- любовь (ЛП) - Ким Холден. Страница 19

Еще не слишком поздно.

Я веду борьбу.

Я брожу из угла в угол, чувствуя себя запертым в четырёх стенах. Мне нужно покинуть квартиру на несколько часов. Сэндвичи из магазинчика Миссис Л. - хороший повод. Я уже несколько недель не перекусывал ими, живя на бутербродах с ореховым маслом и желе. Они дешевые. А это как раз то, что подходит мне больше всего в эти дни. Но сегодня я трачусь на десятифутовый сэндвич с запечённой говядиной с очень острой горчицей и перцем. Может он поможет мне перестать чувствовать себя таким жалким.

Миссис Л. продала мне десятифутовый сэндвич по цене шестифутового. Я ощущаю себя королем. И у меня слегка поднимается настроение. Когда я выхожу из магазинчика солнце молит меня составить ему компанию. А его тепло дарит объятие.

Объятие.

Усевшись за столик возле магазинчика, я начинаю думать о Фейт. Я скучаю по ней. И по ее улыбке. По ее легкому характеру. И по ее яркости - нет, дело не в цвете волос, а в эффекте, который оказывает на меня ее присутствие. На фоне серости моего мира, она напоминает разноцветную радугу.

Мой мир.

Серый.

Фейт - его полная противоположность. Она беззаботно сияет, непроизвольно умоляя меня заметить ее. Я всем сердцем чувствую влечение, но бессознательно пытался отрицать его.

Я стучусь в дверь Фейт, но она не открывает, поэтому пишу записку на чеке из магазина, мысленно убеждая себя в том, что это не свидание.

Ужин? Квартира №3. 7:00.

Грунт под зданием слегка проседает и с правой стороны двери есть небольшая щель, куда я и просовываю записку.

Поднявшись в свою квартиру, я ложусь на диван и мгновенно засыпаю. Мне очень нужен этот сон, чтобы забыть обо всех переживаниях недели.

Тук-тук... тук... тук-тук.

Это фирменный стук Фейт, случайный и импровизированный. Он никогда не представляет собой какую-то определенную последовательность.

Я моргаю, чтобы проснуться, но сердце стучит так лихорадочно, что я прихожу в себя только когда сажусь и беру трость.

— Иду! — кричу я, хотя мы и видим друг друга, потому что она заглядывает в окно рядом с дверью.

Когда я открываю ее, Фейт стоит по центру коврика, между оставшихся букв «W» и «E», и смотрит на них.

— We – мы, — говорит она. — Думаешь, это что-то значит?

Несмотря на то, что я уже полностью проснулся, вопрос застигает меня врасплох. Фейт поднимает голову и смотрит на меня своими голубыми глазами. Я уже забыл какие они глубокие, ее глаза.

— Что ты имеешь в виду?

Она не двигается.

— Я имею в виду, что других букв нет. Их как будто убрали специально. Остались только «we» — мы.

Ее слова звенят у меня в ушах. Остались только мы. Она. И я. Я пожимаю плечами.

— Наверное, так оно и есть. Сегодня остались только мы. Ты и я. — Она улыбается, а я чувствую необходимость извиниться. — Прости. Ты меня не поняла. Я смеялся над ее ревностью, а не над тобой. Мне стоило сделать это раньше. Жизнь была…

Она обрывает меня, приложив палец к моим губам и повторяет: «Мы». А потом заходит в квартиру и говорит:

— Что у нас на ужин, Шеймус?

Фейт следует за мной на кухню.

— Не уверен, — отвечаю я, почесывая шею. — Его еще нужно приготовить. Я уже неделю не был в магазине.

— Мне все равно что есть. — Фейт всегда такая милая. Интересно, это результат воспитания или она сама по себе такая? Или она над этим работает?

Я открываю шкаф и холодильник и исследую их содержимое.

— Можно приготовить рамен¹², макароны с сыром, кашу или сэндвич с колбасой. О, или тост. Или любое другое сочетание вышеупомянутого.

Оглянувшись через плечо, чтобы посмотреть на ее реакцию, я вижу, что она улыбается.

— А как насчет сэндвича с колбасой и макаронами с сыром?

— Ты хочешь, чтобы в сэндвиче были макароны и сыр?

— Ага, — подтверждает она. — Я еще никогда не пробовала их в таком варианте. Только нужно поджарить колбасу. Мне не нравится холодное «грязное» мясо. Меня от него тошнит.

Я удивленно смеюсь, потому что это можно понять по-разному и мне не хочется опозориться, но я ничего не могу с собой поделать.

— «Грязное» мясо?

Она смеется вместе со мной и немного краснеет.

— Да, «грязное» мясо. Колбаса, хот-доги, пепперони. Никогда не знаешь из чего они сделаны. Поэтому это «грязное» мясо.

Румянец на щеках очень ей идет.

— Понял. Пожалуйста, не упоминай об этом при Кире. Она живет на колбасе и хот-догах и мне не хочется, чтобы эти продукты были исключены из ее и так ограниченного списка еды.

Фейт жарит колбасу, а я готовлю макароны с сыром. Мы даже поджариваем хлеб, поэтому все ингредиенты наших сэндвичей горячие.

Когда мы садимся с тарелками на диван, Фейт изучает свой сэндвич.

— Шеймус, это круто и бюджетно.

Я поднимаю брови и осматриваю комнату.

— Если ты не заметила, то именно так я и живу.

Она смеется и впивается зубами в сэндвич.

— О, я это заметила, — прожевав отвечает Фейт. — Я тоже так живу.

— А откуда ты, Фейт? — решаю спросить я, пока мы едим.

— Из Канзас-Сити.

Я мгновенно перестаю жевать и смотрю на нее, потому что она явно шутит. Фейт не выглядит как выходец со Среднего Запада.

— Правда?

— Правда. Я выросла там. А переехала сюда всего несколько месяцев назад.

— Что привело тебя в Калифорнию? Ты забралась далеко от дома.

Фейт улыбается так, будто знает, что я удивлюсь, когда она ответит на мой вопрос.

— Исследование.

— Ну конечно, исследование. А твои родители все еще живут в Канзас-Сити?

Она качает головой, продолжая жевать сэндвич.

— Где они живут?

— Я воспитывалась в чужой семье.

Ее слова, даже несмотря на то, что за ними не стояло никакого негатива, вводят меня в состояние волнения. По работе я часто сталкиваюсь с патронажной системой. Большинство опекунов — это любящие, заботливые люди, которые хотят лучшего для своих детей. Но, как это часто случается в жизни, попадаются и червивые яблоки. Те, которые портят и пятнают репутацию хороших. Те, кому нельзя позволять общаться с другими людьми, а тем более с детьми.

— Как это было? — В ожидании ее ответа у меня сводит желудок.

— Скажем так, некоторые семьи были лучше других. — Фейт видит мои обеспокоенные глаза и быстро добавляет. — Некоторым людям очень хорошо удается заставить тебя чувствовать себя значимым. Как будто ты представляешь какую-то ценность. А некоторые — просто предоставляют тебе кров и еду. — Она пожимает плечами. — Я выжила. И очень благодарна тем семьям, которые действительно заботились обо мне. Благодарность — это не подарок получателю, а дар дающему.

— Сколько тебе лет, Фейт? — Сейчас я любопытен как никогда.

— Двадцать два.

— И когда ты только успела набраться мудрости? — Это правда, она действительно мудрая.

— Старая душа, — подмигивает она. — Взросление в патронажной системе засчитывается как два года к одному. В этом смысле мне уже сорок четыре.

Мне нравится ее чувство юмора.

— Рад это знать. Может мне стоит начинать называть тебя мадам? Именно так я обращаюсь к женщинам в возрасте.

Фейт угрожающе качает головой.

— Нет. Даже когда мне исполнится девяносто лет, я никому не позволю называть себя мадам.

Я доел свой сэндвич — который получился на удивление вкусным — и жду, когда она закончит свой, а потом задаю еще один вопрос.

— Сколько тебе было лет, когда ты попала в эту систему?

— Два года.

— Значит, ты не помнишь своих настоящих родителей?

Она качает головой, давая мне понять, что я что-то упустил или неправильно понял.

— Если коротко, то мама отказалась от меня при рождении. Мои приемные родители… были не совсем готовы к заботе о ребенке и после того, как спала новизна, они поняли, что маленькие дети — это работа.

У меня начинает ныть сердце. Ныть, потому что я вспоминаю о своих детях.

— А тебе известно, как ты оказалась в патронажной системе?