Комната с видом на звезды (СИ) - Шиндлер Марина. Страница 45

Было сложно поверить, что такой холодный, равнодушный человек услышал меня. Но сейчас его лицо казалось усталым, а взгляд потухшим и печальным. Борис едва заметно кивнул мне, словно подтверждая мои мысли. Словно обещая жить дальше.

Я отвернулась на мгновенье, чтобы не потерять из виду Освальда Павловича, а когда повернулась, спина Артемьева уже мелькал у выхода.

***

В лавку мы вернулись поздно вечером, уставшие, но веселые. Освальд Павлович нес в руке какой-то небольшой кубок, завоеванный Фортуной, и ликовал. Он бормотал, что это надо отметить, и у него есть что-то вкусненькое. Эти слова уже грели меня, и я отправилась ставить чайник. Без чая жизнь представлялась мне унылой и серой, поэтому нужно поскорее навести его, устроиться поудобнее в мягком кресле и слушать байки Крезы.

Вечер получился чудесным. Мы ели медовый пирог с орехами из пекарни и пили чай из красивых чашечек, которые Освальд Павлович специально достал откуда-то из шкафа.

— Хорошо, что эти черти все-таки нашли документы, — сказал Освальд Павлович, и я чуть не поперхнулась чаем. — А то бы мою Фортуну так и не выпустили.

Фортуна лежала у ног хозяина и следила за происходящим в комнате сквозь прищуренные глаза.

— Это точно, умеют они нервы потрепать, — кивнула я.

— Среди бела дня да потерять паспорт, — продолжал сокрушаться Креза. — Я уж было подумал, это опять проделки моего непутевого сынка.

Я перестала улыбаться и поставила кружку на стол. Слушать, как Креза хает сына, и молчать было невозможно.

— Освальд Палыч, вы должны узнать, — сказала я. Креза перестал гладить Фортуну и посмотрел на меня. Одна бровь его почти наползала на глаз, другая, наоборот, взмыла вверх.

— Ну, что еще? — подозрительно спросил он.

— Борис был сегодня на арене, я его видела.

— Так, значит, это его проделки, — пробормотал Креза, не слишком удивленный этим известием. Он отвернулся и прикрыл на несколько секунд глаза.

— Д, он в самом деле подговорил работника арены, чтобы украсть паспорт, — кивнула я. — Но потом он передумал. И вернул его. Понимаете?

Освальд Павлович некоторое время молчал.

— А что тут понимать? — спросил он, наконец. — Борис неплохо пошутил над стариком. Это как же он меня ненавидит, что никак не успокоится…

— Да нет же, Освальд Палыч! — сказала я. — Он вовсе вас не ненавидит! Я сказала ему, что соревнования важны для вас, и он вернул паспорт! Понимаете? Между вами еще могут быть нормальные отношения, просто один из вас должен сделать первый шаг.

— И это, конечно же, я? — нахмурился Креза.

— Как вы догадались? — не без иронии спросила я. — В детстве вы не смогли дать ему ту любовь, которую он заслуживал. Вы были в трауре, скорбели по жене и сыну, вы не виноваты в том, что так относились к Борису. Но пора признать это.

— Я давно это признал, — пробормотал Креза, потирая переносицу. — Если бы я мог повернуть время, все было бы по-другому. На то, как я относился к Борьке, я теперь смотрю словно другими глазами. Мне стыдно, Кристина. Мне безумно стыдно, и это жжет меня изнутри. Лучше я буду доживать свой век в этой лавке и знать, что мое одиночество — это наказание за все, что я когда-то сделал. Или не сделал. Он никогда не простит меня.

— Сначала вы сами должны простить себя, — мягко сказала я. — Потом будет легче.

Мы надолго замолчали. Я поняла, что Освальд Павлович не злится, а думает, поэтому продолжала жевать пирог. Это зрелище отвлекло Крезу от своих мыслей, и он стал посмеиваться. Наверное, я представлялась ему чавкающим хомяком, дорвавшимся до сладкого. Впрочем, мне до этого не была дела, я чувствовала всю прелесть жизни и пирога, поэтому хозяин лавки мог смеяться сколько угодно.

— Знаешь, что я сделаю? — спросил, наконец, Креза.

— Что же? — я заметно напряглась, ожидая заявления о том, что Креза намерен сделать какую-нибудь гадость Борису в ответ.

— Подружусь со своим внуком, — сказал Освальд Павлович, и мне посчастливилось облегченно выдохнуть. По крайней мере, Креза не настроен на военные действия, а значит, дело уже пошло на лад. Кто знает, может, именно внук и помирит этих двух?

Глава 9

Воскресенье выдалось мрачноватым, но теплым. Оно пролетело стремительно, как и подобает выходному дню. Я не успела толком ничего сделать, как уже нужно было собираться на день рожденья. Решив сильно не разряжаться, я надела новые джинсы и тонкий белый свитер с широким воротом, спускающийся с одного плеча. Правда, мне хотелось немного поколдовать над прической. Я уже приготовила щипцы для завивки, как зазвонил мобильный.

— Привет, — услышала я голос Андрея.

— Привет, — поздоровалась я и перешла к делу. — Что случилось?

— Кристин, происходят страшные вещи, — засмеялся Сажнев. — У Насти не получается голливудская война…

— Волна! — раздался приглушенный вопль Лебедовой. — Голливудская волна! Хватит веселиться!

— Короче, ты сама все понимаешь, — продолжал Андрей. — Поможешь? Просто, боюсь, мы никуда не уедем, а я вымру или пущу корни. При создании чертовой волны в меня кидались расческами раз пять.

— Поняла, выезжаю, — засмеялась я, представив, что терпит бедный парень. — Только продержись. Если станет слишком жарко, спрячься где-нибудь.

— Не смейте сговариваться… — я снова услышала вопль Насти, но уже отключилась. Что ж, придется ехать. Прическа подруги важнее. А мои волосы хорошо выглядят и в своем первозданном виде.

Через двадцать минут я уже стучала в дверь Настиной квартиры. Мне открыла ее мама. Я видела ее впервые, а она, весело улыбнувшись, кивнула мне. Теперь стало очевидно, что свои чудесные глаза Настя унаследовала от матери.

— Привет! Проходи, Кристин, — сказала женщина. — Тут такие баталии идут.

— Представляю, — кивнула я, быстро раздеваясь и пытаясь бросить свои вещи на тумбочку.

— Я повешу, — Настина мама забрала мою куртку и стала убирать в шкаф. Она выглядело довольно молодо, хотя при желании можно было разглядеть сеть тонких морщинок, покрывающих ее веселое лицо.

— По коридору и налево, — напутствовала меня мама Насти, и я, последовав ее указаниям, приближалась к комнате подруги. Невнятные голоса ребят просачивались сквозь закрытую дверь и заполняли коридор. Когда я вошла к Насте, то увидела, что вся комната завалена одеждой. В уголке на стуле сидит Сажнев и откровенно ржет, закрывая лицо руками. Настя выпрыгнула откуда-то сбоку и, держа в руке щипцы для завивки, посмотрела на меня безумным взглядом.

— И что ты думаешь?! — воскликнула она. — Я все делала как на этом дурацком видосе, но ни фига не получается!

Волосы Лебедевой выглядели чуть лучше, чем прическа крестьянина прошлых веков.

— Такое бывает, — поспешила сказать я. — Самой себе сложно делать, так что щас все соорудим…

— Я часа три пытаюсь, — Лебедева в состоянии дикого отчаянья упала на диван. — Мы уже везде опоздали!

— Это точно, — проговорил Андрей. — Хотя кого это волнует?

Сейчас было четыре часа дня, а начало праздника в пять. Как выяснилось, Андрей собирался прихватить Настю и в четыре уже выезжать. Но Настя отказывалась ехать куда-либо, пока не сделает прическу, поэтому Андрею пришлось позвать на помощь добровольческую пехоту в моем лице.

Пока я накручивала волосы Насти, Андрей отвечал на звонки Олега и Максима. Оба попеременно интересовались, где вообще все мы, потому что ни Настя, ни я не могли сейчас отвлекаться. Когда Сажнев сообщил о том, как обстоят дела, Олег сказал, что тогда начнут без нас. А он потом приедет на машине и заберет всех. Такой план вполне подходил. Точнее, он понравился Насте, а с разъяренной женщиной никто не рискнул бы спорить.

Через полчаса прическа была готова, и лицо Лебедевой обрамляли мягкие крупные волны. Не знаю, конечно, голливудские они или нет, но Настя оказалась более чем довольна, поэтому мы с Андреем облегченно выдохнули. Осталось дождаться Олега.

***

Вскоре Спирин позвонил Андрею, и мы вышли на улицу. Во дворе стоял черный автомобиль, а рядом с ним Максим и Олег. Это был высокий парень с коротко стриженными темными волосами и светлыми глазами. В своей черной кожаной куртке и светлом шарфе он выглядел весьма привлекательно. Давыдова, похоже, он прихватил где-то по дороге, чтобы уж точно привезти всех. Пока мы шли к машине, я видела, как Максим и Олег о чем-то неспешно переговариваются.