Лебединая песня. Любовь покоится в крови - Криспин Эдмунд. Страница 2

— Это так заметно? — растерянно спросила Элизабет.

— Конечно. Всем, кроме Адама. Я даже как-то подумывала, не раскрыть ли ему глаза, но все же решила, что не стоит вмешиваться в чужие дела.

— Вообще-то именно об этом я пришла вас попросить, — проговорила Элизабет, краснея.

— Как забавно, моя дорогая. Не сомневайтесь, я выполню ваше поручение с большим удовольствием. — Джоан замолкла, размышляя. — Адам человек, скажем так, не слишком наблюдательный, но зато в высшей степени добросердечный. Благослови Господь вас обоих. Я завтра же этим и займусь.

И она этим занялась. Отвела Адама в артистическую гостиную и сообщила то, о чем он совершенно не подозревал. Тенор что-то бормотал в ответ неуверенным, слабым голосом. Джоан послушала и оставила его поразмышлять, а сама вернулась на репетицию.

Удивление Адама вскоре сменилось радостью, и он почувствовал себя совершенно счастливым. Его восприятие мира неожиданно обострилось, как будто сняли пелену и стало явным то, чего он прежде непостижимым образом не замечал. Всего десять минут назад Адам видел в Элизабет всего лишь приятную знакомую, а теперь горел нетерпением сделать ей предложение руки и сердца.

Его вызвали на сцену, где он с огромным удовольствием принял участие в расстройстве планов тупого и грубого барона Окса фон Лерхенау.

Когда же Адам наконец встретился с Элизабет, его вновь одолела робость. Дело дошло до того, что он целую неделю не нашел ничего лучшего как избегать ее, заставив свою возлюбленную — да, да, теперь уже возлюбленную — предаться печали. Шли дни, и Элизабет начало казаться, что известие о ее чувствах вызвало у него раздражение, а он не находил места, корил себя за нерешительность, не в силах ее преодолеть.

В конце концов Адам заставил себя действовать. Это случилось накануне репетиций в костюмах. Собравшись с силами, как будто ему предстояло участвовать во взятии вражеского города, а не делать предложение женщине, относительно которой было точно известно, что он ей нравится, Адам отправился для разговора.

Элизабет сидела в зрительном зале со спокойным, независимым видом на красном бархатном сиденье в центре первого ряда подобно бриллианту в драгоценной оправе. Ее окружало великолепие интерьера в стиле рококо. По обе стороны от едва заметной в полумраке королевской ложи в мягком сиянии позолоты расходились лучами ярусы. Вокруг колонн витали нежные херувимы Буше. Свисающая с потолка огромная люстра чуть покачивалась от сквозняка. Хрустальные подвески мерцали отраженным от сцены светом, как светлячки. Адам остановился, ошеломленный открывшейся ему красотой. Окружение вполне соответствовало тому, о чем он собирался ей сказать, но Адам медлил. Затем, посмотрев на часы, оценил происходящее на сцене и, убедившись, что репетиция закончится самое большее через полчаса, пригласил Элизабет на ужин.

В ресторане на Дин-стрит они сели за столик с лампой под красным абажуром в довольно многолюдном зале первого этажа. Их обслуживал весьма словоохотливый официант-киприот, невысокий, подвижный. Адам заказал очень дорогое красное вино и, сознавая назойливость официанта, отложил объяснение до кофе.

Но и тогда все как-то не клеилось.

— Элизабет, — начал он, — понимаете, я… ну, мне хочется сказать, что…

Она понимающе кивнула:

— И что же вы хотите мне сказать, Адам?

— А то, что я… вас люблю, — выпалил он и, как-будто боясь забыть текст, поспешно продолжил: — И прошу выйти за меня замуж. — Адам на полсекунды замолк, а затем добавил: — Да, замуж, — и посмотрел на нее с неуместным вызовом.

Элизабет улыбнулась: «Ну что взять с этого милого застенчивого идиота. Можно подумать, что он не замуж меня зовет, а вызывает на дуэль».

Заметив приближающегося официанта, она не стала медлить с ответом:

— Адам… ну, во-первых… спасибо. А во-вторых, такие решения принимают не сразу. Мне нужно подумать.

— Желаете ликер? — проговорил материализовавшийся рядом официант. — «Драмбуи», «Куантро», «Крем де Менте», один напиток прекраснее другого.

Адам, когда худшее миновало, заметно осмелел.

— Да что тут думать, дорогая Элизабет, решайтесь.

— У нас есть еще шартрез и замечательная водка, — не унимался официант.

— Да уйдите вы наконец, — буркнул Адам и посмотрел на Элизабет.

— Конечно, я согласна, дорогой, — произнесла наконец она. — Я вас обожаю.

— О поздравляю вас, сэр! — радостно воскликнул официант. — И вас, мадам. Позвольте принести вам бутылку прекрасного шампанского.

При расчете Адам вручил ему очень щедрые чаевые.

Медовый месяц они провели в Бруннене. Окна их номера как раз выходили на Люцернское озеро. При посещении Музея Вагнера в Трибшине Адам не удержался и сыграл вступительные такты из «Тристана и Изольды» на рояле Вагнера работы Себастьяна Эрарда. Они купили открытки под старину и разослали приятелям.

То, что новобрачные испытывали все это время, можно было без преувеличения назвать блаженством.

Однажды, когда они стояли на своем балконе, глядя на озеро, ставшее аметистовым в лучах закатного солнца, она сказала:

— Как замечательно, дорогой, что нашему счастью помешать никто не может.

Дальнейшие события показали, как Элизабет ошибалась. Нашелся кое-кто, готовый испортить им праздник.

Глава 2

Эдвин Шортхаус в «Кавалере розы» пел партию Окса. Он тоже во время репетиций познакомился с Элизабет. И не только познакомился, но и влюбился. Впрочем, надеяться на взаимность у него не было никаких оснований. В данном случае особенно. Вы без труда поймете, сравнив этого грузного некрасивого мужлана среднего возраста с Адамом. К тому же вечно пьяного. Он как нельзя лучше соответствовал своему персонажу из оперы Штрауса, толстому, вульгарному распутнику барону Оксу фон Лерхенау, чем, кажется, сам тяготился, ощущая это скорее интуитивно, поскольку оценить умом вряд ли был способен. Надо сказать, с женщинами у Эдвина Шортхауса никогда не ладилось. В том смысле, что они ему нравились, а он им нет. Отсюда у него развились разнообразные не очень приятные комплексы, в том числе и склонность к пьянству.

Возможно, он вынашивал какие-то планы в отношении Элизабет, потому что ее брак с Адамом основательно вывел его из равновесия. А поскольку Эдвин особой деликатностью не отличался, то он начал вести себя с этой парой, прежде всего с Адамом, грубо и вызывающе. Надо добавить, что Эдвин Шортхаус был чрезвычайно тщеславен, ибо являлся, как говорится, певцом от бога. Лучший бас английской оперы. Это обстоятельство придавало ситуации дополнительную остроту. Он ни разу не приближался к Элизабет ни с какими предложениями, но все равно воспринял ее свадьбу с Адамом очень болезненно.

Джоан Дэвис уговаривала Элизабет не обращать внимания.

— Моя дорогая, Эдвина интересуют женщины вообще, а не какая-то конкретная особа. Можете быть уверены, как только на горизонте появится очередная дама с прекрасной фигурой, он вас сразу забудет.

Элизабет не могла понять причину такого несдержанного поведения Эдвина Шортхауса.

— Мы почти не общались. Я, конечно, заметила его внимание, но…

— Я тоже, — сказала Джоан. — Он буквально раздевал вас глазами.

Элизабет кивнула.

— Но я его никак не поощряла. Так что это хамство в чистом виде и больше ничего.

У Адама было другое мнение. Он считал, что Шортхаус влюблен по-настоящему, и внутри этого массивного непривлекательного тела вспыхнуло пламя, разрушившее Трою и державшее в кабале Антония во дворце Клеопатры у Нила.

— Иными словами, это l’amour [1], — заключил он. — Да, скорее в восточном духе, а не возвышенная европейская, но он не успокоится и будет продолжать хамить.

Так оно и случилось. К сожалению, Адаму довольно часто приходилось проводить время в обществе Шортхауса и терпеть его презрительные усмешки и оскорбительные замечания, за которыми угадывалась острая ненависть. Вдобавок ко всему этот негодяй стал распространять об Адаме разные компрометирующие слухи. Дело дошло до того, что тенору даже отказали от дома, где он бывал несколько лет. Причем без всяких объяснений. Поначалу наивный Адам не понимал, в чем тут дело, пока его на этот счет не просветили. Но он все равно продолжал вести себя с Шортхаусом как будто ничего не случилось. Ведь Адам с уважением относился к своей работе, а они участвовали в одном спектакле, и открытый конфликт был крайне нежелателен.