Кровь невинных - Дикки Кристофер. Страница 66

Через пару дней интерес к истории в «Омни» стал затихать. В поле зрения репортеров попал город Вако на западе страны, где втайне от ФБР и Управления по контролю над алкоголем, табаком и оружием вела свою деятельность маленькая, загадочная секта. Судя по всему, их ждало большое разоблачение. Когда это случилось, о происшествии в центре «Омни» окончательно забыли.

Тело Дэйва, залатанное после вскрытия, возвратили в Канзас через две недели после его смерти. Селма выписалась из госпиталя. Джоан уехала домой. А я наконец-то приехал из Мемфиса на похороны. Мне не хотелось оставлять Селму наедине с многочисленными членами «прихода» Дэйва. Но, как оказалось, никто из них не появился, испугавшись полиции и прессы. Впрочем, представители полиции и прессы также не появились. На похоронах присутствовали только я, Селма и старый священник из церкви Христа Спасителя.

Селма положила голову мне на плечо; не думаю, что она особенно прислушивалась к надгробной речи: «...для многих жителей Уэстфилда Дэйв был родным человеком, членом одной большой семьи...» Я обнял Селму и крепко прижал к себе. Я подумал, что в Америке мы все как «одна большая семья». Потому что слово «семья» мало что значит для нас. У нас нет семьи, нет истории, мы не связаны с землей так, как люди в других странах — в том большом мире, о котором мы ничего не знаем. Наверное, Селма почувствовала мое напряжение, потому что в этот момент обняла меня за талию. Вероятно, в это самое мгновение я подумал: «Курт, ты должен отдохнуть. Тебе нужна семья, ты должен с чего-то начать. И только здесь ты сможешь все это обрести». Я обнял Селму еще крепче. Не стоит больше ворошить прошлое. Незачем искать новые земли. Пора вернуться домой.

Когда на гроб были брошены первые горсти земли, священник попрощался с нами, и мы остались одни.

— Пойдем проведаем папу, — предложил я.

Могила находилась в запустении. Гудселл и Джоан похоронили маму на другом конце кладбища. Они сказали, что у них другого выхода не оставалось. Участки рядом с могилой отца распродали. Я подумал, что, когда у тебя столько «семей» и нет ни одной настоящей, трудно решить, куда положить человека после смерти. У мамы по крайней мере было надгробие. Селма позаботилась об этом.

Но на могилу, где лежал папа, редко кто приходил. На холме выросла высокая трава, которая шелестела на ветру.

— Мы должны лучше ухаживать за этим местом, — сказал я.

Селма прижалась ко мне и поцеловала в щеку.

Я старался не думать о том, что узнал об отце. Я хотел сохранить в памяти образ человека, которого знал, когда мне было шесть или десять лет, или в тот момент, когда он умер. Этих воспоминаний было совсем немного: большие руки, сжимающие мои ладони, или биение его сердца, когда я прижимал голову к его груди. Теперь я вспоминал все это с трудом. Но это превратилось в часть меня. И я сохраню эти воспоминания до конца своих дней.

Прошло уже немало времени с тех пор, как Америку захлестнула волна настоящего терроризма. Ужас, террор и смерть прошлись по моим равнинным землям, особенно в Оклахома-Сити. Произошли и другие события, свидетелем которых я не ожидал стать. Клинтон стал наконец-то бомбить четников и ввел в Боснию войска. Этого было недостаточно, и жизни двухсот тысяч погибших мусульман нельзя было вернуть, но все же какие-то меры приняли. Однако казалось, что все это, даже Оклахома-Сити, так далеко от Уэстфилда. Возможно, дальше, чем прежде.

Рашид был прав, когда говорил, что одна бомба не сможет расшевелить Америку. Парень, устроивший взрыв в Федеральном здании Оклахома-Сити, всего лишь дал американцам очередную «мыльную оперу», за развитием которой можно было следить, как и за делом Джея Симпсона или той женщины из Южной Калифорнии, убившей двух своих сыновей. Обычные телевизионные шоу. Рашид хотел чего-то большего. Я — тоже.

Конечно, его планы не реализовались в полной мере. Он мечтал, чтобы во Всемирном торговом центре погибли тысячи людей, а не шестеро. Как я выяснил позже, он собирался затопить Голландский туннель. Но он не мог наблюдать за проведением работ, а идиоты, которых он завербовал, были обезврежены после того, как обратились за помощью к информатору из ФБР. А я остановил эпидемию.

Там, поблизости от связки астронавтов, в сиянии флага и в тени пирамид, события приняли такой неожиданный поворот и казались мне настолько правильными, что теперь я воспринимаю это как Божью волю. Но я не перестаю задавать себе вопрос: что, если бы все эти замыслы или хотя бы некоторые из них осуществились? Я спрашиваю себя, смог бы этот план изменить Америку?

Возможно. Думаю, урок был бы усвоен. Но только если послание стало бы понятным всем, причинило боль и произошло в подходящее время. Послания Рашида были слишком заурядными: месть за войну в Заливе, за Палестину и за того, кто ему платил. Он строил грандиозные замыслы, но не собирался что-то менять. Просто сводил счеты. И если бы американцы поняли это, то никогда бы не стали реагировать так, как рассчитывал он или по крайней мере я. Сострадание и гнев — вот два чувства, которые испытывают американцы по отношению ко всему остальному миру. Они стали бы жалеть себя. Потом снова бомбили бы Багдад. А потом занялись бы другими делами. Смерть этих людей оказалась бы бессмысленной.

Но я верю, что американцев можно убедить в том, что они живут во вселенной, полной страдания, и для этого недостаточно слов, нужно заставить их самих страдать. Представляю, какие чувства они испытывали, когда видели рейнджеров, которых убили и протащили по улицам Сомали в 1993 году. Рейнджеров! Лучших из лучших, уничтоженных горсткой мусульманских воинов. Американцы не знали, что с этим делать. Они говорили о плохом техническом оснащении, обвиняли министерство обороны и президента. Они понимали, что не могут винить рейнджеров. До них так и не дошло, что просто Бог был на другой стороне.

Американцы — самонадеянный народ, погрязший в грехах, и когда-нибудь они поплатятся за свою самоуверенность. Они почувствуют, что существует сила более могущественная, чем они, и поверят в эту силу. И если это случится, думаю, они смогут приблизиться к Богу, а жизнь во всем мире станет лучше и безопаснее. Я по-прежнему верю в это.

Но в других вещах я уже не так уверен, как прежде.

Когда нужно бросить клич, способный их разбудить? Это непросто. Я должен за всем внимательно наблюдать. Интернет помогает мне. Это просто. Ты можешь узнать обо всем, что происходит в стране, даже в мире, не покидая свой дом в Уэстфилде. Так я и поступаю. Я даже завел парочку собственных сайтов: «Воздушно-десантный папочка» — своего рода служба помощи военным, которая помогает им общаться с родственниками и приносит мне небольшой доход; и «Кибер-джихад», с помощью которого я поддерживаю контакты с мусульманской общиной. В Уэстфилде мне нельзя открыто заявить о своем вероисповедании, не привлекая пристального внимания. Теперь я молюсь по пять раз в день, а по пятницам отправляюсь в виртуальную мечеть. Я прошу наставить меня на путь истинный и слежу за всеми значительными событиями в мире. Олимпийские игры стали одним из них. Другое важное событие — наступление нового тысячелетия.

Но самый главный вопрос, на который мне труднее всего найти ответ, — смогу ли я стать посланником? И как я узнаю, когда настанет тот самый момент? Услышу ли я призыв свыше? Смогу ли ответить на него? Я держу Меч в морозильнике в своем гараже. Он все еще готов карать неверных. Но я не знаю, когда провидение подвигнет меня на этот шаг и случится ли это вообще. Возможно, что никогда.