За краем небес (СИ) - Сурикова Марьяна. Страница 5

— Об чем опять задумалась? Бедовая ты девка! Досталось же горе на мою голову!

— И вовсе я не хуже других!

— Хватить впустую болтать, ступай уж да домом займись, за раненым присмотри, мать говорит: ‘Не ровен час отдаст небесам душу’.

— Как отдаст?

— Да слабый совсем, она уж выхаживает его как может. Все иди, да больше не приставай по пустякам!

Я побежала в клетушку на дворе, куда перенесли раненого и где мама сидела возле постели, обтирая раны травным отваром.

— Ну как он? — подступила я, глядя на белое почти восковое лицо и раны, по-прежнему издающие зловонный запах, несмотря то, что матушка промывала их сотни раз своим самым целебным настоем.

— Много я, доченька, людей подняла, а потому сразу видно, этого не вытяну. Руки только не опускаю, пока еще дышит, я ему помогать буду.

— Матушка, я там письмо нашла, понимаешь? Там написано про существ магических. Ты на раны посмотри. Необычные какие, страшные.

— Необычные, Мирушка, но только нам что с того?

— Так магические существа, говорю же. Куда он направлялся? Может бежал от кого? Как до нас дошел, тоже непонятно. Всякий в лесу напасть мог, а у него вон какие отметины странные. А значит письмо он нес в форт, и напали на него далеко от нашей деревни.

— Больно путано ты говоришь, дочь, понять тебя не могу.

— Я к тому, что магией лечить надо.

Матушка только головой покачала.

— Ох, и соглашусь я с Агнатом. Задурил тебе старец голову своей магией.

— Матушка, да я не о том, что я могу магией лечить, а о том, что любина у нас есть и настойка из нее. Давай ей лечить попробуем. Ягода ведь непростая, не зря говорят, что маги садили.

— Настойку что ли влить в него хочешь?

— И раны еще обтереть.

— Да не глупости ли это?

— Но попробовать то можно?

Эх, опять дядька браниться будет! Я ведь на раненого нашего всю его любимую настойку извела. Матушка только головой качала, да попутно макала тряпицу в красный, точно кровь, сок магической ягоды. Мы вливали воину настойку в насилу раскрытое горло, да обтирали тело до тех пор, пока из ран не перестала сочиться зеленоватая мутная жидкость, противно пахнущая гниющей плотью. Матушка после этого даже приободрилась, заулыбалась и велела мне идти на свидание.

— Я дальше сама, Мирушка, может и правда польза какая будет от твоей выдумки. Беги уж к своему Лику.

— А откуда ты, матушка, знаешь?

— Так догадаться не сложно, руки твои мне помогают, а глаза все на дверь поглядывают.

— Там просто Лик… он… батюшка его вернулся.

— Вернулся, вернулся, — улыбнулась она. — Что же я не понимаю, что ли? Сама молодая была. Вот также на свидания с твоим отцом торопилась. — Вздохнула вдруг мама, а потом склонилась над раненым да взялась за перевязку.

— Беги, я справлюсь. Надежда у нас появилась.

Я радостно заторопилась к знакомой березе, обхватила милое деревце руками, заглядывая на розовые лучики солнца, что разметали и раскрасили пушистые облака на горизонте. Сердце так и сжималось в груди, а губы сами собой улыбались. Я все оглядывала пригорок, ожидая, когда же на нем появится молодой развеселый парень, подбежит ко мне и обхватит своими большими и надежными ладонями за плечи, а потом спросит:

— Можно ли поцеловать тебя, Мирушка, страсть как соскучился!

А я опять зальюсь румянцем во всю щеку, глаза опущу и шепну:

— Целуй, если обжечь не боишься, а то больно глаза у тебя горят.

Долго простояла я возле березы, уже и краски на небе поблекли, потемнело оно вовсе, да самые первые звездочки свет свой зажгли, а Лик все не шел…

Неужто случилось что?

Уже когда луна осветила пригорок, повернулась я да зашагала домой. Как хотелось сейчас пойти к Лику домой да узнать, что у них приключилось. Вот только кто я такая, чтобы на ночь глядя к чужим людям заявляться. Я ведь не жена ему, чтобы по ночам разыскивать. Там еще отец вернулся, столько времени не виделись, месяца три как уехал, может у них сейчас празднование в самом разгаре, а тут я про Лика расспрашивать заявлюсь. Намотала косу на кулак да дернула посильнее, чтобы слезы в глазах удержать. Что я, право, сразу сырость разводить собралась? Все у него хорошо. Было бы плохо, соседи бы уже донесли, а девчонки-завистницы в первую очередь. Плохие вести завсегда быстрее хороших долетают. Домой пойду, матушке помогу, Басютку еще покачать надо.

Дома только дядя Агнат и обнаружился. Самолично у колыбели сидел и сына в ней укачивал. Только шикнул на меня, сунувшуюся было к ребенку.

— А ну в клеть иди, мать подмени, совсем она измаялась.

Я кивнула, да на цыпочках вышла из комнаты. А в клетушке и правда матушка так и сидела возле раненого.

— Что ты, доченька, не веселая вернулась?

— Лика не дождалась.

— Не тужи, дочь. Знамо ли дело, какие у него хлопоты могли появиться. Батюшка вернулся! Радость такая! Может и не до свиданий сейчас.

— Может и не до свиданий, — опустила я голову. — А раненый то как?

— Жар у него поднялся. Теперь отпаивать да обтирать.

— Матушка, я этим займусь, а тебе отдохнуть надо.

— Одна не управишься, тут только и успеваю тряпку мочить, вся влага с кожи вмиг испаряется. Вместе будем ухаживать. Боюсь, до утра провозиться придется, а там уж либо выходим либо мужиков звать и яму в лесу выкапывать.

Принялись мы с матушкой за работу. Рук не покладая трудились, ни на минуту отдохнуть не присели. Далеко за полночь дядька заглянул, на руках его Басютка криком кричал. Дядька на нас потных поглядел, на раненого, что в жару метался, взгляд кинул, бутылки из под настойки внимательно так оглядел, да только языком поцокал.

— Юляша, — обратился он к матери, — ты покорми уж его, а то весь криком изошелся.

Матушка тряпку с отваром мне в руки сунула. Сама со стула поднялась и даже зашатало ее, я только руку вытянуть успела, придержать.

— Обтирай и пои его, Мираня. Работу не прекращай и не усни ненароком. Поняла меня? Не усни ни в коем случае! Я пойду обмоюсь и братика твоего покормлю, вернусь вскоре.

Я только кивнула и осталась одна в полутемной клети со стонущим раненым. Мужчина метался на своей лежанке и даже умудрился сбросить миску с водой прямо мне на колени, облив платье. Снова пришлось воды наливать, да обтирать его дальше. Отвар заливать одной было тяжелее. Больно сильный был раненый воин, отбивался все от кого-то, я только от громадных кулаков уворачиваться успевала. Пришлось воина оседлать, да руки его к постели ногами притиснуть, а потом локтем голову прижать посильнее да заливать горький напиток в рот. Воин меня с себя через минуту скинул, а потом опять в беспамятство провалился. Я только дух перевела, поднимаясь с земляного пола. Слава святым небесам, сознания снова лишился. Еще и прибить мог на месте, силы у него немеряно. А в бессознательное тело проще эту гадость залить.

Я работала до самого рассвета, как матушка велела, рук не покладая. Только сама она не вернулась. Не иначе уснула, пока сынишку кормила, а дядька будить и не стал. Он ведь такой — за мать кого угодно на части разорвет, в обиду никому не даст. А сейчас и рад радешенек, наверное, что она уснула от усталости, а не утомляет себя непосильной работой, спасая жизнь незнакомцу пришлому, в лесу найденному. Отойти от своего подопечного я не могла, а потому все продолжала и продолжала трудиться, а сквозь тонкие деревянные стены слышно было, как запели первые петухи. Руки ныли, плечи и спину ломило, ноги болели. Раненый уже не метался, а неподвижно лежал на спине, только дышал натужно через силу. Мочи уже не было его переворачивать — упираться из последних сил приходилось, тяжеленный он был.

Я присела на стул у кровати, потерла ладонями лицо. Глаза сами собой закрывались. Сейчас только прикрою на секунду, чтобы резь унять, а потом опять за работу.

— Мира! — резкий окрик вырвал меня из беспокойного сна. — Дочь, ты уснула!

— Матушка! — я подскочила со стула да на ногах не удержалась и свалилась на пол.