Библиотека мировой литературы для детей, том 36 - Джованьоли Рафаэлло. Страница 62

Когда отряд капуанской стражи подошел к Фортунатским воротам, навстречу префекту вышел трибун Сервилиан в сопровождении Попилия, Лентула Батиата и другого центуриона, Гая Элпидия Солония, и заявил, что необходимо созвать совет и скорее обсудить план действий.

— Да… совещание, совещание… Легко сказать — совещание… Нужно заранее удостовериться, все ли знают… все ли могут, — бормотал, совсем запутавшись, Меттий; его смущение все больше возрастало от желания скрыть овладевший им страх.

— Потому что… в конце концов… — продолжал он после минутного молчания, делая вид, будто он что-то обдумывает. — Я знаю все законы республики и при случае сумею владеть и мечом… и, если родине понадобится… когда понадобится… могу отдать свою жизнь… но руководить солдатами… вот так… с места в карьер… не зная даже против кого… Как?.. Где?.. Потому что… если бы речь шла о враге, которого видишь… в открытом поле… я знал бы, что делать… я сумел бы сделать… но…

Тут его путаное красноречие иссякло, и, сколько Меттий ни старался, почесывая то ухо, то нос, подыскать слова, чтобы закончить фразу, он не сумел ничего придумать. Так, вопреки всем правилам грамматики, этим словом «но» бедный префект и завершил свою речь.

Трибун Сервилиан улыбнулся; он прекрасно знал характер префекта, видел, в какое затруднительное положение попал Меттий, и, чтобы выручить его и в то же время исполнить все, что наметил сам, сказал:

— Я считаю, что есть только одна возможность избавиться от опасности заговора этой черни, а именно: стеречь и защищать склады оружия; запереть все ворота школы и охранять их, чтобы помешать бегству гладиаторов; загородить все улицы и запереть все городские ворота. Обо всем этом я уже позаботился.

— Ты прекрасно сделал, доблестный Сервилиан, предусмотрев все это, — заметил с важным видом префект, очень довольный, что его избавили от хлопотной обязанности давать распоряжения, а также и от ответственности за них.

— Теперь, — добавил Сервилиан, — у меня остается около ста пятидесяти легионеров. Соединив их с твоими храбрыми солдатами, я мог бы решительно выступить против бунтовщиков, заставить их разойтись, рассеяться и вернуться в свои клетки.

— Прекрасно! Превосходно задумано! Именно это я и хотел предложить! — воскликнул Меттий Либеон, никак не ожидавший, что Сервилиан возьмет на себя руководство всей операцией.

— Что касается тебя, мудрый Либеон, то раз ты из усердия к службе желаешь принять прямое участие в действиях…

— О… когда ты здесь… человек храбрый, испытанный в боях… и еще хочешь, чтобы я домогался… о нет!.. Никогда не будет, чтобы я…

— Так как тебе это желательно, — продолжал трибун, прерывая префекта, — то можешь остаться с сотней капуанских солдат у ворот школы Геркулеса, она отсюда не дальше чем на два выстрела из лука. Вместе с уже поставленными там легионерами вы будете охранять выход…

— Но… ты же понимаешь, что… в общем, я ведь человек тоги… но тем не менее… если ты думаешь, что…

— A-а, понимаю: ты желал бы принять участие в схватке с этой чернью, с которой нам, может быть, придется столкнуться… но все же охрана ворот Геркулеса — дело очень важное, и поэтому я прошу тебя принять на себя выполнение этой задачи.

Затем вполголоса, скороговоркой сказал на ухо Либеону:

— Ты не подвергнешься ни малейшей опасности!

И уже громко продолжал:

— Впрочем, если ты намерен распорядиться иначе…

— Да нет… нет… — произнес, несколько осмелев, Меттий Либеон. — Ступай разгонять бунтовщиков, храбрый и прозорливый юноша, а я пойду с сотней воинов к указанному мне посту, и если кто попытается выйти через эти ворота… если пойдут на меня в атаку… если… то увидите… они увидят… Плохо им придется… хотя… в конце концов… я человек тоги… но я еще помню свои юношеские военные подвиги… и горе этим несчастным… если…

Бормоча и храбрясь, он пожал руку Сервилиану и в сопровождении центуриона и капуанских солдат, переданных в его распоряжение, направился к своему посту, оплакивая в глубине души прискорбное положение, в которое его поставили дурацкие бредни десяти тысяч мятежников, и страстно мечтая о возврате безмятежного прошлого.

А тем временем гладиаторы, то увлекаемые надеждой, то терзаясь отчаянием, все еще стояли во дворах, ожидая приказаний своих начальников, вооруженных факелами и приготовившихся во что бы то ни стало овладеть складом оружия в школе Геркулеса, вход в которую охранялся пятьюдесятью легионерами и рабами, решившими биться насмерть.

Но в ту минуту, когда Спартак, Эномай и их товарищи готовы были ворваться в коридор, ведший к складу оружия, звук сигнала нарушил ночную тишину и печальным эхом отозвался во дворах, где собрались гладиаторы.

— Тише! — воскликнул Спартак, внимательно прислушиваясь и останавливая движением правой руки своих соратников, вооруженных факелами.

Действительно, вслед за звуками фанфары раздался голос глашатая. От имени римского сената он предлагал мятежникам разойтись и вернуться в свои конуры, предупреждая, что в случае неповиновения они после второго сигнала будут рассеяны военными силами республики.

Ответом на это требование был мощный и долгий рев, но объявление глашатая, словно эхо в горах, повторилось многократно у входа во все дворы, где стояли строем гладиаторы.

Спартак несколько минут колебался, собираясь с мыслями. Мрачным и страшным было его лицо, глаза устремлены в землю, как у человека, который советуется с самим собой. Затем он повернулся к товарищам и громко, так, чтобы все могли его слышать, сказал:

— Если атака, которую мы сейчас предпримем, закончится удачно, мы получим мечи, и они помогут нам завладеть другими складами в школе и одержать победу. Если же нас постигнет неудача, у нас останется только один выход для спасения дела свободы от окончательной гибели. Старшие центурионы обоих легионов выйдут отсюда и возвратятся к нашим товарищам; в случае, если через четверть часа они не услышат нашего гимна свободы, пусть предложат всем молча вернуться в свои комнаты: это будет знаком того, что нам не удалось захватить оружие. Мы же свалим на землю или подожжем калитку, находящуюся на расстоянии половины выстрела из лука от ворот Геркулеса, и, проникнув в харчевню Ганимеда, вооружимся тем, что попадется под руку, преодолеем все препятствия на своем пути и, сколько бы нас ни осталось в живых — сто, шестьдесят, тридцать, — разобьем лагерь на горе Везувий и там поднимем знамя свободы. Пусть наши братья проберутся туда самым коротким путем, безоружные или вооруженные, группами или поодиночке. Оттуда начнется война угнетенных против угнетателей.

После очень короткой паузы, видя, что старшие центурионы колеблются, не решаясь оставить место, где в данную минуту угрожала наибольшая опасность, он прибавил:

— Армодий, Клувиан! Именем верховного руководства приказываю вам идти!

Юноши, склонив голову, скрепя сердце отправились в разные стороны.

Тогда Спартак, обернувшись к своим товарищам, сказал:

— А теперь… вперед!

Он первый вошел в коридор, где находился склад оружия, и вместе с Эномаем, как вихрь, бросился на легионеров, начальник которых, одноглазый и однорукий ветеран, ожидая атаки, кричал:

— Вперед!.. Вперед!.. Ну-ка, гнусные гладиаторы… Впе…

Но он не успел докончить: протянув во всю длину руку, вооруженную толстым и длинным пылающим факелом, Спартак ударил его по лицу.

Старый легионер вскрикнул и отступил, в то время как солдаты делали тщетные попытки поразить мечами Эномая и Спартака, которые с отчаянной дерзостью боролись этим невиданным оружием, сделавшимся страшным в их руках. Они наступали на стражу, теснили ее и наконец отбросили ее от дверей склада.

Тем временем легионеры под предводительством Тита Сервилиана и капуанские солдаты, разделенные на два отряда, которые возглавляли центурионы Попилий и Элпидий Солоний, после того как снова прозвучали трубы, двинулись одновременно к трем дворам и стали метать дротики в столпившихся там безоружных гладиаторов.