Библиотека мировой литературы для детей, том 36 - Джованьоли Рафаэлло. Страница 71

Сначала глаза его машинально задержались на самодельных щитах, и он бесцельно рассматривал их.

Видя, что Спартак пристально смотрит на щиты, один из галлов, улыбаясь, сказал:

— Кожаных и металлических щитов у нас в лагере наберется не больше семисот, и, чтобы снабдить остальных пятьсот воинов щитами, мы и решили сделать ну хотя бы такие… Мы их будем делать, пока у нас хватит кожи.

— Гез и Тетуан щедро вознаградят вас в будущей жизни! — воскликнул Спартак, тронутый любовной заботой бедных галлов: они отдавали делу освобождения угнетенных даже в минуты отдыха все свои силы и способности.

После короткого молчания, когда Спартак, как будто позабыв о своих заботах, ласково смотрел на молодых галлов и их работу, он спросил:

— А много ли у вас осталось кожи?

— Нет, немного, десятка на два щитов.

— Вот эту кожу мы достали в Помпее, когда в последний раз ходили туда.

— Жаль, что воловьи шкуры не растут в лесах, как виноградные лозы!

Глаза Спартака снова устремились на эти толстые, крепкие ветви; небольшие кучки их лежали там и сям около импровизированных оружейников.

Фракийца поразили последние слова галла; он встрепенулся и, точно готовясь к прыжку, нагнулся к земле и поднял несколько веток. И вдруг, просияв от радости, он во всю мощь своего голоса крикнул:

— О, клянусь Юпитером, всеблагим и величайшим Освободителем, мы спасены!

Эномай, Борторикс и другие центурионы, оптионы и деканы, ошеломленные этим возгласом, повернулись к Спартаку.

— Что ты сказал? — спросил Эномай.

— Мы спасены? — переспросил Борторикс.

— Кто же нас спасет? — задал вопрос еще кто-то.

— Кто это сказал?

— Каким образом?

Спартак молчал, внимательно рассматривая лозы дикого винограда. Наконец он повернулся к товарищам и сказал:

— Вы видите эти лозы? Мы сплетем из них длинную лестницу, верхний конец ее прикрепим к этой скале и спустимся по одному вот в это глубокое ущелье, а из него выйдем внезапно в тыл римлянам и изрубим их в куски.

Грустная улыбка сомнения скользнула по лицам почти всех сопровождавших Спартака товарищей, а Эномай, безнадежно покачав головой, сказал:

— Спартак, ты бредишь!

— Сплести лестницу в восемьсот — девятьсот футов длиной? — недоверчиво спросил Борторикс.

— Для того, кто сильно желает, — твердо и уверенно возразил Спартак, — нет ничего невозможного. Напрасно вас приводит в смущение мысль об этой лестнице: нас тысяча двести человек, и мы сплетем ее за три часа.

Вселяя своей горячей верой и убежденностью энергию и бодрость в остальных товарищей, рудиарий послал четыре манипула гладиаторов, вооруженных топорами, в соседние леса заготовить побольше лоз дикого винограда, выбирая самые толстые и прочные. Остальным он приказал разместиться на площадке по манипулам, в два ряда, захватив с собой все имеющиеся в лагере веревки, повязки, ремни, пригодные для связывания отдельных частей той необыкновенной лестницы, которую предполагалось соорудить.

Меньше чем через час посланные за лозами дикого винограда гладиаторы стали возвращаться группами по восемь, по десять, по двадцать человек. Они приносили громадные вязанки, и Спартак первый стал сплетать толстые стебли дикого винограда, приказав всем принять участие в этой работе Одни подготовляли материал, другие связывали, третьи складывали готовые части чудесной лестницы, которая должна была принести им спасение.

Все работали с величайшим усердием, вполне сознавая всю опасность положения. На площадке, где одновременно работали тысяча двести воинов, царили порядок и тишина. Лишь изредка раздавались вполголоса просьбы о помощи или совете: все старались как можно лучше выполнить общее дело.

За два часа до захода солнца лестница длиною почти в девятьсот футов была наконец готова. Тогда Спартак приказал четырем гладиаторам развернуть ее: он хотел сам осмотреть каждое звено лестницы, проверить прочность и правильность соединения.

По мере того как Спартак просматривал и ощупывал одно за другим все звенья лестницы, четыре гладиатора сматывали ее.

Когда наступили сумерки, Спартак приказал лагерю сняться, соблюдая полную тишину; каждый полуманипул должен был связать вместе всё свое оружие, потому что людей во время предстоящего спуска нельзя было обременять никакой лишней тяжестью. Затем, приказав скрутить из полос различных тканей прочную веревку, Спартак прикрепил к одному концу ее связку оружия первого полуманипула и велел спустить ее в пропасть после того, как все воины этого полуманипула достигнут дна ущелья.

К нижнему концу лестницы Спартак приказал прикрепить два огромных камня и спустить потихоньку лестницу вдоль отвесных обрывов, являвшихся стенами пропасти. Фракиец разумно рассудил, что такой мерой предосторожности он добьется двух вещей, одинаково важных для того, чтобы этот бесконечно трудный спуск закончился удачно. Во-первых, вес двух больших камней был больше, чем вес любого атлета, и, если бы лестница, к которой привязали эти камни, дошла без разрывов до дна пропасти, это гарантировало бы благополучный спуск людей. Во- вторых, камни должны были прочно держать лестницу на дне бездны и ослабить опасное колебание, неизбежное вследствие гибкости хрупкого и легкого сооружения, которое под тяжестью людей стало бы качаться.

Когда все было сделано и тьма вокруг горы стала сгущаться, Эномай первым начал готовиться к опасному спуску.

Гигант-германец ухватился руками за верхушку скалы, к которой был прочно привязан один конец лестницы; он был немного бледен: этот спуск был таким родом опасности, которой ему еще никогда не приходилось подвергаться. Против бездонной скалистой пропасти ничего не могли сделать ни сила рук, ни неукротимая энергия духа. Мужественный великан пошутил при этом:

— Клянусь всеведением и всемогуществом Вотана, я думаю, что даже Геллия, самая легкая из валькирий, не чувствовала бы себя в полной безопасности при этаком необыкновенном спуске!

Пока он произносил эти слова, его гигантская фигура постепенно скрывалась за скалами, окружавшими пропасть; вскоре исчезла и его голова. Спартак, согнувшись, следил за ним, и при каждом колебании, при каждом покачивании лестницы по всему его телу пробегала дрожь.

Он был очень бледен; казалось, что всем своим существом он прикован к этой хрупкой, подвижной лестнице.

Гладиаторы столпились у края площадки, точно их притягивала мрачная бездна. Те, что стояли позади, поднимались на носки и смотрели на скалу, к которой была привязана лестница; все стояли неподвижно и безмолвно, и в ночной тишине слышалось лишь тяжелое дыхание тысячи двухсот человек, чья жизнь и судьба в этот миг зависели от непрочного сооружения из ивовых прутьев.

Сильное, размеренное колыхание и вздрагивание лестницы отмечало все увеличивающееся число ступеней, преодолеваемых Эномаем, и гладиаторы в тревоге считали их.

Волнообразное колебание лестницы длилось не больше трех минут, но гладиаторам эти три минуты показались тремя веками.

Наконец колебание прекратилось, и тогда на площадке тысяча людей, движимых единым порывом, единой мыслью, повернулись в сторону пропасти и напрягли слух, — неописуемые чувства отражались на их лицах.

Прошло несколько мгновений; у тысячи гладиаторов замерло в груди дыхание, и вдруг послышался глухой голос — сперва он казался неясным, далеким, но, постепенно усиливаясь, становился звонким, как будто бы человек, которому он принадлежал, быстро приближался. Он кричал:

— Слушай!.. Слушай!..

Из тысячи грудей вырвался мощный, как завывание бури, вздох облегчения, ибо донесшийся до них крик был условным сигналом: Эномай благополучно спустился на дно пропасти.

Тогда гладиаторы с лихорадочной поспешностью начали один за другим спускаться по удивительной лестнице, которая — теперь это всем было ясно — спасала их от смерти и возвращала к жизни, вела от позорного поражения к славной победе.