Кровь невинных - Дикки Кристофер. Страница 48

— Почему ты не спишь?

— Дурные сны.

— Расскажи мне о них, — попросила она, и я вздохнул с облегчением, подумав, что смогу говорить о снах, не выдавая себя.

— Обычно они похожи на реальную жизнь. Если днем у меня возникают проблемы, то я вижу их ночью. Но я просыпаюсь, так и не решив их.

— Ты часто просыпаешься ночью?

— Часто.

— А какие проблемы?

— Разные... поломка ксерокса... да много чего.

— И ты больше не можешь уснуть?

— Да. Хотя если это ксерокс, то могу.

— Тебе снится война?

— Какая?.. Да, мне снится война в Заливе. Иногда Панама. Но я не думаю, что дело в этом. Я просыпаюсь у себя в кровати. А потом снова засыпаю.

— Прости, Курт, а после каких снов ты не можешь уснуть?

— Я тону. — Как же быстро мы добрались до этого момента. Я говорил ей правду, а это — лучший способ солгать. Но на этот раз я сказал слишком много. Поэтому мне нужно было все объяснить и сделать это очень осторожно. — Раньше мне снилось, что я на корабле, на десантном судне. Я падаю за борт. И в тот момент, когда я готов расстаться с жизнью или даже почувствовать себя мертвым, мои ноги касаются дна. И я иду. Дышу. А затем — выхожу из воды. Но недавно все изменилось. Я стою, а потом меня начинает окружать вода — она повсюду, а я запутался в сети, или оказался закрытым в машине, или... ты знаешь, как это бывает во сне, важно то, что ты не можешь найти выход, а не как выглядит ловушка, в которую ты попал. Вокруг темно. Я не могу дышать. Нет воздуха. Я задыхаюсь. Наконец просыпаюсь. И после этого уже не могу заснуть.

— Ужасно.

— Прошлой ночью мне это опять снилось. — Я солгал, хотя такой сон видел много раз. Пожалуй, слишком много. И теперь от воспоминаний о нем у меня сдавило горло и защемило сердце. Мне казалось это несправедливым. Моя жизнь и так сложна. И еще эти ужасные воспоминания, от которых я не мог избавиться, постоянно меня мучили. Я старался контролировать их, разложив все по полочкам и закрыв дверь. Но когда я чувствовал запах горящего асфальта или гниющего мусора или слышал детский крик, я старался, чтобы эти ощущения быстро пролетали мимо, не затрагивая меня, как проносятся телеграфные столбы за окнами машины. Но почему же, Господи, ты обрек меня на эти пытки во сне? В тот момент я хотел высказаться. Рассказать все Шанталь. Но достаточно владел собой, чтобы не сделать этого.

— Вот так. — Единственное, что я смог еще ей сказать, и слова повисли в воздухе. — Вот так.

Шанталь посмотрела на папки, разложенные перед ней на столе, затем взглянула в окно. Уже стемнело.

— Ладно. — Она собрала документы в стопку и прижала их к себе, как школьница учебники. — Я хочу побаловать себя китайской кухней. Давай закажем ужин на дом и разберемся с этим дерьмом по поводу Саддама. Эти документы — настоящий кошмар.

Шанталь жила в крошечной квартире. Всего одна комната в форме буквы "L" в одном из ветхих домов, которые можно встретить в верхней части Парк-авеню. Большие квартиры делились здесь на несколько маленьких, а потом из них создавались жилища еще меньших размеров. Но когда Шанталь закрывала дверь и поднимала до потолка жалюзи, квартира превращалась в особый мир. Некоторое время спустя я проникся ее атмосферой, хоть поначалу и сопротивлялся. Одна из дверей в стене вела в чулан, у другой стены стоял шкаф с книгами. Кровать скрывалась в нише за тяжелыми занавесками. Шанталь сказала, что это гобелен, который она спасла из дома, принадлежавшего ее бабушке и дедушке во Франции. Окна выходили на город. Позади дома находилось невысокое здание школы, из окон открывался вид на Мэдисон-авеню, музей «Метрополитен», а дальше простирался Центральный парк. Каждый раз, заходя в квартиру, не важно, днем или ночью, я наслаждался этим видом. Здания походили на каньон, который манил меня к себе. Каньон состоял не из камней, а из домов и окон, за каждым из которых текла своя жизнь, и я стоял, смотрел на город как загипнотизированный и испытывал то чувство, когда смотришь на огонь или экран телевизора. Я не знал людей, которые жили за этими окнами. И не хотел узнавать их. Но когда они возвращались с работы и повсюду зажигался свет, я как будто совершал маленькие открытия, узнавал секреты. Об этих людях. Об их жизни.

— Не включай свет, — попросил я. — Я хочу посмотреть.

— О чем ты думаешь? — спросила Шанталь.

Пока я шел по Парк-авеню, холодный воздух меня успокоил. Я больше не вспоминал о своих снах.

— Просто наблюдаю за людьми. — Зрелище немного напоминало мне рождественский календарь.

— Что ты видишь отсюда?

— Улицу. Только улицу.

В Джерси-Сити я никогда не открывал штор. Если бы я это сделал, то увидел бы окна, загроможденные картонными ящиками. В моей комнате почти не было мебели. Только кровать на колесиках и карточный столик, который я купил, чтобы складывать на него вещи. Я там только спал и молился.

— Я пытаюсь понять, что мне это напоминает, — пояснил я.

— Может, Манхэттен?

— Иногда — да... — Я глубоко вздохнул и почувствовал запах старого гобелена позади меня и сухих цветочных лепестков в серебряной чашке на маленьком кофейном столике. — Саддам, давай вернемся к Саддаму.

Шанталь взвесила документы у себя на руке.

— Я уже знаю, о чем хочу написать. Здесь все... или почти все.

— Почти.

— Но никто не обращает на это внимания. Курт, иногда меня это страшно пугает. Саддам — псих, он создал оружие, которое может уничтожить миллионы.

— У него нет бомбы.

— У него есть химическое оружие. Ты видел фотографии городов, которые подверглись газовой атаке, когда он воевал с Ираном?

— Те иранцы...

— Курт, он травил газом и иракцев. Свой народ. Мужчин, женщин, детей. Маленьких детей.

Я ничего не ответил.

— Маленьких детей. Ты представляешь, Курт? Летит самолет или вертолет. Он выглядит совершенно безобидным, как самолет-опылитель. Возможно, на нем нет даже пулеметов или другого огнестрельного оружия. А потом на улицах дети начинают кашлять и задыхаться, они не могут даже кричать, потому что их легкие охвачены огнем. Их родители тоже начинают задыхаться. Но дети погибнут первыми. Они все упадут и умрут от удушья. Ты можешь увидеть их лица на фотографиях.

— Война — настоящий ад. Я это знаю.

— Да. Ты знаешь. Прости. Просто я напугана. Я уже столько лет наблюдаю за Саддамом и знаю, о чем он думает и над чем работает.

— Но у него ничего не осталось.

— Ты рассуждаешь, как Каррутерс. Не верь этому, Курт. Ни на йоту. У Саддама есть все, что ему нужно.

— Ни ракет. Ни воздушных сил.

Она смотрела на меня из темноты, как на предателя.

— Хочешь поиграть в адвоката дьявола? Да? — Она покачала головой. — Ладно. Может, мне удастся тебя чем-нибудь накормить.

— Закажем еду в китайском кафе?

— Да. Так я и сделаю.

— Ты сердишься на меня?

— Нет. Меню в крайнем левом ящике. Заказывай что хочешь.

Она разложила документы на маленьком столе в крошечной кухне и включила свет.

— Терроризм, — сказала она.

— Что?

— Это его месть. Иначе и быть не может. Смотри. — Она показала отчет о встрече в Багдаде в январе 1992 года. Всего два параграфа. Ее назвали Исламским конгрессом. Ожидались делегации даже из таких отдаленных мест, как Марокко и Филиппины. Он готов использовать кого угодно.

— Ты сердишься. — Я снова подошел к окну.

— Помнишь войну в Заливе? Он собирался захлестнуть мир терроризмом. И что мы получили?

— Нам не из-за чего переживать, — возразил я. Новые огни зажглись в каньоне небоскребов.

— Ты не прав.

— Как скажешь. — Внизу, в паре сотен ярдов от меня, в большой кухне зажегся свет. Молодая женщина, возможно, девочка, судя по тому, как она держалась, открыла холодильник.

— Да. Послушай. Перед началом войны он провел серьезную разведывательную работу. Но война прошла без использования ядерного оружия. В этой кампании приняло участие слишком много стран: Израиль, Сирия, даже Америка. Палестинцы здорово помешали Ираку. Они собирались работать с Саддамом, но глава разведки Организации освобождения Палестины подписал договор с союзниками. Но... это все не то... главное, что...