его самого.

— Как поживаешь, Селма?

— Тихо. Спокойно. Очень тихо.

— А Дэйв?

— Он занят. У него теперь свои проекты. И совсем не остается времени на меня.

Она взяла сигарету из пачки на кофейном столике и зажигалку в виде ручной гранаты, которая давала лишь легкую искру.

— По крайней мере мог хотя бы заправить зажигалку. — Селма достала из кошелька спички. — Теперь у Дэйва ни на что нет времени.

— Вторая работа?

— Ха! Если бы. Дэйв работает над своими проектами. Он, Дюк Болайд и еще кто-то.

— Какой еще Дюк?

— Тот, что работал на кладбище Хайланд.

— Ах да. И что за проекты?

— Тебе лучше не знать. Они думают, что спасают страну.

— В Канзасе? Как это?

— Думаешь, они мне рассказывают? Хотя я и не спрашиваю. Знаю только, что Дэйв уходит из дома, и меня это устраивает.

— Меня тоже. — Я снова посмотрел на гравюры. — Селма, ты не нашла больше ничего из вещей, принадлежавших нашей семьи? Может, письма с адресами? Или что-нибудь в этом роде?

— Ах, Курт, прости. Я как-то выпустила из вида, что тебя это может заинтересовать. У мамы был целый мешок с письмами из дома. Но я не смогла прочитать их и все выбросила.

— Понятно.

Селма заметила, что пепел на кончике ее сигареты вот-вот упадет на пол, и подставила руку.

— Хочешь чего-нибудь выпить? Может, пива?

— Чего-нибудь безалкогольного. Можно воды, если ничего больше нет.

— Как насчет кофе?

— Отлично.

Она встала с дивана, все еще держа ладонь под сигаретой, и ушла на кухню. Я слышал, как она стучала пепельницей, вытряхивая окурки. Наверное, целый день сидит на кухне, смотрит мыльные оперы по маленькому черно-белому телевизору, пьет кофе, курит и разговаривает по телефону. Думаю, именно так и протекает ее жизнь. Так было всегда, а теперь, когда Дэйв почти не бывал дома, ей реже приходилось терпеть побои.

— Знаешь, — крикнула она с кухни, — по-моему, я сохранила еще пару вещей. — Она поставила передо мной кружку с кофе. — Хочешь посмотреть?

Мы поднялись по узкой лестнице на второй этаж, где располагались две спальни. Одну они использовали как кладовку, и Селма выделила в ней маленький угол для своей швейной машинки. В другой комнате спали они с Дэйвом. Спальня была совсем маленькой, просто закуток. Огромная кровать занимала почти все пространство. Из единственного окна открывался вид на соседний дом, в окнах которого маячил негр. На потолке висело зеркало, я даже не хотел думать для чего. Еще одно зеркало было на двери в чулан. Селма открыла ее, показав мне маленький встроенный шкаф с ящиками, и что-то оттуда достала. «Вытяни руки», — велела она, словно собиралась намотать на них пряжу. Положила мне на руки аккуратно сложенную шелковую ночную рубашку и несколько комплектов кружевного белья, украшенного оборками и рюшами.

— У тебя целая коллекция.

— Это белье «Секрет Виктории».

— Дэйву, наверное, понравится.

Селма фыркнула:

— Вот еще, стану я надевать это для Дэйва! Ни за что. Я купила это для себя. — Она улыбнулась и покачала головой. — «Секрет Виктории» — это мой секрет. И он скрывает другие мои секреты. Вот, — она достала со дна ящика большой, белый, почти квадратный сверток и посмотрела на него. Там был написан адрес нашего старого дома на Шервуд-лейн. Марку сорвали, возможно, мать отдала ее кому-то из детей. Селма перевернула сверток. Я увидел обратный адрес.

— От кого это?

— От маминой кузины. Анны, кажется. — Она посмотрела на сверток. — Анна и дальше я не могу прочитать.

Я разобрал слова: Анна Коромица, Каптол, 31, Загреб, Югославия.

— Что в свертке?

— Может, ты помнишь? Каждое Рождество мама ставила его на стол у входа, когда мы жили в Шервуде. Сегодня утром я как раз вспоминала о нем. — Селма стала доставать содержимое свертка, очень осторожно, словно пытаясь сохранить блестки, приклеенные много рождественских сочельников назад, но они все равно посыпались в разные стороны. — По-моему, это самый милый рождественский календарь, который я только видела.

Не могу сказать точно, дрогнула ли моя рука, когда я стал открывать эти маленькие картонные окошечки, но мне кажется, что да. Они хранили воспоминания о моем детстве, когда мне было шесть, семь, восемь лет. И мне совсем не хотелось воскрешать их в моей памяти.

— Мама с папой каждый год спорили из-за него, — сказала Селма, отрывая адрес на обратной стороне посылки, затем снова положила сверток на дно ящика и прикрыла его бельем «Секрет Виктории».

— Даже не знаю, почему они это делали. То есть... — она вдруг заговорила как ребенок, — разве Рождество не должно быть самым счастливым временем в году?